Русские вольные каменщики - Татьяна Бакунина

Был пройден длинный путь, пока, наконец, сложилось убеждение, что масонский ритуал, говоря словами Феслера, должен быть «только поучительными образами, рассчитанными на благороднейшие чувства людей, образами, через посредство которых познанная разумом сущность масонства делается ближе к сердцу, согревает и одушевляет его».[5]

Внешность, различные системы и влияния не нарушали, однако, внутренней общности русского масонства. Любопытно, например, отметить, что три столпа масонства конца XVIII века — Новиков, Шварц и Н. Трубецкой — принадлежали к трем различным оттенкам ордена. Шварц был масоном германского строгого наблюдения, Трубецкой — масоном шведской системы, Новиков — циннендорфцем. Равнодушные к спорам о значении системы, по которой работали, они за нее не стояли, а держались ее лишь как средства общения с масонским миром.[6]

Названным трем лицам и их ближайшим друзьям и соработникам мы и обязаны тем, что «русское масонство выделилось из западно-европейского, подчинилось условиям русского общества, сузило свои цели, сделалось выражением того общественного движения, которое до тех пор смутно сознавалось в обществе и которое нашло для себя наконец точку опоры в масонстве».[7]

В этом смысле отвечали сами московские вольные каменщики герцогу Брауншвейгскому: «В масонстве надо отличать два предмета. Внешность его, то есть степени, обряды и вообще организация — дело чисто условное и должны изменяться, согласуясь с обстоятельствами времени, если желать, чтобы оно приобрело влияние на мнения и истребляло предрассудки. Но сущность масонства не изменяется, и происходит оно от отдаленной древности, особенно в трех первых его степенях».[8]

Принимая все это во внимание, я считала бы правильным рассматривать русское масонство XVIII века, как нечто целое, не разбивая его на системы, которые не оказывали большого влияния на его сущность, и не разделяя на два периода, которые могут быть намечены лишь искусственно. Перерыв широкой деятельности вольных каменщиков, обусловленный запрещением лож Екатериной II и молчаливым подтверждением этого запрета при Павле, — следует рассматривать, как явление порядка внешнего, а не внутреннего. Если подходить к вопросу не с целью изучения систем и послушаний, а особо интересуясь личностью и составом деятелей, которые направляли интересы массы вольных каменщиков, то преемственность масонства XIX в. от масонства конца XVIII в. совершенно ясна. Между московским розенкрейцерством последних десятилетий XVIII в. и мистическим направлением Лабзинского кружка устанавливается некоторая внутренняя связь, если мы обратимся к деятелям того и другого, хотя бы к тому же О. А. Поздееву, розенкрейцеру и видному масону Новиковского времени, который при вторичной вспышке масонской деятельности, остается все тем же руководителем-мистиком. А сыновья его и И. П. Тургенева, так же как и сын И. Г. Шварца, отмечены в летописях масонства XIX века.

К любому моменту открытого существования масонства может быть отнесен взгляд кн. H. H. Трубецкого, выраженный им в словах: «…А как масонство есть единое средство, чрез которое мы можем человеков возбуждать к воззрению на самих себя, к почувствованию своей ничтожности и к покорению своей воли, то все силы наши к тому стремиться должны, чтоб средство сие распространить и тем собратий наших из когтей сатанинских исторгнуть…»[9]

Но и перешагнув за запрещение 1822 г., сжавшись в тайные кружки, русское масонство сохраняет то же направление: «Были слова все те же, что и до запрета 1822: о борьбе со злом в мире и в самом себе, о восхождении по таинственной лестнице или о цепи, соединяющей мир земли и тленья с миром духа. На лестнице этой много ступеней, в цепи много звеньев, но главнейшие из них самопознание, покаяние, устройство внутреннего храма, высшее прозрение, у иных ищущий экстаз, у других великое безмолвие созерцания».[10]

Несомненно, однако, что на основе этого наивного искания истины путем систем и повиновений, русское масонство, под влиянием времени и других обстоятельств, пережило множество направлений и колебаний: от мистики до карбонарства. Отдавая дань времени, в царствование Екатерины основа его деятельности была — просвещение, а во времена Александра I на первый план были выдвинуты социально-политические вопросы.

Именно появление на сцену этих социально-политических вопросов и дало почву для обвинения масонства в том, что оно превратилось в организацию характера политического. Некоторая основательность этого обвинения может быть признана только по отношению ко времени образования тайных обществ и участия в ложах будущих декабристов.

Действительно, часть декабристов, 23 из преданных верховному суду, и 27 из членов тайных обществ и привлеченных к следствию, принимали участие в работах масонских лож.[11] Но это ни в какой мере не дает нам права отождествлять, или ставить в зависимость одну от другой, две организации столь различные по духу и стремлениям. Прежде всего, не все члены тайных обществ были расположены в пользу масонской организации. Известно, например, отрицательное отношение к масонским ритуалам и их занесению в тайные общества, декабриста Якушкина. В записках он писал: «Они (то есть вольные каменщики, бывшие одновременно и членами тайного общества) привыкли в ложах разыгрывать бессмыслицу, нисколько этим не смущаясь, и им желалось некоторый порядок масонских лож ввести в Союз Благоденствия».[12]

Были, правда, и такие, как например А. Н. Муравьев, которые прямо признавали на следствии, что они желали скрыть тайное общество под масонским покровом; или такие, как М. Н. Новиков, племянник знаменитого масона, которые считали масонскую ложу местом вербовки для членов Союза Благоденствия.[13]

Здесь опять будет уместным сослаться на свидетельство Михайловского Данилевского. В его записках есть такие слова: «… мы еще так несведущи в предметах, касающихся до политики, что правительству нельзя опасаться, чтобы беседы и разговоры о них могли сделаться целию масонских лож… скажу откровенно, что в русских масонских ложах я не слыхал никаких других разговоров, кроме о вспоможении бедным, словесности и об искусствах… Не опровергаю однако же чтобы между масонскими ложами не происходило злоупотреблений, но никакое человеческое учреждение не существовало без недостатков».[14]

Нет сомнения, что люди занятые политическими вопросами и радикально настроенные, шли в масонские ложи, привлеченные идеями свободы и равенства. Это стремление найти разрешение волнующих их вопросов в стенах масонских лож вполне объяснимо. Масонству, по самому существу его, прогрессивные политические идеи не могли быть чужды. Уважение к человеческому достоинству, устранение перегородок, которые воздвигались между людьми религиозными, государственными и сословными различиями, борьба с религиозной нетерпимостью, — все это естественно согласовалось; мечтами тех, кто стремился к пересозданию государственного строя, к реформе управления. И то, что в ложах сглаживались соблюдаемые во внешней жизни иерархические, служебные и сословные различия давало почву для распространения идеи политического и общественного равенства.

Впрочем тут же приходило и разочарование. Истинное масонство не занималось злобой дня и политическими действиями. Мало того: в его работах был даже элемент консервативности. А духовные искания не всегда могли удовлетворить таких людей, которые жаждали непосредственной деятельности и стремились к немедленному переустройству общества, не дожидаясь его духовного пересоздания. Именно в связи с этим, невидимому, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостол и Никита Муравьев прекратили посещение масонских лож и в 1819-20 г. были исключены. Также и Пестель оставил масонство в 1817 г. и в 1819 был исключен. Другие декабристы, напротив, оставались в ложах вплоть до запрещения масонства, а С. Г. Волконский был даже деятельным и ревностным членом ложи.

Что касается русского масонства конца XVIII в., то в его политической лояльности нельзя сомневаться. Хотя последователи мистицизма и масонства и были заподозрены в политических замыслах, но подозрения эта основаны на чистейшем недоразумении и интриге. Были, возможно, отдельные члены лож, которые пытались втянуть масонство в политическую игру. Но это не может быть отнесено к руководителям масонства и в особенности к наиболее пострадавшим во время разгрома кружка московских масонов. Ни стремление привлечь на свою сторону симпатии наследника Павла Петровича, ни переписка с герцогом Брауншвейгским, ни другие их действия, не имели оттенка политического заговора. Цель была одна — заботы об ордене и распространение между людьми, вместе с полезными знаниями, «братской любви, которой учит истинная религия, заключающаяся в слове Божием…»[15] В «Общих Законах», принятых в ложах, запрещалось даже «говорить о касающихся до религии, законных и государственных делах и распрях под штрафом 5 руб. для бедных».[16]