Промысл Божий в моей жизни - Митрополит Вениамин

Но самое значительное — это был отец Никита.

О нем говорили, как о святом: и с этим словом у меня соединялось всегда (хотя это и не связано непременно) представление и о прозорливости.

Без особой нужды, пожалуй, больше из хорошего любопытства, я и мой друг Саша Ч. попросили о. Игумена монастыря, — без разрешения которого ничего не делается в обители — посетить о. Никиту.

До Предтеченского острова нужно было плыть проливами, отделяющими группу островов, носящих общее имя «Валаам», но в монастыре дано каждому острову свое имя.

О. Никита жил на «Предтече», т.е. на острове, где был скит с храмом в честь Св. Иоанна Предтечи. Этот скит считался одним из самых строгих и постнических: там скоромного не ели никогда. И только, кажется, на Рождество и Пасху, давалось молоко немногочисленным насельникам скита. А в посты и все среды и пятницы, а может быть даже и понедельники — не употребляли даже и постного масла.

Никогда не пускали туда женщин, и даже мужчинам-богомольцам очень редко удавалось посетить «Предтечу»: не хотело начальство беспокоить безмолвие старцев-молитвенников. Да и добраться туда не легко было: нужна была лодка, гребец, а люди в монастыре нужны для своих дел.

Но нам, как студентам академии, сделано было исключение: везти нас поручено было брату Константину, бывшему офицеру. Этому брату было тогда уже около 50—55 лет. И такой солидный монах должен был повезти нас, почти еще мальчиков. Но в монастыре все делается «за послушание», и потому хорошему иноку и в голову не приходит смущаться подобными странностями. А скоро и мы освоились, узнав добродушие брата Константина. Дорогою мы немного помогали ему грести.

Другой монах-проводник, посланный познакомить нас с о. Никитою, был отец Зоровавель. Способный строитель монастырской жизни, хотя он происходил из крестьян, но относился к монаху-офицеру с властностью, — впрочем, спокойною: о. Зоровавель был уже в сане иеромонаха и занимал начальственные должности в монастыре.

Тронулись мы по тихим проливам, среди гор и лесов, к нашей цели без сомнения, скорее — как туристы, посмотреть святого. Светило июльское теплое солнце; по небу плыли редкие белые облака. Мы благодушно перебрасывались с монахами своими впечатлениями. И незаметно доехали до «Предтечи».

А нужно отметить, что и я, и Саша были одеты не в свои студенческие тужурки с голубыми бантами и посеребренными пуговицами, а в монастырские подрясники, подпоясанные кожаными поясами, на голову нам дали остроконечные скуфьи, в руки — четки; даже на ноги дали большие монастырские сапоги, называющиеся «бахилами»; короче, мы с благословения о. Игумена были одеты, как рядовые новоначальные послушники. Но это совсем не означало, что мы собирались идти в монахи, просто нам было приятно нарядиться оригинально, по-монашески. Это иногда делали раньше нас и другие студенты, коих обычно «баловали» в монастыре.

Оставив о. Константина в лодке, мы втроем отправились к отцу Никите.

Через несколько минут я увижу святого... Сначала мы заглянули около берега в крошечный «черный» домик, всюду обитый черным толем, принадлежащий послушнику, тоже офицеру и тоже Константину, но молодому. В это время он был на японской войне, где и окончил дни своей жизни. Сердце человеческое — тайна великая. И разными путями Бог ведет души.

Затем направились выше по острову к домику о. Никиты.

Монахи скита — их было немного, кажется, едва ли даже десять, а может быть и менее, жили в отдельных домиках, разбросанных там и сям по небольшому высокому острову — «на вержение крици», т.е. на такое расстояние, что можно было добросить камень от одной келий до другой. Почему это? Я и сам не знаю. Думается, чтобы не было близко от монаха до монаха, дабы не ходили по «соседству» для разговоров. Но, с другой стороны, чтобы жили все же общей жизнью, вместе.

Домики были деревянные: сосновый лес свой, плотники свои.

Дошли мы до домика о. Никиты. Вижу к дверям его приставлена палка. Разумеется, запора нет.

— У дверей палка. Значит, батюшки нет дома, — пояснил нам проводник о. Зоровавель, отлично знающий самые последние мелочи в монастырском обиходе.

— Где же он? — спросил я в недоумении, — неужели я его не увижу?

— Где-нибудь тут, — спокойно ответил о. Зоровавель, — поищем.

И тут я заметил уже странную для меня черточку в голосе проводника: мы пришли к святому — а он разговаривает о нем совсем просто, как о рядовом человеке. Я уже начал ощущать в душе трепетное беспокойство перед встречей с Божиим Угодником, а он благодушно, обывательски, по-видимому, не видит в нем ничего особенного...

Мы начали искать. Пошли к берегу.

— Не моет ли он белье себе, — высказал предположение о. проводник. И потому пошел к тому месту, где обычно монахи стирали свое незатейливое одеяние.

И действительно, о. Зоровавель усмотрел сверху отца Никиту за этим занятием. Увидел его и я. В белом «балахончике», т.е. коротком летнем рабочем подряснике, какие примерно надевают доктора на приемах клиентов, но только на Валааме они были из грубого и крепкого самотканного крестьянского полотна-ряднины, или, по-другому, холста.

Но лица его я не мог разглядеть: слишком низко был берег.

И тут лишь я вполне пришел к сознанию — сейчас я увижу Святого! Бывшая беспечность исчезла совсем, и ее заменил страх... Отчего? Я не успел еще разобраться, как мой спутник (про Сашу я точно забыл), о. Зоровавель шутливо и громко закричал вниз:

— Отец Никита-а-а! К тебе гости пришли!

Я очень растерялся. Что за обращение со святым! Мы привыкли читать их дивные жития, удивляться подвигам, молиться благоговейно пред их иконами, на коих они изображены большею частью строгими, или по крайней мере внутренне-сосредоточенными. И вдруг так запросто «гости пришли».

Желая поправить такую недостойную, как мне показалось, ошибку о. проводника, я тотчас же после его слов громко закричал вниз:

— Батюшка! Мы лучше туда к вам сойдем!

А в это время промелькнула мысль, еще более испугавшая меня: вот сейчас увидит он мою душу, да начнет обличать меня, мои грехи! И представился мне о.