Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты - Светлана Бондаренко

Потом было много телефонных звонков: звонила я, «людены» звонили мне. Обсуждался, собственно, один вопрос — имеем ли мы право туда ехать. Этот извечный вопрос сомневающегося: «А не буду ли я там лишним?» Там будут родственники, ближайшие друзья, соратники… А кто мы? Но если умом кто и сомневался, то душа требовала — ехать, ибо не ехать было нельзя. Некоторые не приехали из-за того, что пересилила составляющая «буду лишним», некоторые просто не смогли (Владимир Борисов двое суток провел в Красноярском аэропорту, но из-за нелетной погоды так и не смог прилететь). Мы снова встретились.

Я мало что помню из самой панихиды. Были слезы, была горечь утраты, была страшная мысль: «А как же сейчас Борис Натанович? Потерять в одночасье брата, друга, соратника…»

В то время, когда знакома уже была с обоими братьями, всем задавала вопрос: видел ли кто их вдвоем? Ведь так интересно было узнать, как они обращаются друг к другу: два уже немолодых солидных человека, но — братья, но — соавторы. Увы, никто, ибо встречались они, в общем-то, чтобы работать, а не на различных мероприятиях. Не увидела. И теперь уже не увижу.

Горечь утраты, как говорится во многих умных книгах, чаще проявляется в жалости к себе (как же я без него-то буду), чем в жалости к почившему. Может быть. Не знаю. Но тогда почему-то осознала, что добрый десяток лет, еще до знакомства с «люденами», мне просто легче становилось при мысли, что где-то там, в Москве и Ленинграде, живут два очень хороших человека, которым я безмерно благодарна за счастливые часы чтения и изучения их книг. Казалось, что Стругацкие передали меня с рук на руки «люденам», чтобы не чувствовалось так одиночество…

Сама панихида была немноголюдной, скромной. Без телевидения, без представителя от Московской мэрии. Уже потом выяснилось, что таково было желание самого Аркадия. Но были представители от когорты писателей, от переводчиков. Говорили добрые слова, произносили речи, возлагали цветы. И Борис Натанович в конце сказал: «Я вас тут многих не знаю, но знаю одно — он вас всех любил».

Трудно рассказывать об этом. Да и нужно ли? У каждого свои потери, свои горечи. Но Аркадий Натанович мне до сих пор еще иногда снится. Большой. Веселый. Обаятельный. Живой…

«ОТЕЛЬ "У ПОГИБШЕГО АЛЬПИНИСТА"»

Название этой повести в процессе создания менялось. Задумывалась она как повесть «В наше интересное время» (сейчас так называется один из ранних рассказов АБС), затем, как пишет БНС в «Комментариях»: «…мы изменили у нашего детектива название — теперь повесть называлась «Дело об убийстве. Еще дна отходная детективному жанру»…» Но издатели заставили снова изменить название, и до последнего времени она выходила под названием «Отель "У Погибшего Альпиниста"». В последние годы БНС попытался восстановить прежнее название, под ним повесть вышла в «Мирах братьев Стругацких» и в собрании сочинений «Сталкера», но все ее помнят и знают как «Отель "У Погибшего Альпиниста"». Прикипело название, и теперь уж — не восстановить, не вернуться к тому, которое считали правильным сами Авторы.

В первом собрании сочинений АБС (в издательстве «Текст») ОУПА почему-то потерял свой знаменитый эпиграф: «Как сообщают, в округе Винги, близ города Мюр, опустился летательный аппарат, из которого вышли желто-зеленые человечки о трех ногах и восьми глазах каждый. Падкая на сенсации бульварная пресса поспешила объявить их пришельцами из космоса… (Из газет)». А в издании «Миров братьев Стругацких» (о многочисленных изменениях в этом издании еще будет рассказано ниже) БУЛЬВАРНАЯ пресса была заменена на БУРЖУАЗНУЮ.

Текст самой повести подвергался многочисленным исправлениям как до печати, так и в разных изданиях.

Детектив, по мнению Авторов, требовал особенной тщательности в описании деталей, в разбивке по времени отдельных эпизодов, поэтому, предварительно обдумав последовательность событий, Авторы составляли хронологические цепочки с указанием времени и действий определенных персонажей повести. В архиве сохранилась разбивка действий по часам — с кем и в какое время одной из ночей разговаривал основной персонаж — Глебски:

1-й допрос Хинкуса — 1 ч. — 1 ч. 30 м.

допр. Барнстокра — 1 ч. 30 м. — 2 ч. 00 м.

допр. Симонэ — 2 ч. — 2 ч. 30 м.

в сейф и Кайса — 2 ч. 30 м. — 3 ч. 00 м.

хозяин и раздумья — 3 ч. 00 м. — 3 ч. 30 м.

Брюн будит — 3 ч. 15 м.

Хинкус свихнулся — 3 ч. 40 м.

Мозесы — 3 ч. 40 м. — 4 ч. 20 м.

проснулся Луарвик в 6 ч. 30 м.

Более в архиве рукописей материалов по созданию текста ОУПА нет, ибо к тому времени АБС уже вели свой рабочий дневник и все разработки сюжета писали именно в нем. Но в архиве сохранился черновик с рукописной правкой, приближающей текст к окончательному — опубликованному — варианту.

Различия в черновике и опубликованном тексте ОУПА чаще всего выражаются в дополнениях (в рукописи что-то описано более подробно, потом Авторы посчитали это несущественным и убрали), либо в правке стиля. При сравнении черновика и первого издания ОУПА (в журнале «Юность») видно, что Авторы, отдав в печать повесть, еще дорабатывали ее, поэтому некоторые ранние (черновые) варианты отдельных слов, предложений и какие-то дополнения, позже убранные из текста, еще присутствуют в журнале.

Можно лишь предполагать, почему Авторы убрали ту или иную подробность из черновика: то ли посчитали ее несущественной и отвлекающей читателя от основной линии повествования, то ли предпочли оставить какую-то неясность или недоговоренность для фантазии читателя, а то и решили, что фрагмент будет «зарублен» редактором или цензором при подготовке к изданию.

Было вычеркнуто дополнение к описанию Кайсы: кроме «этакая кубышечка», еще и «пышечка этакая». Деятельность Кайсы в номере Глебски («Чемодан был раскрыт, вещи аккуратно разложены») ранее была описана более подробно: вещи не только были РАЗЛОЖЕНЫ, но РАЗЛОЖЕНЫ И РАЗВЕШАНЫ. Размышления Глебски по поводу Кайсы во время рассуждений Алека Сневара о непознанном были более пространными: «Я смотрел на Кайсу и, при всей моей нетерпимости к такого рода похождениям, понимал Згута. Пышечка-кубышечка, взбивающая подушечки, выглядела необычайно заманчиво — было в ней что-то неизвестное, что-то еще непознанное». И несколько позже, после описания, во что была одета Кайса («Была она в пестром платье в обтяжку, которое топорщилось на ней спереди и сзади, в крошечном кружевном фартуке») идет добавка: «…РУКИ У НЕЕ БЫЛИ ГОЛЫЕ, СДОБНЫЕ, И ГОЛУЮ СДОБНУЮ шею охватывало ожерелье из крупных деревянных бусин».

После оценки Глебски своего быстро прошедшего восторга на лыжной прогулке («Просто удивительно, как быстро проходят волны восторга. Грызть себя, уязвлять себя, нудить и зудеть можно часами и сутками, а восторг приходит — и тут же уходит, и ничего от него не остается») в рукописи тоже было продолжение: «…кроме неловкости, мокрой спины и дрожащих от миновавшего возбуждения мышц».

Нос дю Барнстокра описывается не только как «аристократический», но и как нос «феноменальной формы».

Одно из выражений лица, которые опробует Глебски перед выходом на обед, называлось им более детально: «простодушная готовность к РЕШИТЕЛЬНО любым знакомствам».

В рукописи после замечания Глебски, когда они со Сневаром сидят у камина и туда приходит жалующееся на одиночество и ночные страхи чадо («Черт возьми, Алекс — сказал я. — Вы хозяин или нет? Неужели нельзя приказать Кайсе провести ночь с бедной девушкой?»), было продолжение диалога:

— Гм… — сказал хозяин с сомнением, и мне почудилось, будто дитя хихикнуло.

— Или что-нибудь в этом роде… — добавил я с уже меньшим энтузиазмом.

А уже потом идут слова Брюн: «Эта идея мне нравится, — сказало дитя, оживившись. — Кайса — это как раз то, что надо. Кайса или что-нибудь в этом роде».

В очереди в душ Симонэ начинает рассказывать анекдот «про холостяка, который поселился у вдовы с тремя дочками». Затем появляется госпожа Мозес, и Симонэ прерывает рассказ. В рукописи об этом Глебски рассказывает более подробно: «С первой дочкой он разделался быстро, а об остальных мы, к счастью, так ничего и не узнали, потому что в холле объявилась госпожа Мозес…»

Во время игры в бильярд, когда Симонэ и Глебски обсуждают приехавших новичков, Симонэ рассказывает об Олафе: «Если бы вы видели, как он прижал Кайсу — прямо на кухне, среди кипящих кастрюль и скворчащих омлетов…» Почти то же самое о втором приехавшем, Хинкусе, рассказывает Брюн: «Ну а Кайсу тискать — это не по мне, — закончило чадо, торжествуя победу — Кайсой занимался этот ваш Хинкус». И далее по этому поводу замечание Глебски о Хинкусе: «Вот уж никогда бы не подумал… В чем душа держится, а туда же».