Журнал «Вокруг Света» №04 за 1991 год - Вокруг Света

На грешную землю вернули сараи на берегу, как раз под обрывом, над которым высится собор. Как же нелепы эти сараи и как чужды здесь. Так же как и гора бревен, забытая около причала. Верхние бревна еще годились на дрова, а нижние давно и безнадежно сгнили.

Около пристани стояли два грузовых судна, грязные, неряшливые, они что-то привезли для Валаама — рядом на берегу валялись ящики, бочки с краской, опилки, щепки... Здесь мы и ступили на святую землю.

Обычно большие пассажирские судна в Монастырскую бухту не заходят. Туристов привозят в Большую Никоновскую бухту, она в километрах шести. А сюда их доставляют суда местной линии. «Короленко» же — исключение. Из-за паломников, конечно, которым надо быть ближе к храму.

Уже год, как открыт Спасо-Преображенский собор. Уже год, как на острове поселились истинные хозяева монастыря: десять монахов вернулись в обитель после пятидесятилетнего отсутствия. Уже год, как началась новая история Валаама.

А корни этой истории уходят в века.

Поначалу валаамские монахи относились к Кирилло-Белозерскому монастырю. Однако в 1720 году получили самостоятельность. Настоятелей монастыря — игуменов — избирали из валаамских братии. История игуменства — это история монастыря. Боже, какими же великими были предки...

Они сами, без помощи государства, после шведского разорения, ураганом нагрянувшего в XVII веке, поднимали монастырь. Поэтому первым игуменом стал строитель Ефрем. В пору его игуменства и позже едва ли не все обитатели Валаамского братства носили почетнейший титул «строитель»: иеромонахи Савва, Иосиф, Тихон. Их имена — в разряде святых.

Строитель Иосиф, например, едва не погиб в служении Валааму. Сильная буря однажды опрокинула ладью, в которой инок Иосиф вез необходимое для монастыря. Все утонули, только он удержался за кормило. Сутки носила его Ладога, сутки вопил он к Богу и к дивному в морях Святителю Николаю. И был услышан! Волны выбросили инока Иосифа на берег «еле жива суща». Рыбаки подобрали его, однако, едва выздоровев, он снова пошел на Валаам. Пошел строить храм!

Иным был игумен Назарий, «от юности хранитель девства а целомудрия». Бог одарил его обильным духовным рассуждением. Его изречения — памятник духовной опытности и мудрости, по которым потом жил Валаам. Вот некоторые из них: «Иметь чистую и откровенную совесть», «Дело в руках, молитву в устах, очи в слезах, весь ум в благомыслии иметь», «О себе рассуждать и себя осуждать», «Любить нищету и нестяжение, яко многоценное сокровище».

При игумене Иннокентии, который подавал собою пример всему братству, Валаамская обитель достигает цветущего состояния. И не столько при помощи Божьей, сколько трудами, усердием и дарованием монастырской братии.

А вот что мне показалось особенно любопытным и актуальным в истории Валаама XIX века — при игумене Ионафане, отличавшемся добрым и тихим характером, в монастырской среде начали появляться люди с «поврежденной верой». Они, закостенелые во зле, пытались разливать яд в души христианские. Но Ионафан своим «отлично честным поведением» (так сказано в указе духовной консистории) обезоруживал злодеев, святая тишина монастырской жизни исцеляла их...

И еще одно обращает на себя внимание при беглом взгляде на историю Валаама — как же дружно строили монахи. Все только сами! За период с 1850 по 1870 год едва ли не каждый год монастырь получал прибавление. Это и скит Всех Святых, и каменный, храм во имя Святителя и Чудотворца Николая, и простые дома, и гостиницы, и хозяйственные мастерские, и заводики... Все для себя, для людей, все для служения Господу. Тем и жили.

При монастыре была богатая библиотека, духовный родник, бесценное хранилище духовно-нравственных изданий, от которых, к сожалению, не осталось и следа. Так же как ушли в безвременье богатые сады, огороды, фермы Валаама.

Эти уединенные острова в XIX веке познали еще и славу просветительского центра северной России. В монастырской школе и мастерских мальчики-подростки, по большей части сироты и дети из беднейших семей, учились грамоте и ремеслам. А потом, после обучения, юноши уходили в мир либо оставались в обители, принимая монашество. Любовь и попечение о юных подвижниках благочестия прежде очень отличали Валаам.

Мирские люди, паломники всегда стремились на Валаам поклониться его святыням, вдохнуть успокоения. И всех с терпением и готовностью принимали игумен и его помощники, для всех у них были благословение, совет и помощь. С очищенными душами мирские люди уезжали с острова...

Ныне имя игумена монастыря — Андроник. Это его, как выяснилось позже, я видел на палубе в глубоком раздумье.

Игумен Андроник вышел на берег вместе с нами. В одной руке он держал большую спортивную сумку, в другой — сверток. Балансируя поклажей, стараясь не споткнуться и не ступить в грязь, он прошел через пристань и направился к своему дому, видневшемуся невдалеке. А мы пошли к собору.

Около пристани, на зеленой лужайке, хорошела пролетная часовня во имя иконы Богоматери «Всех скорбящих .радость». Построена она «усердием бывшего настоятеля игумена Гавриила в память посещения Валаама Его Императорским Высочеством Великим Князем Владимиром Александровичем». Ныне никакой иконы там нет, зияет пустой проем вместо нее. Почему безликой остается часовенка, а значит, по сути, и безымянной? Оказывается, если вернуть в проем икону, то рядом надо ставить автоматчиков. Иначе украдут святыню.

За часовней — каменная лестница в 62 ступени, поднявшись по которым начинаешь догадываться, каким было валаамское чудо. Правда, для этого требуется воображение, чтобы в заброшенном, запущенном мире, который обосновался на монастырской земле, увидеть тот монастырь — первозданный.

Пятьдесят лет — полвека! — сделали свое. С 1940 года, как подняли красный флаг над святыми воротами, чего только здесь не было, и все оставляло следы-раны, которые никто и не думал лечить. Сперва в монастырских домах разместили школу боцманов. Потом — подальше от глаз людских — запрятали интернат для инвалидов войны, людей безруких и безногих, ведь Валаам был непосещаем.

Быстро и тихо умирали бесхозные инвалиды войны, а в разрушающийся монастырь приходили другие убогие — люди из тюрем. Ныне они — костяк «коренного» населения. Пятьсот человек называют Валаам своим домом. Им некуда податься, никто их не ждет, они никому не нужны... Отбросы системы или ее порождение? Вопрос, что и говорить, философский.

Около святых ворот три дамы пропитыми голосами выясняли отношения с мужичонкой лукавого вида. От их «сильных» слов сотрясалась штукатурка. А неподалеку, из какой-то, видимо, кельи, во всю мочь магнитофон горланил похабщину, до краев заполнявшую внутренний двор. Да, жизнь есть жизнь...

Но мы шли, не замечая ее нелепостей. Шли к храму, закутанному ее всех сторон забором и лесами реставраторов.

Заутреня. К ней положено готовить себя: не пить и не есть. Иначе — сердце глухо.

В Соборном храме, куда мы пришли, есть верхний зал и нижний. Верхний — в реставрации, нижний открыт. Минут десять понадобилось, чтобы привыкнуть и осмотреться. Низкие серые своды, мрачные темные стены давили. Запах заброшенности еще не выветрился. Тяжелый запах. Долгий. Может быть, его источали стены, с которых, словно кожа, сошла роспись? Краска грязными струпьями свисала и с потолка.

Давили, конечно, не только стены. Безлюдье! Лишь мы, паломники, пришли на молитву. Никто из местных жителей — из пятисот человек! — не слышал, что ли, звона колоколов?

Церковь без людей!..

Мы долго оставались в почти пустом зале, поодиночке робко подходя к свечному киоску, за которым стояла миловидная молодая женщина в черном.

На витрине — все те же иконки на картонке. А цены на них! Никогда не думал, что фотокопии могут быть так дороги, да еще в христианской церкви, которая прежде проповедовала другую мораль — гуманную, милосердную... Смогут ли прихожане купить, например, «икону» ценою больше, чем иная пенсия? Или для кого предназначен этот грубой штамповки крестик, подвешенный на шпагате?

Все это мелочи для верующего человека? Не думаю. Ибо Христос сказал: «Безумные и слепые! что больше: золото или храм, освящающий золото?»

Новое открытие — бойкие «комсомольские» паломники, как я назвал их про себя, пристроились петь к исполнявшим службу священнослужителям. Убийственная нелепость: среди черных церковных одежд у наипростейшего алтаря мелькали джинсы и джемперы... Но на это, кажется, никто не обратил внимания.

Служба оставила впечатление спектакля, поставленного провинциальным театром, в котором извечные трудности с реквизитом.

Я стоял в этом «полуподвальном» храме, некогда прекрасном, но низведенном советской действительностью до его нынешнего состояния. Оставалось не молиться, а только сострадать.