Королевские идиллии - Альфред Теннисон

А чем, собственно, плохи «банальные» мысли Теннисона? Мир, в самом деле, лучше, чем война, милосердие – чем жестокость, любовь к ближнему – чем ненависть и даже равнодушие, терпимость – чем нетерпимость. Тем более, эти мысли выражены искренне и неназойливо, с традиционной балладной простоватостью, но и с такой притягательной уверенностью в «вечных ценностях», словно открытых заново, что неудивительно видеть среди переводчиков лирики Теннисона таких признанных поэтов России, как А. Плещеев, К. Бальмонт, Ф. Тютчев, В. Соловьев, И. Бунин.

ДРЕВНЕЕ ПРЕДАНИЕ

На пышном ложе умирает КорольЭдвард…

Спасенья нет…

Но вдруг король больной припомнил

Покойной матери совет:

«Когда, мой сын, – она сказала, —

Наступит твой последний день,

Найди счастливца в этом мире,

Его рубашку ты надень —

И смерть к тебе не прикоснется…»

И стал король бодрей опять:

Он разослал гонцов по царству,

Чтоб в нем счастливца отыскать.

По королевскому приказу

Летят они во все концы,

Но отыскать нигде счастливца

Не могут верные гонцы.

Вот, наконец, один нашелся,

Но тот один был беден так,

Что даже худенькой рубашки

Давно уж не имел бедняк.

Перевод Д. Минаева

Верлен как-то сказал, что когда сердце у Теннисона должно было разбиться от тоски, он начал писать поэтические воспоминания. И сказал он это в укор Теннисону, не в силах отрешиться от собственного человеческого и поэтического «я», хотя в результате личной трагедии английского поэта на свет появился цикл элегий «In memoriam» (1833–1850), в котором автор отдает на суд читателей, не романтизируя и не назида тельствуя, чувства и мысли, мучившие его долгие годы после гибели его университетского друга Артура Галлама (1811–1833).

Несомненно, опыт, накопленный к этому времени английской литературой, был досконально изучен Альфредом Теннисоном, и этот опыт включал в себя сонеты эпохи Возрождения, казалось бы, до конца исследовавшие любовные муки человека и не оставившие никаких тайн для потомков, и лирику поэтов-романтиков, в основном, «Озерной школы», или, как их еще называли, «школы спиритуалистического романтизма», сумевших отвратить общественный вкус от красивого пустословия и привести его «к изучению человека и природы, изгнать фальшивое, преувеличенное изображение характеров и чувств, заменив их истинным сочувствием к человечеству»[7]. Широчайшая образованность и еще то, что, верно, называется чутьем гения, помогли Теннисону понять себя и точно определить свое место в поэзии Англии. Не меряя свое горе вселенскими масштабами, он попытался найти для себя приемлемый способ примирения с жизнью: «Если Мильтон от горя был готов наброситься на своих врагов, Шелли – на врагов своего друга и вообще всего прекрасного и благородного, то Теннисон взялся за кропотливое изучение тончайших нюансов своих чувств и настроений»[8]. Кстати, одновременно с ним, правда в прозе, это попыталась сделать Анна Бронте (1820–1849) в своем до сих пор недооцененном романе «Эгнес Грей» (1847), предвосхитившем величайшие открытия в области психологического романа. Ее затмили гораздо более яркие современники: Диккенс, Теккерей, ее собственные сестры, но попытка писательницы покопаться в душе малоприметной девицы, выполненная с изысканностью и искренностью, которые не уступают Теннисону, далеко не случайна в истории английской литературы именно в это время. Что у Альфреда Теннисона, что у Анны Бронте – это были, в сущности, первые попытки раскрыть внутренний мир самого обычного (как впоследствии говорила Вирджиния Вульф, «случайного» человека) во всей полноте его жизненных ощущений, которые уже в начале XX столетия и в творчестве литературных наследников обоих первопроходцев завоевали достойное место в английской и европейской словесности.

«In Memoriam» – цикл, состоящий из 131 элегии со вступительным плачем и заключительной свадебной песней. В английской поэзии элегия имеет долгую историю и как жанр возникла в эпоху Возрождения на основе древнегреческой «жалобы», то есть печального лирического стихотворения, однако лишь в творчестве Теннисона она максимально раскрыла свои возможности.

Когда луна на полог мне

Прольет свой луч, я знаю: он

У моря, там, где тих твой сон,

Сияньем вспыхнул на стене.

Твой мрамор выступил на свет,

Серебряный пожар луны

Крадется тихо вдоль стены,

Вдоль имени и чисел лет.

Но вот – он уплывает прочь,

Как луч на пологе моем.

Усталый, я забудусь сном,

Пока рассвет не сменит ночь.

Тогда, я знаю: развита

Над морем искристая шаль,

А в церкви, там, где спит печаль,

Как призрак, светится плита.

Перевод М. Соковнина

Лирические стихотворения Альфреда Теннисона очень трудно переводить, и на русском языке они, как правило, обретают излишнюю семантическую определенность или неведомую Теннисону энергичность, – страстность. В русской поэзии его стих, если и можно сравнить, то, скорее всего, со стихами Фета или Майкова, хотя, конечно же, это сравнение очень приблизительное. В элегиях Альфреда Теннисона звучит голос человека, который не стремится взывать к рассудку воображаемого читателя и не стремится взорвать, перевернуть вверх дном его чувства. Он негромко и как будто даже для себя самого проговаривает прекрасные строки, наполненные тем сокровенным содержанием, которое обыкновенно спрятано в самой глубине человеческой души.

Прошли годы. Для Теннисона это был долгий путь от осознания невосполнимой утраты, через сомнения в Божественной справедливости, к примирению с жизнью и смертью. Друг теперь как бы не потерян для него, ибо, следуя традиции Петрарки, поэт представляет его небесным небожителем, преодолев своей волей и своей любовью разлучившие их время и пространство. При всем индивидуализме поэтического «я» в элегическом цикле Теннисона, его поэтическое «я» воплощает в себе не одинокого мятежника, героя или преступника, то есть сверхчеловека (не так уж часто встречающийся в реальной жизни тип), а то множество людей – глупых и умных, удачливых и не очень, которые, в сущности, составляют человечество; недаром Альфред Теннисон, преемник Уильяма Вордсворта, писал: «В этих стихотворениях «я» – не всегда автор, говорящий о себе, нет, это голос человечества, звучащий с моей помощью»[9]. «Простой» человек, человек из толпы обрел своего поэта, умного и все понимающего, жизненное кредо которого не могло и не может не импонировать этому человеку с его разочарованиями, страданиями, трудностями, преследующими его в жизни:

Нет, лучше уж терять, любя,

Чем жить, совсем любви не зная.

Цикл «In Memoriam», квинтэссенция лирического наследия Альфреда Теннисона, – это богатейшая сокровищница тончайших психологических наблюдений, это философия жизни, высказанная с такой изысканной простотой и с такой простодушной изысканностью, что элегии Альфреда Теннисона не могли не стать одним из чудес, которым по праву гордится английская словесность.

Не менее важное место в творчестве Альфреда Теннисона занимает так называемая «историческая» тема, которая, кстати, не ограничивается образами короля Артура и его рыцарей. Она гораздо шире. Интересно отметить, что как раз в не связанных с Артуром полулегендарных-полуисторических стихотворениях и поэмах особенно громко, настойчиво и прямолинейно звучит социальная тема (тема социальной справедливости), характерная для Викторианской поэзии. Как раз этими произведениями Теннисон привлек к себе поначалу внимание русских поэтов, и самой первой[10] – в 1859 году – появилась в русской печати баллада «Годива» (1842) в переводе М. Михайлова (1829–1865), писателя и революционера, который переводил немецкую и английскую поэзию, считая эту свою деятельность в первую очередь просветительской и социально значимой:

… сила дел благих

Сражает злые чувства. Ничего

Не ведая, проехала Годива —

И сотни башен разом сотней медных

Звенящих языков бесстыдный полдень

Весь город огласил. Она поспешно

Вошла в свою светлицу и надела

Там мантию и графскую корону,

И к мужу вышла, и с народа подать

Сняла, и в памяти людской навеки

Оставила свое святое имя.

Стоит вспомнить, что в России крестьяне получили волю в 1861 году, и писатели-демократы много сделали для приближения этого наиважнейшего события в российской истории, довольно часто используя для обнародования своих идей именно переводы, чтобы обойти цензуру. Вот так в Россию англичанин Теннисон пришел в необычной для себя роли борца с властью, ибо Михайлов, естественно, сместил акценты, и поэтичная легенда о чудесном устранении социальной несправедливости в его варианте должна была звучать призывом к борьбе с антинародной деспотией.

На границе XVIII и XIX столетий романтики, заинтересовавшись народным творчеством, ввели, так сказать, в литературный оборот сказки, легенды, песни, передававшиеся из уст в уста или опубликованные собирателями в ученых трудах. Значение фольклора в творчестве романтиков всех европейских стран – отдельная, серьезная тема, а для нас важно, что к середине XIX столетия в Англии, когда эпоха романтизма уже закончилась, наибольшей популярностью стали пользоваться легендарные сюжеты с так называемыми «историческими» героями. Чаще всего это и в самом деле были исторические личности, характер и жизнь которых с течением времени обросли псевдореальными или откровенно сказочными подробностями.