Сцены из супружеской жизни (сборник) - Януш Вишневский

Я все никак не могла забыть его взгляд, а он плутал по микрорайону. И снова попал на меня. Я вырвала листок из записной книжки и нарисовала ему дорогу. Тогда он посмотрел мне в глаза и спросил, поеду ли я с ним во Вроцлав. Я не могла понять: то ли он меня с кем-то перепутал, то ли слишком дерзок.

На обороте листка, который я вырвала из записной книжки, оказался мой электронный адрес. В первом своем письме он написал, что «на обороте было самое важное». В трех последующих письмах мы с ним были сдержанны и открывались друг другу постепенно, утаивая истинные желания и секреты.

А в пятом письме он неожиданно спросил меня, можно ли ему помыть мне волосы. И я согласилась. Тогда он впервые меня виртуально раздел и рассказал о своих планах относительно каждой части моего тела. И мы оба пошли в ванную под душ. Каждый в свою ванную под душ, на расстоянии восьмисот девяносто двух километров друг от друга.

На следующее утро в своем шестом письме он написал, что не успел помыть мне волосы, и спросил, слышала ли я его шепот и «касалась ли я себя тоже». Смутившись, я солгала, что я не понимаю, о чем он говорит. Потом, четыреста восемнадцать писем и восемь месяцев двадцать четыре дня спустя, мы с ним встретились. В гостиничном номере, на четвертом этаже, с видом на море.

«Но почему же именно он»?

Ты знаешь, что Ты скучная? Каждый раз Ты спрашиваешь одно и то же. Ты только об одном мужчине не спрашивала. О самом главном. О моем муже. Видимо, в него я действительно настолько сильно и опасно была влюблена, что даже Ты прикусила язык.

А может, если бы тогда Ты спросила, то сегодня все было бы иначе и я не поехала бы ни на какое море одна?

Но я поехала к нему.

Как девственница, одурманенная наркотиками.

Он меня ждал.

Когда я вошла в гостиничный холл, он подал мне руку и ничего не говорил. Только смотрел мне в глаза. Посадил меня на подоконник в ванной и поцеловал. А потом, прежде чем я успела сказать ему что-то важное, он осторожно вытянул из меня тампон. И мне совсем не было стыдно, представляешь? А когда под душем он мыл мои волосы, я вдруг подумала, что знала его всегда.

И потом, в постели, я хотела ему это прошептать на ухо, но он совсем не хотел слушать. Он трогал губами мои малые и большие губы, И я, совершенно обезумев и почти потеряв сознание, случайно укусила его. До крови. И в тот момент, когда он кончал, я, попробовав его вот так на вкус, почувствовала, как он дрожит, – и в эту секунду поняла, что это и есть величайшая близость. И утром я ему об этом сказала.

И теперь уже я хочу говорить ему это всегда. Вот поэтому именно он. Понимаешь?

Знать…

Две недели назад Катарина готовилась к своему тридцать пятому дню рождения. Зарезервировала зал в «Дороге» (так свой пансионат называют владельцы) недалеко от Кельна. Довольно большая усадьба на холме, среди бескрайних виноградников, которые кончаются с одной стороны обрывом, а внизу течет Рейн. На первом этаже ресторан, в мрачном подвале – бутылки вина возлежат на специальных подставках, на втором этаже несколько комнат с кроватями, покрытыми перинами в пододеяльниках с ручной вышивкой.

Деревянные балки под потолком, старые выцветшие фотографии на стенах, эмалированные тазы и фарфоровые раковины в ваннах.

Она влюбилась в это место с первого взгляда.

Кроме того, оно было расположено «центрально». Справедливо для всех. Маркус, ее муж, собирался привезти своих родителей из Штутгарта, ее мать жила недалеко отсюда – в Эссене, а ее сестра с семьей проживала в Амстердаме, то есть тоже совсем недалеко.

На самом деле дальше всех было добираться ей самой – из Берлина, но это не имело никакого значения. Она хотела собрать всех «самых важных и любимых» людей в этот день около себя. Закрыть их в «Дороге», лишив возможности сбежать, вдалеке от автострад, Интернета и ежедневных дел. Напоить вином из растущего здесь же, совсем рядом винограда, накормить настоящей кровяной колбасой с капустой, квашенной с виноградными листьями, а потом, вечером, в гостиной с камином, сообщить, как называл это Маркус, «наирадостнейшую новость».

Маркус на почве этой новости буквально помешался.

Катарина была беременна. И он хотел ребенка едва ли не больше, чем она сама. «Лучше всего доченьку, похожую на тебя, но если родится сын, никогда в жизни ему об этом не скажу!» Он умолял ее, чтобы она прекратила работать, если бы он мог, то ходил бы вместо нее к гинекологу каждый день, по нескольку раз в день он звонил и спрашивал, «чего бы ей хотелось покушать». Он закупил тонны книг на тему беременности, искал в Штутгарте большую квартиру рядом с парком и ежедневно писал ей письма. Такие настоящие, в конвертах, на бумаге! Вообще-то это были письма не к ней, потому что в начале каждого из них было написано: «Письмо моему ребенку». Это ее трогало, а иногда раздражало. Потому что иногда ей казалось, что он воспринимает ее беременность как тяжелую болезнь, а к ней самой относится, как будто она только что перенесла обширный инфаркт. А ведь была только десятая неделя. И мир еще не заметил ее беременности, а сама она еще не успела привязаться по-настоящему к тому существу, что носила в себе.

Иногда она даже радовалась, что они живут с Маркусом в «браке на расстоянии». Он там, в Штутгарте, она на безопасном расстоянии, в Берлине. Иначе он посадил бы ее в инвалидную коляску и подавал бы ей кислородную подушку, стоило ей кашлянуть больше двух раз.

Те «самые важные и любимые» должны были узнать о ребенке именно в «Дороге». Эту новость давно и с нетерпением ждали все. Ее мать – потому, что «сейчас лучшее время создать наконец настоящую семью»; ее сестра – потому, что «еще год или два – и ты запутаешься в проектах и финансах так, что не сможешь вздохнуть»; а родители Маркуса – потому, что «молятся о внуке, с тех пор как Маркусек подарил нам такую дочку».

Нетерпеливость Маркуса с какого-то момента стала напоминать какую-то странную манию. Во время ее последнего визита в Штутгарт они не занимались любовью. Он прикасался к ее телу, целовал, обнимал ее, гладил ее живот – но больше ничего, хотя она очень хотела. Маркус заявил, что так будет «безопаснее для ребенка». А наутро они отправились к Боденскому озеру – в Констанц. И вовсе не на экскурсию или прогулку, как Катарина поначалу подумала. По дороге Маркус взволнованно ей рассказывал, как много можно, оказывается, «узнать о нашем ребенке уже сейчас», всего несколько недель спустя после зачатия. Он сыпал мудреными научными терминами, совал ей в руки распечатки научных статей из американских и немецких журналов, рассказывал о том, как молекулы плода, который сейчас величиной с половину ногтя и весит около четырех граммов, попадают в кровообращение матери и как легко можно их оттуда выловить, а потом генетически проанализировать и «проблемы прочитать, как книгу». Достаточно нескольких миллилитров крови матери, потом в течение трех дней декодеры записывают данные из молекул плода, а потом три компьютера выдают подробные карты хромосом.

В конце он произнес с большим волнением: «Только подумай, Катарина, меньше недели – и мы можем узнать, девочка у нас будет или мальчик». Теперь она уже понимала, что они едут не на пикник на Боденском озере. Маркус был полон энтузиазма. Нетерпеливый отец хочет знать уже теперь, кто у него будет: дочка или сын? Катарина не могла не согласиться.

В клинике в Констанце их уже ждали. Маркус заранее записался, обо всем договорился и заплатил за все. Через час они уже возвращались домой.

За неделю до ее дня рождения Маркус прилетел к ней в Берлин. Она встретила его в аэропорту. Целую ночь на машине они ехали в Констанц. Утром врач показал им результаты тестов.

Она носила в себе девочку. С тремя хромосомами 21.

У нормальных детей таких хромосом только две. А у их дочки, как показали исследования, три.

У нее трисомия 21, то есть синдром Дауна.

Маркус вырвал листки с результатами тестов из рук врача и вышел из кабинета. Она ждала его до позднего вечера на скамье перед клиникой. Вернулась в Берлин сама, поездом. По пути позвонила всем и сообщила, что «пришлось отменить “Дорогу”».

На следующий день она не пошла на работу. Она отправилась к знакомому адвокату и написала заявление о разводе…

Мысы добрых надежд

Когда пришла самая большая волна, они взялись за руки и прокричали свою клятву. Они сочинили ее еще дома, в Берлине. В ночь сразу после сочельника, когда за окном падал пушистый декабрьский снег. Сегодня тоже день после сочельника. Только прошел уже год. Перекрикивая грохот воды, разбивающейся о скалы, они произносили свою клятву.

Здесь. На краю света, на мысе Доброй Надежды. Так они себе пообещали. Когда «будет уже все». То есть когда все начнется, как твердил Ральф. Теперь все – и все началось. Они ждут. Начали ждать. Ждут своего ребенка, который развивается в животе чужой женщины…

Они оба очень хотят этого ребенка. Ральф уже даже составил список имен для него. Пять для девочки и восемь для мальчика. У Бьянки уже есть один ребенок – девочка. Дочка от предыдущей связи. Бьянка родила ее пять лет назад путем кесарева сечения. После родов ее матка распалась на несколько частей. Бьянка залила операционный стол тремя литрами крови. И только внимательности и профессионализму врачей она обязана тем, что жива. И тому, что в ходе многочасовой операции ей удалили матку целиком. Отец ее дочери об этом ничего не знал. Он хотел, чтобы она прервала беременность, а когда она отказалась, он поспешно уехал за границу. Не прощаясь.