Приключения барона Мюнгхаузена - Рудольф Эрих Распе

Обхожу молчанием множество других веселых проказ, в которых, смотря по разным обстоятельствам, мы играли роль то действующих лиц, то зрителей. Теперь у меня на уме позабавить моих слушателей рассказом о несравненно более удивительных и интересных приключениях на охоте.

Было бы излишним упоминать о том, что я больше всего любил водить компанию с людьми, питавшими пристрастие к благородной охотничьей забаве и знавшими в ней толк. Постоянная смена впечатлений, доставляемых охотою, а также необычайное счастье, сопутствовавшее мне в моих охотничьих похождениях, делают эти воспоминания о временах моей молодости исключительно интересными.

Однажды поутру, выглянув из окошка своей спальни, я так и ахнул: расположенный по соседству большой пруд был весь усеян дикими утками.

Схватил я, не теряя ни мгновения, ружье, стоявшее тут же, в углу, и до того стремительно сбежал с лестницы, что треснулся лицом о дверной косяк. Из глаз у меня посыпались искры, однако мешкать было нельзя.

Добежав до пруда на расстояние выстрела, я уже хотел прицелиться, как вдруг, к своему отчаянию, убедился, что от моего ружья при жестоком ударе об дверь отскочил кремень.

Что оставалось мне делать? Терять время было невозможно. К счастью, я вспомнил, что происходило только что с моими глазами. Проворно взведя курок, я прицелился в заманчивую дичь и саданул кулаком по своему глазу. От сильного удара из него опять полетели искры, порох воспламенился, грянул выстрел, и я положил на месте пять пар уток, четырех хохлаток и двух лысух.

Присутствие духа – главное в молодецком удальстве. Солдаты и мореходы часто бывали обязаны ему своим спасением, однако и охотников выручает оно сплошь и рядом.

Вспоминаю я, как однажды, бродя по берегу озера, опять увидал с полсотни диких уток, которые были на этот раз рассеяны на таком обширном пространстве, что никак нельзя было рассчитывать положить одним выстрелом более двух-трех. На беду, в моем ружье оставался последний заряд; между тем у меня явилось непреодолимое желание унести домой непременно всю прилетевшую на озеро дичь, так как я ожидал к обеду довольно большое и приятное общество.

Вдруг мне пришла в голову счастливая мысль. В моей охотничьей сумке уцелел кусочек ветчинного сала – остаток взятой из дома провизии. Я взял собачью сворку, рассучил ее, чтобы сделать возможно длиннее, и привязал к концу кусочек сала.

Спрятавшись в прибрежном тростнике, я закинул в воду свою нехитрую приманку и стал ждать.

Вскоре, к моей радости, она была замечена одною из уток. Птица поспешно поплыла к ней и жадно проглотила это лакомое угощенье. Прочие утки бросились следом за первой.

Скользкое сало чрезвычайно быстро прошло по всем внутренностям утки и, выйдя из нее с другого конца, снова очутилось в воде, где было вторично проглочено другой, потом третьей птицей и так далее всеми поочередно до самой последней.

В каких-нибудь несколько минут моя приманка совершила путешествие по внутренностям всех уток, причем веревочка, к счастью, не оборвалась и птицы (все до одной!) оказались нанизанными на ней, точно бусы.

И вот теперь, преспокойно вытащив на берег мою незамысловатую снасть с пойманной дичью, я весь обмотался ею, после чего двинулся к своему дому.

Шел-шел и устал. Путь неблизкий, а тащить такое множество добычи становилось мне не под силу, и я уже начал сожалеть о своей ненасытности. Но тут стесняющая меня ноша принесла мне громадное облегчение. Все утки оставались еще живы! Оправившись немного от испуга и недоумения, они вдруг захлопали крыльями и попытались взмыть в небо.

Всякий другой на моем месте растерялся бы; я же воспользовался таким неожиданным оборотом дела и, поднявшись над землею, стал действовать в воздушном пространстве полами своего камзола как веслом, чтобы устремить полет к своему жилищу. Когда уже летели над ним, я, чтобы спуститься на землю, торопясь, стал поочередно сворачивать шеи моим уткам. Эта операция представляла немалое затруднение, потому что я был принужден начать с самой передней, и если моя отчаянная попытка удалась, то лишь благодаря смелым кувырканьям в воздухе, которые я повторял столько раз, сколько было у меня птиц. Свернув шею последней утке, я медленно спустился в печную трубу и шлепнулся прямо на кухонный очаг, который, к большому счастью для меня, не был еще растоплен.

Трудно описать переполох, вызванный в кухне моим появлением таким не совсем обычным манером. Однако испуг кухонной челяди перешел в радость, когда прислуга, кроме своего господина, увидала еще и его богатую добычу, обещавшую изобильное угощение гостям и домочадцам.

Похожий случай вышел у меня и со стаей куропаток.

Я отправился на охоту опробовать новое ружье и уже расстрелял весь запас дроби, как вдруг, уже и не надеясь, увидал снявшуюся с места стаю куропаток. Желание добыть несколько из них в тот же вечер к своему столу подсказало мне одно замечательное средство, к которому я советую прибегать и вам, господа, при подобных обстоятельствах.

Подметив, куда опустилась дичь, я скорехонько зарядил ружье вместо свинца шомполом, конец которого заострил на скорую руку. После того я пошел на куропаток и выстрелил по ним в тот миг, когда они вспорхнули. Всего в нескольких шагах от меня мой шомпол опустился на землю с нанизанными на нем семью птицами, которые, должно быть, немало удивились, очутившись так внезапно на самодельном вертеле.

Недаром говорится: «На Бога надейся, а сам не плошай». Но чудо еще не довершилось. Подняв с земли пронзенных птиц, я только хотел запрятать их в свою охотничью сумку, как вдруг заметил, что они оказались уже изжаренными на шомполе, раскалившемся докрасна при выстреле. Перья с них опали, а мясо так аппетитно зарумянилось, что оставалось только положить их на блюдо и подавать на стол. При этом дичь приобрела особый пикантный привкус, который нравится утонченному гурману.

Другой раз попалась мне в одном из дремучих лесов России великолепная чернобурая лисица. Было бы жаль испортить ее драгоценный мех, пробив его пулей или зарядом дроби. Кумушка-лиса стояла, прижавшись к дереву.

В один миг я вытащил пулю из моего ружья, заменил ее крупным плотничьим гвоздем, выстрелил и попал так метко, что пригвоздил пушистый хвост красивого зверя к древесному стволу. После того, спокойно подойдя к лисице, я взял свой охотничий нож, рассек ей крест-накрест кожу на морде и давай хлестать животное нагайкой. Лиса скорехонько выскочила из своей шкуры да и была такова. Я же вернулся домой с богатым трофеем.

Случай и удача нередко исправляют наши промахи; в этом я убедился вскоре после рассказанного происшествия.

Однажды увидал я в лесной чаще детеныша кабана, за которым бежала его матка. Выстрелив по ним, я, к сожалению, промахнулся. Только смотрю: что за чудо? После выстрела детеныш улепетывает что есть духу, а матка же стоит на месте как вкопанная.

Подойдя ближе, я присмотрелся к ней и убедился, что она ослепла от старости, почему и держалась зубами за хвост поросенка, служившего ей проводником – в исполнение сыновнего долга. Свинья бежала за ним, когда пуля, пролетевшая так благополучно для них и так неудачно для меня – между маткой и детенышем, перебила эту живую привязь. Обратившийся в бегство раненый поросенок-поводырь перестал тянуть за собою свинью, и она, естественно, остановилась в недоумении, не выпуская из пасти остатка отстреленного поросячьего хвоста. Недолго думая, я ухватился за этот кончик и преспокойно повел слепую кабанью самку к себе домой – без малейшего сопротивления со стороны беспомощного старого животного.

Как ни страшны дикие свиньи, вепри куда как свирепее и опаснее их.

Однажды я, не готовый ни к нападению, ни к защите, наткнулся нежданно-негаданно в лесу на матерого вепря. Едва-едва удалось мне скрыться от него за могучим дубом. Тогда разъяренное животное, думая поразить меня, ударило с такой силой по древесному стволу, что его клыки глубоко вонзились в дерево и застряли в нем.

«Погоди же ты, – подумал я, – теперь тебе не вырваться».

Схватив камень, я принялся заколачивать им клыки вепря еще глубже в твердый дуб. Как ни рвался зверь от боли и бешенства, его отчаянные усилия ни к чему не привели. И пришлось этому супостату волей-неволей дожидаться моего возвращения из соседней деревни, куда я сбегал за веревками и телегой, чтобы привезти его живьем к себе домой, что и ухитрился сделать без особенных затруднений.

Конечно, милостивые государи, вы слыхали о святом Губерте – храбром покровителе охотников и стрелков, – а также о благородном олене, который явился ему в лесу со святым крестом между рогами?

Каждый год в удалой компании усердно воздавал я честь и хвалу охотничьему патрону и сто раз видывал священного оленя либо нарисованным в церквах, либо вышитым на гербах рыцарей. Блюдя правила чести и совести доброго охотника, едва ли сумею сказать определенно, водились только прежде такие олени с крестами или же они существуют и в наши дни. А только вот что вышло однажды со мною самим.