Женька - Аркадий Пинчук

— Ну так, — Булатов присел, взял Женьку за запястье, посмотрел в глаза. — Если будете вести себя хорошо, попробуем.

— Я даю… честное слово. Верите, да?

— Да. Теперь слушайте. Я вас оставляю здесь. У телефона. Буду звонить. Вы мне будете докладывать свое состояние. Понятно? Без вранья, объективно. Да? — «Заразился словечком», — подумал он, набрасывая на бумажке номер служебного телефона. — Если почувствуете ухудшение или изменения какие-то, ну, скажем, жар, озноб, немедленно звоните вот по этому телефону мне. Хорошо?

— Хорошо.

Булатов посмотрел на часы, время поджимало: он не любил опаздывать. Подал Женьке подушку, чистую наволочку, пушистый плед. Телефон поставил на стул рядом с диваном.

— Я могу что-нибудь взять почитать? — Женька показала глазами на полки с книгами.

— Читайте, что понравится, но вставать осторожно. Обещаете?

— Обещаю, — Женька впервые улыбнулась, и Булатов отметил, что у нее красивые крупные зубы и заразительные добрые огоньки в глазах.

«Филантроп несчастный, — сказал он себе, садясь в машину. — Мало что на дежурство опоздаешь, так еще и приключений на свою голову накличешь. А случись что-нибудь?..» Он стремительно пересек Каменный остров и повернул на Песочную набережную.

Он позвонил ей сразу, как только вошел в ординаторскую. Хотя Женька и не могла похвастать отличным самочувствием, но в голосе проскальзывали оптимистичные ноты. Ей лучше, она читает рассказы Джека Лондона, хотя следовало бы читать совсем другое, она чувствует себя виноватой перед Олегом Викентьевичем и бесконечно благодарна за его бескорыстную доброту.

После обхода больных Булатов опять позвонил.

— Ну и как наши дела?

— Спасибо, Олег Викентьевич. Боль утихает. Мне стыдно признаться, но я очень хочу есть.

— Придется, милая моя, потерпеть. Пока есть нельзя.

— Да уж куда денешься…

По голосу Булатов угадывал, что Женька улыбается. Значит, ей стало лучше. И улыбнулся сам.

— И что вы интересного вычитали у товарища Джека Лондона?

— Товарищ Джек Лондон большой жизнелюб. Он пишет о суровых краях Севера. Мне это очень знакомо. Представьте север Якутии, Индигирку. Так вот неподалеку от того места, где она впадает в Северный Ледовитый океан, есть поселок Устье. А неподалеку от того поселка — метеостанция. Там живут и работают мои родители, там и я живу. С самого рождения. В неэлектрофицированной тундре. Так что некоторые мои дикие поступки можете объяснить условиями воспитания и недостатком витаминов.

Во время следующего телефонного диалога Булатов неожиданно для себя шутливо отозвался о своей холостяцкой жизни, потом коротко порассуждал о сложностях взаимоотношений современных мужчин с современными женщинами, о трудностях поиска компромиссов, об угасании коммуникабельности и расцвете эмансипации. Выслушав его, она заразительно рассмеялась и убежденно сказала:

— Ларчик, Олег Викентьевич, открывается просто: вы не любили еще по-настоящему.

— Браво. Диагноз с первого взгляда, — насмешливо сказал Булатов. — Большой опыт?

— Я понимаю, что в моих устах это звучит смешно, — Женька говорила серьезно. — Но ехидничать не советую. У вас все впереди. И если станете жертвой неудачной любви, зовите на помощь. Я знаю все якутские наговоры.

— Ну да?.. Действуют?

— Еще как!

«Молодец девчушка! — думал Булатов. — Позабавила. Не зря потерял с нею время. А как держится, как размышляет… Откуда у нее это?»

— Мои родители, — рассказывала Женька во время очередного разговора с Булатовым, — очень влюбленные люди. От них и мне что-то перепало.

— Влюбленные? — не понял Булатов.

— Да. В работу, в книги, в жизнь, друг в друга. Они собрали отличную библиотеку.

— Друг в друга? По сколько же им лет?

— Маме за пятьдесят. Отец на десять лет старше. Но они влюблены, как Ромео и Джульетта. Правда. И чем старше становятся, тем больше это заметно.

— Это не шутка?

— Что вы? Без всяких шуток! Вы бы видели, как они умеют нежно смотреть друг на друга, как предупредительны. Нет, с родителями мне повезло. Только отцу уже трудно работать. Мне предстоит заменить его. Аппаратура на станции все сложнее, без высшего образования не одолеть, вот я и решила…

— После экзамена согласны на операцию?

— Хотите убедиться в правильности диагноза? — улыбнулась Женька. — «Вскрытие покажет». Так у вас говорят?

Телефонные беседы с Женькой скрашивали однообразие ночного дежурства. Набрав в очередной раз номер и не услышав сразу ее ответа, он не на шутку заволновался. Вдруг ей плохо, вдруг потеряла сознание. Слушая длинные гудки, Булатов стал лихорадочно прикидывать, сколько времени у него займет поездка по ночному Ленинграду домой и обратно, кому из медсестер поручить свои обязанности, как объяснить причину отлучки, что сказать…

— Да, да, я слушаю, — оборвал его размышления сонный голос. — Ой, простите, Олег Викентьевич, мне стало так хорошо, так я замертво провалилась в сон. Как ненормальная: отлично слышу звонки, а проснуться не могу. Еле уговорила себя открыть глаза…

Домой Булатов вернулся в начале восьмого. Утренний дождь оросил зеленую волну парковой зоны, и вдохновленные чистой свежестью рассвета, звонко заливались птицы. Тронутый солнечными лучами асфальт неторопливо дымился. Такими мажорными рассветами Ленинград не часто баловал горожан, и Булатов подумал, что сегодня хоть он ночь и не спал, можно было бы уехать на Карельский перешеек. И прихватить с собою Женьку.

Если бы, конечно, не сдавать ей экзамен.

На всякий случай он не стал загонять машину в гараж и поставил ее у подъезда. Дверь в квартиру открыл ключом и тихо, на цыпочках, вошел в прихожую. Чтобы не разбудить, если спит. Наступая поочередно носком на задники туфель, не расшнуровывая, осторожно снял их, и так же осторожно вошел в комнату. Женька спала, заложив за голову ладони. От вчерашней настороженности, от болезненной бледности лица не осталось и следа. На щеках горел мягкий румянец.

И волосы у нее были совсем не рыжие, как показалось Булатову в сквере, а скорее золотистые. А губы просто красивые. Особенно, когда растягиваются в застенчивой улыбке.

Булатов присел возле дивана на корточки и положил Женьке на лоб свою ладонь. Сон, конечно, лучшее лекарство, но у нее экзамен. Жара как не бывало.

— Женя, — позвал Булатов осторожно. Но Женька только шевельнула губами. — Женька, — сказал он громче и с напускной строгостью, — пора на экзамен. Слышишь?

— Ну что за люди, — сонно упрекнула Женька, — человек ночь не спал, где у вас сердце?

Но открыв глаза, сразу встряхнулась. Попросила Булатова отвернуться, а еще лучше — выйти, засуетилась, ища расческу, и одновременно плотнее куталась в плед.

Ее вельветовые брюки висели на спинке стула, который стоял у книжной полки, метрах в трех от дивана.

Булатов хмыкнул и вышел на кухню, плотно притворив за собою дверь. Поставил на плиту чайник, приготовил бутерброды с сыром, открыл банку с растворимым кофе. За долгие годы холостяцкой жизни он наловчился делать всякие завтраки-ужины с ловкостью фокусника. Когда Женька, умывшись и причесавшись, просунула голову в щель кухонной двери, она не смогла удержаться от восторженного удивления.

— А мне уже можно?

— Можно, садитесь.

— Вы не чувствуете угрызения совести, — спросила Женька, уплетая бутерброд, — что хотели раньше времени зарезать меня?

— Чувствую, — в тон ей сказал Булатов. — Врачу-профессионалу с таким, как у меня, опытом, должно быть очень стыдно, что он пошел на поводу у девчонки. Гипноз? Или якутские наговоры?

Женька застенчиво улыбнулась, отводя глаза.

— Продолжаете настаивать на операции? — спросила она.

— Чего уж теперь…

— Ну не печальтесь. Я не подведу вас.

— Когда экзамен?

— В десять.

— Я подвезу?

— Ни в коем случае. И так я перед вами вечная должница.

Она бросала на Булатова изучающие взгляды и мягко улыбалась каким-то своим мыслям. Заглянувший в кухню солнечный луч запутался в ее волосах, высветил детский пушок на затылке, бугорки позвонков. И Булатов уже твердо и однозначно объяснил подступившую нежность к этому существу — она все-таки ребенок.

Он проводил ее к лифту. Войдя в кабину, Женя осмотрелась, потом порывисто шагнула к Булатову, так же порывисто обхватила его шею и на миг прижалась гладкой щекой к его колючей небритой щеке. Булатов успел только догадаться, что на его губах тает вкус ее теплых губ, но дверь лифта уже закрылась, и кабина с мягким гулом поползла вниз.

«Вот тебе и ребенок…»

На лестничной площадке остался легкий запах ее волос.

«Не очень-то гордитесь, Олег Викентьевич, — придя в себя, подумал Булатов. — Это мог быть вполне уместный в данной ситуации порыв благодарности».