От Путивля до Карпат - Сидор Ковпак

Не только городской житель, редко бывающий в Спадщанском лесу, но и колхозники из прилегающих к нему сёл и хуторов боятся заблудиться в этом лабиринте лесных дорог и троп. Столько разнообразия в Спадщанском лесу и вместе с тем столько похожих мест, что даже если идешь по прямой дороге, кажется, что кружишься вокруг одного и того же места, возвращаешься туда, где уже был. Высокий поросший травой дубняк сменяется вдруг устланным хвоей молодым сосняком или березняком в болотистой низине, а поднимешься на высотку — и опять точно такой же соснячок или дубняк, за ним внизу уже белеют берёзы — снова болото, и поди разбери, то ли это болото, которое проходил, или новое: такая же круглая опушка и такой же просвечивающий насквозь березняк. Дальше начинается чаща, где даже в солнечный день темно и сыро, как в погребе, [11] и вдруг сразу светлое редколесье, поляна или вырубка, — одни только пни, обросшие густым папоротником и цветами, — а там заросли орешника, ольшаника и снова чаша, из которой, кажется, только что выбрался.

Приметой у меня были молодые сосенки, у которых мы сворачивали с дороги, когда закладывали продбазу. Несколько раз мне казалось, что я нашёл эти примеченные мною сосенки, но возле них я не замечал никаких следов. Это меня путало. Я шёл дальше, опять встречал как будто те же сосенки и опять никаких следов поблизости не находил. Накануне шёл дождь, и он смыл в лесу все следы.

Фронт был ещё недалеко, изредка глухо доносился гул артиллерии, где-то грохотали бомбы, а в лесу мирная тишина — на дорогах ни души, зайцы бегают, шныряют лисицы.

Вдруг я услышал позади себя шаги. Они становились все быстрее: меня молча догоняли. Это могли быть и немцы, могли быть и наши. Я решил продолжать путь, не оглядываясь, как человек, которому нечего бояться встречи с кем бы то ни было. Одет я был так, что вполне мог сойти за лесника.

Два человека быстро подошли ко мне справа и слева. Оба красноармейцы. Спрашивают, куда идёт дорога, жалуются на погоду, вижу, что присматриваются ко мне.

— Кто вы такой? — спрашивают, наконец.

Отвечаю:

— Я хозяин здешних мест.

— Это что же, немцами поставлены? — говорит один из бойцов.

Меня это взорвало. Остановился, посмотрел на бойца. Рука его уже лежала на рукоятке пистолета.

— Да будет вам известно, — говорю, — что ни немцы, ни их ставленники хозяевами здесь никогда не будут. Понятно?

Боец смутился.

— Понятно, — говорит.

— Ну, а если понятно, уберите ваш пистолет. У меня тоже есть, так я же не сую его вам под нос.

Я вынул из кармана браунинг и показал его.

— Да, это тоже пушка, — засмеялся боец. — Но всё-таки, кто же вы будете?

— Я командир партизанского отряда.

— Партизанского отряда? Где же ваши люди? [12]

— Да вот хотя бы, гляди какие хлопцы! — сказал я, показывая рукой на их же товарищей, шедших поодаль.

Это была группа красноармейцев, попавших в окружение и застрявших в Спадщанском лесу. Они вскоре действительно стали моими бойцами.

Расположились вместе на сене в облюбованном мной для ночлега лесном сарае. Здесь и встретился я, наконец, со своими путивлянами, тоже бродившими по лесу в поисках меня.

— У-ух, все пятки отбили шатаясь по лесу, — опускаясь на сено, жаловался Алексей Ильич Корнев, получивший у нас впоследствии кличку Дед Мороз за свою белоснежную бороду и пышную шевелюру.

— Чего же вы шатались? — спрашиваю.

— Тебя шукали.

— А почему я нигде ваших следов не приметил?

— Какие могут быть следы! Ты же сам наказывал нам не оставлять следов. Ну, я и велел хлопцам строго следовать твоему наказу: на дорогу, чтобы и носа не высовывать. Всё чащей лазали, болотищами, лешие да и только, — смеялся Алексей Ильич.

Старик грузный, здоровьем не очень крепкий, трудно, думал я, будет ему в лесу, но вижу, что характеру своему он не изменил — попрежнему весельчак, шутник. Приятно было тогда услышать его заразительный смех.

Первая наша землянка была построена в таких дебрях, что отойди от неё на несколько десятков шагов — и, пожалуй, не найдешь. Сиди смирно, и никакая немецкая ищейка не пронюхает тебя в этой берлоге. Но мы пришли в лес вовсе не для того, чтобы скрываться от немцев, а для того, чтобы уничтожать их, не давать им ни минуты покоя, не позволять им хозяйничать в нашем районе. Мы были здесь хозяевами и хозяевами должны были остаться.

В Спадщанском лесу было несколько домиков, в которых жили лесники. Один из этих домиков стоял в центре леса, на главной дороге, пересекавшей его с юга на север, от Спадщины до Старой Шарповки. Вот здесь после моего. прихода и расположился штаб отряда. В направлениях, откуда можно было ожидать появления немцев, были выдвинуты заставы. Таким образом мы сразу устанавливали контроль над всем Спадщанским лесом, закрывали его для врага. Отсюда мы должны были развернуть диверсионную [13] деятельность по всему району. К 22 сентября, когда я объявил в приказе № 1 личный состав отряда, в нём насчитывалось около четырёх десятков бойцов. Выделили разведчиков, минёров, остальных разбили на две боевые группы. В одной — путивляне, люди штатские и в большинстве немолодые, советские и партийные работники, колхозный актив. Это было ядро отряда. В другой группе народ военный, с которым я встретился в лесу, когда искал своих товарищей. Там были боевые ребята. Естественно, что первое время они посматривали на путивлян несколько косо. Не очень-то верили в боевые качества таких, к примеру, стариков, как наш Дед Мороз, который до войны занимался выводкой цыплят — он заведывал в Путивле инкубатором. Было в отряде и несколько товарищей из Белоруссии, эвакуировавшихся на Сумщину. Мы встретились с ними уже перед самым выходом в лес. Это были тоже люди не военные.

В таком составе нам предстояло начать партизанскую войну. Но мы были уверены, что не окажемся в одиночестве, что по соседству будут действовать другие отряды, что нас поддержит народ, а связь с народом, с окружающими колхозниками мы начали устанавливать сразу, как только пришли в лес. Но об этом расскажу после. Сначала о том, как мы начали воевать.

Только обосновался штаб в домике лесника, как мы услышали взрыв, раздавшийся в нескольких километрах от северо-западной опушки леса, где-то за Новой Шарповкой. Что бы это такое? — думаем. Послали разведчиков выяснить. Оказалось, что подорвался на мине чей-то бык. Блеснула мысль: нет ли там ещё мин? Для начала они нужны были больше всего.

По следам разведчиков отправили минёров. Возвращаются, докладывают, что обнаружили минное поле, оставленное при отступлении Красной Армии. Вот это подарок нам! Немцы ещё не успели разминировать его, надо это сделать раньше их, немедленно же. Но как? Наши минёры говорят, что мины там какой-то незнакомой системы, они не знают, как к этим минам подступиться. Тогда за эти мины взялся начальник штаба Николай Михайлович Курс, — перед уходом в лес он участвовал в нескольких занятиях по минному делу, организованных в Сумах обкомом партии.

До войны Николай Михайлович был директором средней школы. В лесу этот директор оказался очень подвижным, сноровистым, вёртким, как вьюн, и к тому же бесстрашным [14] минёром. Рядом с минным полем — дорога, по которой непрерывно шныряют немецкие машины, мотоциклисты. Ночью отрывать и изучать незнакомые мины невозможно — ночи осенние, тьма непроглядная. Курс решил работать днём. Он ползком пробрался через дорогу на минное поле, замаскировался там и работал под носом у проезжающих мимо немцев, пока не раскрыл секрет минного механизма. Потом принёс одну из мин в Лес и объяснил, как надо с ней обращаться. Под его руководством за работу взялись все минёры. Теперь у нас было достаточно взрывчатки для изготовления дорожных мин, которое мы и начали устанавливать на основных путях движения противника.

Старшим минёром был Георгий Михайлович Юхновец, до войны работник обкома партии. Каждую ночь этот несколько тяжёлый на подъём, мешковатый человек выходил со своими людьми из леса, а днём взрывы, доносившиеся то с одной, то с другой стороны, извещали нас о результатах его смелой работы.

Поднятый минёрами шум неважно подействовал на некоторых наших партизан. В отряде кое-кто начал поговаривать, что мы, пожалуй, действуем слишком дерзко, что надо бы поосторожнее, что шум этих взрывов, следующих один за другим, серьёзно всполошит немцев, очень обозлит их, что у немцев в Путивле большие силы, много техники, они могут устроить сплошное прочёсывание леса, и тогда мы погибли. Я посоветовался с товарищами, на которых можно было твёрдо положиться, и мы решили, что с этими разговорами надо сейчас же покончить раз и навсегда, Собрал отряд, приказал выстроиться и спросил:

— Кажется, есть желающие вернуться домой? Кто? Выходи — сейчас же отправлю.

Ни один не вышел. Тогда я предупредил, что если кто пришёл в лес, надеясь отсидеться здесь и его нервы не выдерживают шума, кто хочет жить тихо, мирно, пчелу думает разводить в лесу, грибы и орехи собирать — так он не в тот лес пришёл. Пусть лучше скорее уходит, ему у нас нечего делать. Я напомнил о задачах, поставленных партизанам товарищем Сталиным в его выступлении по радио 3 июля, и сказал, что шум, поднятый минёрами, это только начало, что нас услышат далеко от Спадщины и что не мы будем дрожать от этого шума, а немцы.