Повседневная жизнь публичных домов во времена Мопассана и Золя - Адлер Лаура

Так что профессия проститутки — это не судьба, не «дело на всю жизнь», как считают иные романисты. Более того, склонность к проституции не передается по наследству, как думают иные криминологи. С еще большим трудом можно видеть в проституции порок, смертельную болезнь, как в этом нас пытаются убедить иные моралисты. Но что же тогда такое проституция? Путь к ответу на этот вопрос столь тернист, что те, кто решался его преодолеть, порой приходили к прямо противоположным результатам. Например, г-н Фрежье в свою бытность чиновником парижской префектуры считал, что проституция «это порок, порожденный самой сильной страстью, свойственной человеку, от которой весь научный прогресс пока не смог найти противоядие». А когда проституция понимается как необходимое зло, проститутки становятся как бы представительницами особой профессии — профессиональными удовлетворительницами, ассенизаторшами любви. Это слово не случайно — на всем протяжении XIX века проституток сравнивали со сточными канавами и выгребными ямами. Пальма первенства в деле четкой формулировки этой ассоциации принадлежит Парану-Дюшатле, который писал так: «Проститутки столь же неизбежны в большом городе, как сточные канавы, свалки и мусорные баки. Соответственно и взгляды властей на проституцию должны быть такими же, как их взгляды на уборку улиц». Сен-Поль выразил ту же мысль еще лаконичнее: «Проституция так же необходима городу, как хозяйке — мусорное ведро». Шарль Альбер видел в проститутках предохранительный клапан для мужских страстей, рану, через которую из тела общества наружу выходит гной. Академический словарь 1855 года издания был менее изобретателен и определял проституцию просто как «распутную жизнь»; эту формулу перенял и Литтре. Некоторые мыслители придерживались мнения, что проституция есть высшая форма рабства в современном им обществе. Так писали Виктор Гюго, Прудон, Виктор Маргерит и даже Маркс, который прямо заявлял, что проституция есть не более чем одна из форм эксплуатации рабочего класса. Экономисты писали о контрактном характере проституции — так, для Долланса проституция — это «обмен товара „удовольствие“ на товар „деньги“». Проститутка как бы продает удовольствие, но сама его не испытывает. С точки зрения многих этот «факт» — непременное условие проституции. Проститутка выходит на панель не в силу инстинкта, не потому, что страдает от какого-то порока, но только ради денег. По мнению Ива Гюйо, любая женщина, для которой финансовые отношения имеют более существенное значение, чем отношения половые, должна быть признана проституткой. Но разве девушка, торгующая своим телом, не может отдаться ради удовольствия кому-то из своих друзей? И если она это делает, продолжает ли она в такой момент быть проституткой? А швея, каждый день работающая в ателье и при этом каждый вечер выходящая на панель с целью «еще немного заработать»? Проститутка она или нет? А если проститутку арестовывают, то до какого момента она остается проституткой? Каковы условия, при которых она в своих собственных глазах и в глазах общества остается проституткой? Авраам Флекснер прав, когда привлекает наше внимание к нечеткому, негомогенному характеру проституции. Для него «проститутка — та женщина, которая часто или иногда вступает с мужчинами в более или менее несерьезные половые отношения и получает за это деньги или иного рода компенсацию… Женщину можно считать проституткой даже в том случае, если об этих ее делах никому не известно, даже если ее ни разу не арестовывали за проституцию, даже если она одновременно имеет легальную оплачиваемую работу».

Проституцию не запрещают, но терпят, поэтому бордели и называются «домами терпимости». Властям так удобнее — регламентируя проституцию, они в известной мере ее контролируют. Государство никогда не хотело непосредственно вмешиваться в эти «моральные дела», поэтому контроль за проституцией был вменен в обязанность местному самоуправлению и местным полицейским отделениям. В каждом городе с проститутками обращались по-разному,[2] у каждой мэрии были свои средства делать жизнь «жриц любви» более или менее приемлемой. Впервые регламентирование проституции было введено во времена Консульства, но по-настоящему система заработала начиная с первых годов Июльской монархии. Понимание необходимости контролировать проституцию становилось с годами все прочнее, одновременно росло и беспокойство — эффективна ли эта система «ограничения порока»? Беспокойство отнюдь не беспочвенное — система дала трещину в начале XX века и потерпела окончательный крах в тридцатые годы XX века. Ален Корбен, без которого настоящая книга никогда не была бы написана — настолько масштабный переворот во взглядах на проблему совершен в его трудах по институциональным, политическим и юридическим аспектам проституции XIX и XX веков — выделяет три основные фазы: регламентаризм (начало XIX века), неорегламентаризм (конец XIX века) и санитаризм (после Первой мировой войны).

Разумеется, разделить на четкие хронологические этапы историю феномена, связанного с особенностями менталитета — вещи, по определению неопределимой, очень сложно, особенно если корни этого феномена, как политические, так и юридические и психологические, уходят в прошлое так глубоко. Но мы не устаем повторять, что хотя проституция и является древнейшей профессией, это вовсе не значит, что у нее нет истории. Взять, к примеру, период с 1830 по 1930 год — взлет и падение публичных домов. До тридцатых годов XIX века у борделя не было отличительной функции как таковой: будучи местом свиданий, он служил и рюмочной, и рестораном, и собственно публичным домом. Затем его роль места, где продаются удовольствия, стала более отчетливой, более яркой. А потом, после своего звездного часа, в восьмидесятые годы XIX века бордель несколько растерял свою привлекательность, свой эротический заряд, свою тайну. В Первую мировую войну бордель на некоторое время очнулся от летаргического сна, но тридцатые годы XX века он фактически пережить не сумел, так что в 1945 году после принятия закона Марта-Ришара, согласно которому держать бордели окончательно запрещалось, не произошло никаких народных волнений.

То, как протекала ежедневная жизнь «продажных женщин», целиком зависело от их статуса, от того, в каком месте они предлагали свой «товар», от удачи, от их собственной красоты, от связей. Куртизанки, «звезды» рынка страсти, менее всего страдали от несвободы. Другие женщины, например бордельные проститутки или девушки по вызову, так или иначе подвергались давлению, впрочем, без того, чтобы грубо унижалось их достоинство. Но разве можно вообразить себе степень несчастья и страдания сотен третьих, которые не знали, как им выжить в этом море разврата?

Шлюха из парижских предместий и куртизанка из элитных кварталов принадлежат к одному слою общества и прошли через одно и то же; и та и другая знают все самое сокровенное, что есть у мужчин. Они выучили наизусть, до зубной боли, все хитросплетения механизма полового влечения; они точно знают, что весь мир — это один гигантский бордель. Пока они молоды и красивы, мужчины ими восхищаются; когда они стареют, те же самые мужчины не скупятся на оскорбления и зуботычины. Они пошли на этот риск, поддерживаемые своей внутренней энергией и идеей любви, которую они сами себе выдумали. Ведь все они — самые великие влюбленные этого мира. Они страстно любят свою сводню, своего сутенера и своего возлюбленного. Клиентов они не любят. Конечно, как они могут любить клиентов — ведь клиент для них не что иное, как воплощенный порок. Клиенты — солдаты этой черной армии пороков, о которых так беспокоятся моралисты; сами же проститутки порой испытывают отвращение ко всей этой мерзости, связанной с сексом. Возьмем, к примеру, девушку по имени Нана из романа Эмиля Золя, которая, несмотря на то, что сделала довольно успешную карьеру в своей профессии, возмущена подлостью порочных людей и изощренностью извращенцев. «Так что же, добродетелей, чистоты больше нет? В разврате погрязли все, от мала до велика. Ну и что ж, так, вероятно, и должна протекать нормальная парижская жизнь с девяти вечера до трех утра; и Нана смеялась, говорила, что если бы можно было заглянуть во все спальни сразу, то точно можно было бы увидеть что-нибудь забавное; например, как всякие простые люди из кожи вон лезут, чтобы изобрести что-нибудь новенькое, а иногда и сильные мира сего, те, кто глубже других нырнул в пучину греха. Если бы это было возможно, ей не нужно было бы больше учиться».

Обученные навыкам любви, некоторые проститутки, хорошо понимая, какие фантазии они будят в мужчинах, становились и в самом деле воплощениями тайны и страсти. Другие, подавленные положением, в котором оказались, прикованные к «своему» публичному дому, смирялись со своей ролью современных рабынь и постепенно переходили в разряд неодушевленных предметов, утрачивая достоинство личности. Все они развратницы, все они желанные враги, которые своими флюидами развращают и без того развращенное общество — так о них пишут, говорят и думают буржуа. Увы, самим проституткам не дали слова. О них всегда говорят только мужчины. По счастью, мне изредка удавалось находить в архивах истории жизни реальных проституток, но они все были фрагментарны и зачастую сводились к перечислению пережитых несчастий. Ничего или почти ничего нельзя узнать из их собственных уст о личной жизни, образе мысли, чувствах, повседневной жизни, эмоциях и страстях. Поэтому мне придется начать свой рассказ со слухов, в обилии представленных на суд читателей в книгах о проститутках — написанных, конечно, мужчинами.