Прокаженный из приюта Святого Жиля - Эллис Питерс

Число подопечных в приюте все время менялось, ибо они, эти беспокойные души, то и дело уходили бродяжить дальше. Они избегали заходить в город — так им было предписано. Бедняги просто направлялись в какой-нибудь следующий приют, из окон которого открывался новый пейзаж. В общей сложности местный приют обеспечивал кров и уход тридцати больным единовременно. Попечителя назначал монастырь. Прочие братья монахи и братья миряне служили здесь добровольно. Каждый из них прекрасно осознавал, что в любой день кому-нибудь из них самому может потребоваться уход, и все же недостатка в добровольцах, готовых прийти на смену, чтобы ухаживать за больными, не было никогда.

Кадфаэль тоже отработал там год или чуть больше. Он не чувствовал при виде несчастных ни ужаса, ни отвращения — только спокойную жалость. Больные ценили своих попечителей, и это всегда служило им неистощимым источником бодрости и уверенности. Кроме того, Кадфаэль наведывался сюда с таким постоянством, что эти посещения, как и церковные службы, стали частью его размеренной, исполненной смирения жизни. Монаху в свое время приходилось врачевать и более жестокие раны, и в большем числе; впрочем, он не трудился вспоминать об этом. Под изъязвленной оболочкой, которую он обихаживал, ему открывались живые сердца и деятельные умы. В свое время, когда он еще жил в миру, ему довелось повидать и сражения — в таких далеких местах, как Акра и Аскалон, да и Иерусалим в первом крестовом походе. Там Кадфаэль был свидетелем смертей куда более жестоких, чем смерть от болезни. Он встречал язычников, которые были добрее, чем христиане; он сталкивался с проказою сердца и язвами души, а эти пороки были пострашней тех болячек, которые он лечил своими травяными настойками. Не слишком удивило его и то, что брат Марк принял решение служить в приюте. Кадфаэль прекрасно понимал: у Марка свой, иной путь. Брат Кадфаэль слишком хорошо знал себя и не помышлял о том, чтобы стать священнослужителем; однако когда он встречал прирожденного священника, то отличал его сразу.

Брат Марк заметил подошедшего к лечебнице Кадфаэля и поспешил ему навстречу. Некрасивое лицо Марка лучилось радостью, его непослушные, соломенного цвета волосы ежиком топорщились вокруг тонзуры. Он держал за руку золотушного ребятенка, тощего маленького мальчика со старыми подсохшими струпьями меж редких белокурых волос. Марк откинул в сторону прядь, скрывавшую последнее влажное пятнышко на голове мальчика, и просиял, увидев результат своих трудов.

— Рад, что ты пришел, Кадфаэль. У меня как раз кончается настой из постенницы для примочек, а ты посмотри, какую добрую службу эта трава ему сослужила. Последняя болячка уже почти вылечена. И припухлости на шее у него тоже стали меньше. Ну-ка, Бран, славный мой мальчик, покажись брату Кадфаэлю! Он готовит нам снадобья, он наш целитель. Ладно уж, беги к своей маме да держись рядом с ней, не то пропустишь интересное зрелище. Они скоро подъедут.

Ребенок высвободил руку и заспешил к группке людей у плетня. Как бы ни был горестен вид этих людей, они отнюдь не предавались печали. От плетня доносилась болтовня, слышались обрывки песенок, иногда даже смех. Марк посмотрел вслед самому юному из своих подопечных. Мальчик шел вперевалку, слегка прихрамывая, — следствие недоедания. Монах несколько опечалился: ребенок находился здесь всего месяц и его кожа все еще была тонка, как паутинка.

— И все же не скажешь, что он несчастен, — с радостным удивлением проговорил Марк. — Когда рядом никого нет, он ходит повсюду со мной и болтает без умолку.

— Валлиец? — спросил Кадфаэль, задумчиво глядя на мальчика. Его наверняка назвали в честь Брана Благословенного, первым принесшего в Уэльс Евангелие.

— Отец валлиец. — Марк серьезно посмотрел на друга, глаза его были преисполнены надежды. — Ты думаешь, его можно вылечить? Совсем вылечить? Теперь-то его хотя бы кормят. Матери же суждено умереть здесь. Что ж, как бы то ни было… сейчас ей уже все равно: она очень добрая, но теперь даже рада сбыть его с рук. И все-таки я верю — мальчик еще сумеет вернуться в мир здоровым.

«Или уйти от мира, — подумалось Кадфаэлю. — Ибо, если ребенок следует за тобой так настойчиво, он не может не проникнуться духом служения Богу в церкви или обители, аббатство же под рукой».

— Способный ребенок? — спросил Кадфаэль.

— Способнее многих, кто обучен латыни и знает счет и письмо, кто ходит в тонком льне и с кем носятся верные мамки. Я пытаюсь научить его чему-нибудь по мере моих сил.

Они вместе подошли к дверям приюта. Многоголосый гул усилился, а сквозь него стал слышен еще какой-то нарастающий шум. С главной дороги доносилось позвякиванье колокольчиков на конских сбруях, слышались призывные крики сокольничих, смех, разговоры, приглушенный стук копыт по заросшей травою обочине, которую всадники предпочитали открытой проезжей части. Чей-то свадебный кортеж приближался к приюту.

— Говорят, первым должен проехать жених, — вымолвил Марк.

Он ступил с залитого светом крыльца в полумрак залы и повел Кадфаэля к шкафчику с лекарствами. Один ключ от шкафа хранился у Уолтера Рейнольда, управляющего аббатством, второй же был у брата Кадфаэля. Монах раскрыл суму и начал вытаскивать из нее принесенные снадобья.

— Ты что-нибудь знаешь о них? — спросил Марк, в котором любопытство взяло верх.

— О них? — пробормотал Кадфаэль. Он был всецело занят заполнением пустот на полках шкафа.

— О тех знатных людях, что едут сюда сочетаться браком. Мне известны только их имена. Да меня все это не так уж волнует, — произнес Марк с краской смущения на лице. — Но наши здешние подопечные, несмотря на язвы и увечья, прознали обо всем Бог знает как. Это событие греет их души, словно искра Божья. Похоже, любое яркое происшествие, отблески которого лишь падают и на них, куда действеннее моих стараний. И ведь это всего-навсего свадьба!

— Свадьба, — с серьезностью проговорил Кадфаэль, выкладывая из мешка склянки с мазями и пузырьки с настоями для примочек, приготовленными из альканны, анемона, мяты, норичника и овса с ячменем, — свадьба есть соединение двух жизней и, стало быть, дело отнюдь не презренное. — Он присовокупил к лекарствам еще и плоды горчицы: пасты и припарки из нее служили весьма эффективным средством борьбы с хроническими язвами. — Каждый мужчина и каждая женщина, прошедшие через это испытание, — продолжал он задумчиво, — безусловно должны переживать за людей, которым оно еще предстоит. Даже те, кого оно минуло, могут мысленно посочувствовать вступающим в брак.

Прежде чем переступить порог обители, Кадфаэль успел набраться житейского опыта. Он испробовал себя во всех видах житейского единоборства — за исключением брака. Впрочем, однажды он лишь чудом избежал брачных уз. Припомнив все это, Кадфаэль почувствовал некоторое замешательство.

— Имя этого барона весьма знаменито, но я о нем ничего не знаю. Говорят, он в большой милости у короля. И, по-моему, я знал когда-то одного родственника невесты. Но из той же она ветви этого рода или нет — мне неизвестно.

— Я надеюсь, она красива, — вымолвил Марк.

— Приору Роберту было бы очень интересно услышать подобное из твоих уст, — сухо произнес Кадфаэль и закрыл дверцу шкафа.

— Красота так целительна, — серьезно и без смущения отозвался брат Марк. — Если девушка молода и прелестна, если, проезжая мимо, она улыбнется несчастным и наклонит голову, если она не съежится от страха, увидев их, она сделает для наших подопечных больше, чем все мои осмотры и компрессы. Только здесь я начал понимать: благодать — это то, что можно вырвать у быстротечного дня и отложить про запас, дабы было над чем подумать потом. — И добавил, словно протестуя: — Конечно, это не обязательно должна быть чья-то чужая свадьба. Но можем ли мы упускать даже такой случай, коли он нам предложен?

Кадфаэль обхватил Марка рукой за плечи. Они все еще оставались худыми, как у бездомного бродяги. Увлекая друга из полумрака на улицу, туда, где все ярче сиял день и все громче слышался возбужденный гул, травник сказал:

— Будем молиться и надеяться: да принесет нынешнее событие благодать хотя бы той паре, что попалась на эту удочку. Судя по звукам, кто-то из них двоих сейчас как раз подъезжает сюда. Пойдем посмотрим!

Благородный жених и его свита приближались к приюту. На дороге мелькали яркие краски, призывно звучали рожки, бубенцы на лошадиных сбруях звенели не переставая. Замыкавшие кортеж слуги следовали пешком, ведя под уздцы вьючных пони, а также две пары рослых шотландских борзых на поводках. Жалкая кучка отверженных радостно подалась вперед, продвинувшись на столько шагов, на сколько хватило смелости. Прокаженные стремились разглядеть получше и тонкие ткани, и роскошные краски, вовек недоступные им самим. И когда процессия поравнялась с плетнем, послышалось приглушенное, восхищенно-благоговейное воркование этих обиженных судьбою людей.