Первый слушатель - Леонид Соболев

Зачарованные этой картиной, слушатели кончали курс, навек отравленные гипертрофией теоретической мысли. В опьяняющем воздухе этой фабрики побед трезвость сохраняли немногие - кто слишком хорошо на своей шкуре познал всю горькую правду действительности. Борис Игнатьевич был одним из этих немногих. Вернувшись из академии на корабли, они продолжали делать свое дело: создавать русский метод артиллерийской стрельбы, поразивший английские авторитеты, совершенствовать минное оружие, маневрировать на данном театре данными кораблями в данной обстановке, без всякой фантастики. Они действительно преображали русский флот - но академия здесь была решительно ни при чем. Единственное, что от них не зависело, это были судостроительные программы, оперативные планы, вопросы комплектования, строительство портов все это находилось в руках тех учеников основоположника, которые укрепляли собой ряды исконного врага русских боевых кораблей - штабы.

Февральская революция открыла перед Россией тот путь, во имя которого была создана доктрина "владения морем". Основоположник стал первым выборным начальником академии. Казалось, наступал расцвет. Но Октябрь спутал все карты: новая политическая программа - "без аннексий и контрибуций" - никак не соответствовала доктрине, созданной именно в предвидении захватов. Да и объект этой доктрины - русский флот - перестал существовать. Он дал последний бой в Рижском заливе и развалился. Нельзя же было, в самом деле, называть флотом партизанское сборище шаланд, буксиров и миноносцев, собранных в речные и озерные флотилии, десяток катеров на Черном море и разнокалиберный Балтийский "дот"! Несмотря на все свое ироническое отношение к основоположнику и оторванность его учений от действительности, Борис Игнатьевич предпочел вернуться в академию: Действительность флота исчезла, и причина разногласий отпала.

Он нашел академию превращенной в консервную банку, где великая доктрина сохранялась до лучших времен, когда она сможет быть претворена в бытие русского флота. И теперь эту банку собирались вскрыть...

Четыре года основоположнику и профессуре удавалось сберегать академию от этой грубой операции. Четыре года высокая и строгая чистота военно-морского искусства охранялась от тлетворного и разрушающего влияния переходной эпохи. Эти четыре года расценивались ими как годы упорной, самоотверженной борьбы. И вдруг стало ясно, что борьба, в сущности, и не начиналась. Гордо думали, что академия держится как несдающаяся крепость, а на поверку выходило, что на нее никто и не думал наступать всерьез: она воевала без противника. Противник показался на горизонте только теперь.

Это были матросы, возвращавшиеся с речных флотилий, из Красной Армии, с бронепоездов, с фронтов закончившейся гражданской войны. И принимать атаку приходилось в полном расстройстве сил: без союзников-слушателей, которых начисто разогнала фильтрация, без опытного командующего - основоположника, вместо которого вот уже месяц академию вел нерешительный Кондрат Петрович.

Четыре года Борис Игнатьевич взращивал в этой теплице ростки своего метода артиллерийской стрельбы. Труд многих лет был завершен - и оставалось учить этому тех, кто способен был воспринять его сложные и прекрасные выводы. А ему предлагалось теперь излагать их полуграмотным комендорам. Это было похоже на то, как если бы Бетховену предложили исполнить Девятую симфонию на одном турецком барабане.

- Пожалуйте, Борис Игнатьевич, просят, - сказала горничная, появившись в дверях. Борис Игнатьевич одернул по привычке китель, провел ладонью по лысеющей голове и вошел в кабинет.

Основоположник сидел за столом, откинувшись в кресле, неподвижный, вялый и равнодушный. "Сдает, однако", - подумал Борис Игнатьевич, здороваясь.

- Имею честь проздравить - начинают прибывать "красные маршалы", сказал он, подчеркивая и этим ударением, и словом "проздравить" свое сочувствие основоположнику. - Сегодня буду иметь удовольствие познакомиться, один уже там меня дожидается.

Желтые, отекшие щеки хозяина шевельнулись в подобии улыбки.

- Что ж, бог в помощь, - сказал он и задохся в припадке сухого табачного кашля.

Борис Игнатьевич, пережидая, опустил глаза на листы корректуры, лежавшей на столе, и узнал последний труд основоположника - "Революционные войны в свете биологической теории войны". На листах выделялись тезисы, вынесенные жирным шрифтом в фонарики на полях (основоположник любил это делать "для организации мышления читателя"). Кося глазом, Борис Игнатьевич прочел знакомые тяжеловесные фразы: "соотношение между психической и общественной эволюцией человечества...", "мировой альтруизм как субстанция революции...", "в чем Вл. Соловьев близок к Марксу..." Он усмехнулся:

- И вам помогай боже: как вы тут эту премудрость будете вдалбливать в головы новых академиков? "Субстанция революции"... Они вас в Чеку за это посадят: кака-така, мол, станция революции?.. Впрочем, шутки в сторону. Вот я вам прейскурант нашего рабфака принес, выбирайте по вкусу, что возглавить: кафедру арифметики или кафедру чистописания...

Он с некоторой опаской положил на стол учебный план, ожидая, что основоположник тотчас швырнет его обратно. Но тот стал просматривать его с удивившим Бориса Игнатьевича вниманием.

План делился на две части - младший и старший курсы. Учитывая, что на младший курс принимались лица с незаконченным или низшим образованием, в программе действительно упоминались арифметика, алгебра, геометрия, физика, русский и иностранный языки и дань времени - социально-экономические науки. Старшему предлагались основы высшей математики и кое-какие обрывки специальных предметов: тактики, артиллерии, минного и штурманского дела.

Основоположник тонким карандашным крестом перечеркнул типографский штамп в левом углу бумаги: "Николаевская Морская Академия".

- Поставьте здесь: "Детский сад для взрослых имени Митрофана Простакова", и тогда все будет в порядке, - сказал он, возвращая бумагу.

Борис Игнатьевич понял, что старик закусил удила и что чаша его терпения переполнилась. Но были соображения, по которым обязательно следовало привлечь к подготовительным курсам самого основоположника. Позавчера они с Кондратом Петровичем весь вечер ломали над этим голову. Неверно было бы дробить силы и выпускать из рук инициативу - это раз. Было очень важно, чтобы основоположник возможно ближе ознакомился с варварами, пришедшими разрушать науку, чтобы он изучил противника лично - это два. И, в-третьих, нежелание принять участие в работе подготовительных курсов могло быть рассмотрено как саботаж и привести к последствиям. Конечно, все понимали мотивы - оскорбленное самолюбие, горечь развенчанного властелина, но...