Последние пассажиры - Сурен Цормудян

– Такое вот хреновое лето. – Хмыкнул Шум и первым налег на добытую недавно еду.

– Эй, военный! – Крикнул с вызовом Жиган в ту часть вагона, где уже утопал в темноте их трапезный стол. – А что, на флоте уже приятного аппетита желать не положено уважаемым людям?

– Приятного, – послышался из темноты голос Моряка после недолгой паузы.

Жиган ухмыльнулся довольный собой. И принялся, было, уже есть, как вдруг Моряк добавил к своему пожеланию:

– Смотри не подавись.

Жиган сжал вилку и резко приподнялся.

– Ты что там сказал?!

Клим толкнул Жигана локтем в бок.

– Хватит его уже дергать. Сядь и ешь.

– Ладно, – тихо, но с угрозой в голосе выдавил Жиган, садясь на стул. – Еще поговорим.

Никто не видел как на небритом лице Моряка, покрытом бородой в духе немецких подводников второй мировой войны, появилась не сулящая ничего хорошего улыбка.

Все были в сборе. Все сидели в столовой, под которую приспособили один из вагонов навечно вставшего на станции «Рыбацкое» электропоезда. С краю сидел Жиган. Рядом его приятель еще с армейских лет Клим. Напротив них сидела, держась особняком, Родька. Светловолосая девчонка лет тринадцати или четырнадцати. Она почти всегда молчала, хотя едва ли ее можно назвать запуганной. Ее вообще можно было принять за пацана хулиганистого, если бы не уже обозначенные признаки ее половой принадлежности, а именно бедра и не по годам развитая грудь, подпирающая бело-красный свитер. В редкие моменты общей трапезы она имела дурную привычку разглядывать всех присутствующих. Это мало кому нравилось и, если кто-то бросал ей в ответ осуждающий взгляд прямо в глаза, она не смущалась, а только поднимала брови, делая невинное выражение лица, и наклоняла слегка голову, чуть выпячивая пухлую нижнюю губу. При этом, продолжая смотреть в упор. Жиган назвал однажды, ее взгляд сучим, но так чтобы она этого не слышала. В метре от нее сидел Шум. Местный скинхед. Тупой как нос его тяжелого ботинка и не особо унывающий по поводу того, в какой ситуации они все оказались. Он имел скверную привычку громко ржать даже без особого на то повода. И всегда засыпал на посту. Работать он тоже не любил. Даже когда ходил с кем-нибудь на добычу припасов или еще чего полезного, то просто шлялся в окрестностях и подбирал самое ненужное в этих условиях барахло. Дальше сидел Саныч. Старый и злой машинист этого самого электропоезда, который навечно остановился на станции метро «Рыбацкое» три года назад. Это была конечная станция, дальше которой было лишь сгоревшее Невское электродепо. Саныч был огромный, угрюмый и редко покидал станцию. Никто особо и не настаивал, чтобы он был занят на работах или ходил мародерствовать. Он это делал лишь, когда сам считал нужным. Просто никто не решался с ним спорить.

В другом конце стола, до которого уже едва добивал свет керосиновой лампы висевшей радом с Климом под потолком вагона, сидел мрачный Моряк. Его так прозвали за тельняшку и черную шинель без погон, Именно таким он появился здесь несколько месяцев назад. Он сказал, что перекантуется тут некоторое время. Причем не попросил, а именно констатировал. Дабы не было возражений, он вывалил целый мешок флотских сухпайков. На вид ему было где-то тридцать. Но, учитывая, что его старила борода а-ля капитан кригсмарине, то было ему двадцать с чем-то. У него был пистолет, но без патронов. Его здесь не особо любили, как и всякого военного. Военные априори были зачислены в виновники того, что случилось. Однако его терпели. У него был рабочий еще дозиметр, и он всегда проверял добытую еду, воду и одежду, а так же дрова на предмет радиоактивности. Жиган всегда его задирал. Он подозревал, что Моряк является офицером, а офицеров он не любил даже не за то, что случилось, а еще со времен своей срочной службы.

Ближе от Моряка сидел Ваффен. Молодой белокурый парень с постоянно красными щеками на худом бледном лице. У него даже брови и ресницы были белыми. И серые глаза навыкате, которые постоянно вопросительно на кого-то смотрели. Он всегда цеплялся взглядом за людей и, похоже, очень боялся одиночества. Его здесь называли Ваффен СС просто за то, что он эстонец. Правда уроженец и гражданин России и родного языка толком не знал. Но коль уж он эстонец, значит Ваффен СС. Кто так решил, уже и не помнил никто. Но прозвище прикипело. Он был совершенно безобидным и тихим, и его было слышно только во время их бесконечных перепалок, грозящих перерасти в драку со скинхедом Шумом. Шум не любил эстонца, потому что тот не русский. Ну а между Ваффеном и Климом сидел Щербатый. На Щербатого старались не смотреть. У него все лицо было в глубоких оспинах, и постоянно шелушилась кожа лица. Вид у него был неприятный, и все отворачивали от него взгляды. Особенно во время еды. Только Родька на него смотрела. Иногда подолгу задерживая взгляд. Щербатого удручало то, что на него стараются не смотреть. Это акцентировало его внимание на собственной отталкивающей внешности. Но еще больше его бесило, когда девчонка на него все-таки смотрит. Ведь раз она смотрит, значит, она разглядывает урода. Ему было под сорок. Он работал в пожарной части на берегу реки Славянки, что впадала в Неву. Это всего в километре отсюда. Он и раньше комплексовал из-за своего лица. Это продолжалось и теперь. Особенно из-за Родьки. Среди мужиков не так неуютно себя чувствуешь. А вот когда рядом девка, да еще, которая пялится…

Щербатый вздохнул и принялся есть. Наверное, лучше было занять место за тем краем стола, где сидел Моряк. Тогда его бы и видно толком не было. Но чертов Моряк, казалось, прикипел к тому месту и неизменно садился всегда там.

Клим сидел задумавшись. Он почему-то не мог забыть рекламный плакат в том магазине, который они обшаривали ночью. Перед глазами было лицо той молодой девицы, что рекламировала крем и вечную молодость и красоту, которую этот крем, или мазь, или что там было, дарит. Он вдруг взглянул на Родьку. Та заметила его взгляд и поднесла к лицу вилку. Прищурила один глаз и смотрела на Клима другим огромным зеленым глазом сквозь зубья, приоткрыв рот. А он уставился на ее нижнюю пухлую губку и почему-то вспомнил спелые вишни. Ему нравились когда-то вишни и, глядя сейчас на ее губу, он вспомнил вкус этих ягод. И вдруг поймал себя на мысли, что ему любопытно какая на вкус эта прелестная розовая губа. Он опешил от собственной мысли. Часто заморгал, дернул головой и, опустив взгляд к своей открытой консервной банке, принялся быстро поедать ее содержимое, чтобы хоть как-то отвлечься от этой странной и непонятной ему мысли.

Из дальнего конца стола на него смотрел Моряк. Затем медленно перевел взгляд на Родьку. Та жевала пищу, раскачивая головой, словно танцевала одной лишь головой в такт звучащей в уме музыке. Затем, видимо почувствовав на себе взгляд моряка, повернула голову в его сторону. Моряк поднял черные брови и наклонил свою голову, как это любила делать она. Родька ничуть не спасовала перед тем, что этот странный и мрачный человек сейчас ее передразнивает, и демонстративно вонзила вилку в большой кусок еды. Затем медленно поднесла его ко рту, высунула язык насколько можно и, проведя по нему пищей, резко захлопнула пасть.

Моряк едва заметно ухмыльнулся и вернулся к еде. Ваффен нервно окинул всех взглядом, словно убедившись, что все еще здесь и он не один, и первым доел свою еду. Облизнул вилку и вздохнул.

– А можно еще? – тихо спросил он.

– Не жирно будет, чухонец? – фыркнул Шум.

– На хер пошел, – огрызнулся эстонец.

– Тише, – поморщился Жиган. – На завтрак по одной. В обед по полторы съедим.

– А почему ты решаешь? – произнес Щербатый.

– Да потому что я добыл этот хавчик. Я, Клим и Шум.

– Что-то я их мнения не слышал, – послышался голос Моряка.

– Слышь мандей, а ты чего встреваешь? – Жиган приподнялся.

– А ну цыц пидоры! – заорал Саныч врезав кулаком по столу. Да так что у всех подпрыгнули консервы. – Завалите, хлебала пока я за гаечный ключ не взялся и бейцала вам выворачивать не стал!

Клим снова взглянул на Родьку.

– Саныч, не выражайся при женщине… при ребенке точнее… – проворчал он.

Девчонка поморщилась, слегка дернув плечами и, поднялась с места.

– Пойду, чайник принесу. Вскипел уже, наверное.

Клим стал провожать ее взглядом и снова вспомнил плакат с молоденькой моделью и мазью или кремом или что там черт подери, она рекламировала… Он прикрыл глаза и прислушивался к ее легким кошачьим шагам. А вишни вкусные…

3.

Станция «Рыбацкое» хоть и была частью местного метрополитена, однако являлась наземной. Поезд не тронулся с места три года назад из-за электромагнитного импульса. А немного погодя пришла ударная волна, которая вышибла стекла станции и повалила торговые лотки. Это была первая волна, вызванная ударом по Пулковскому аэропорту. Ракета попала точно в цель и взрыв испепелил аэропорт, сжег до тла Московский административный район и поселок Шушары. Ударная волна снесла южную ТЭЦ и дошла до станции уже ослабленной лесопарковой территорией и промзоной. Тем не менее, она потрепала строения в районе тупика Ильича, хотя и не разрушила их до основания. С другой стороны от железной дороги разрушений было чуть меньше и больше там пострадали здания от пажаров и мародеров, нежели от ударных волн ядерных взрывов.