Воображаемые встречи - Фаина Оржеховская

Роберт написал матери о своем намерении покинуть Лейпциг. Она ответила согласием: лишь бы подальше от музыкальных соблазнов.

Он уезжал удрученный, подавленный. Мы все также были огорчены.

Я подозревал, что он выбрал Гейдельберг не только из-за профессора Тибо — его привлекала поэтическая репутация этого городка. Ведь там был создан «Волшебный рог мальчика»!

Этот сборник народных сказаний обладал притягательной силой для нас, молодежи. Кто не знал балладу о Крысолове из Гамельна? Или рассказец «Про воду и вино», которые вечно ссорятся? Кто не пленялся песней златокудрой русалки? И как все это должно было поразить воображение Шумана, для которого фантазия была любимейшей из всех богинь. Уж он-то, наверное, слышал пение скрипок и ворчание контрабаса даже в свином хрюканье И мог бы ответить любому скептику, отвергающему поэзию жизни:

Все вопросы фантазераОсмеял ты ядовито.Одного лишь не разрушишь:Что глубоко в сердце скрыто [3].

Это было особое мышление, близкое к народному, благодаря которому природа казалась ему одухотворенной, полной поэтического смысла.

Любовь к природе и к сказке внушил ему отец. Старшие братья были склонны к деловой стороне жизни. После отца они унаследовали издательство и типографию в Цвикау.

А сам отец, насколько я понял, в молодости мечтал о другом: он писал стихи, надеялся стать поэтом. Но здравый смысл и тонкий вкус подсказали ему, что лучше распространять хорошие книги, чем писать посредственные. Образованность и ум помогли ему поставить издательское дело на большую высоту.

И все же любовь к поэзии, неутоленная тоска по ней не покидали Фридриха Шумана. Вот почему так обрадовали его первые стихи Роберта: то, в чем судьба отказала отцу, может быть, выпадет сыну? Роберт помнил отца, его высокий лоб, добрые, грустные глаза. Если любознательность младшего сына часто утомляла мать, то отец при всей занятости всегда отвечал на его вопросы. А если не мог ответить, то говорил: «Подожди до завтра, дружок, я узнаю подробнее». И на другой день напоминал: «Ты спрашивал меня о повадках кенгуру. Так вот…» Но Роберт нередко и сам не помнил своих вопросов — их было слишком много. Все же его интересовали кенгуру. Их прыжки он изобразил в маленьком музыкальном экспромте: кенгуру с детенышем — прыжок и остановка.

Все воспитание Роберта подчинялось единой цели: он будет поэтом или музыкантом. Вскоре обнаружилось, что к музыке его влечет сильнее.

Без труда он выучился играть на фортепиано. В шестнадцать лет уже управлял школьным оркестром. Литературные занятия шли своим чередом: он писал стихи, переводил. Языки также давались ему легко.

Так продолжалось еще два года после смерти отца, и никто не мешал Роберту. Но, как только он окончил гимназию, все изменилось. Фрау Шуман решительно объявила свою волю: он будет юристом и никем другим.

— Музыка тебе, конечно, пригодится, — сказала она в утешение. — Юрист, играющий на фортепиано, — фигура видная. Ты будешь иметь успех.

Я раза два видел фрау Иоганну Шуман, познакомился с ней. Она мне показалась немного суетливой, но доброй и горячо любящей своих детей, особенно младшего сына и дочь Эми. И все же она причинила этому любимому сыну немало горя. Кто знает, если бы не постоянная внутренняя ломка, которой он подвергал себя в юности, подавляя влечение к музыке, может быть, его впечатлительная натура оказалась бы более стойкой в борьбе с наследственным недугом? К таким людям, как Роберт, надо относиться особенно бережно. Но мать была уверена, что желает ему добра.

А он был на редкость любящим и почтительным сыном. Страдая от своего двойственного положения, он никогда не обвинял мать. К тому же у нее было слабое здоровье. Получая письма из Цвикау, Роберт не раз просил меня вскрывать их первому и с тревогой всматривался в меня, пока я читал начальные строки.

Будем справедливы: в конце концов, убедившись, что для Роберта нет другой дороги, его мать позволила ему оставить университет и всецело заняться музыкой.

Но это произошло не скоро.

Глава третья. Полуфантастическая

Как он жил в Гейдельберге, мне стало известно лишь через полтора года, когда он вернулся в Лейпциг. В редких письмах ко мне он сообщал, что профессор Тибо действительно замечательная личность, только любви к юридическим наукам Роберту не внушил; напротив, как на грех, Тибо очень любит музыку и всячески поощряет стремления ученика. По его рекомендации Шуман несколько раз с успехом выступал в Гейдельберге.

Тибо и помог ему попасть в ближайший город — Франкфурт на концерт Николо Паганини.

Подробности этого концерта я узнал позднее. Шуман рассказывал мне, как он потом всю ночь бродил по улицам Франкфурта, размышляя об этом чуде.

Он говорил:

— Музыка Паганини обжигает, как пламя. Его скрипка звучит, как труба, порой в ней слышится гудение органа, звон оркестра. Это совсем новый, полнозвучный инструмент.

Но как добился Паганини своей победы? Натянул ли на скрипке другие, нескрипичные струны? Изменил ли форму деки? Нашел ли редкое дерево, по-особому звучащий материал? Произвел ли, наконец, ученые изыскания, открыв неведомые тайны акустики? Нет, он играл на старинной кремонской скрипке[4]. Чудеса достигались одной его игрой. Значит, можно преобразить звучание скрипки, не будучи скрипичным мастером, а только музыкантом? Значит, есть еще тайны в искусстве исполнителя?

Но если скрипач мог добиться таких чудес на своей маленькой скрипке, у которой всего четыре струны, то чего же достигнет преобразователь-пианист на своем мощном инструменте, столь близком к оркестру?

Взволнованно описывал Роберт ту ночь после концерта. Он шел по главной улице. Было уже поздно, когда он увидел прямо впереди себя худую высокую фигуру человека во фраке, без шляпы, с длинными, до плеч, прямыми волосами. Конечно, это мог быть только Паганини. Он даже не переоделся после концерта, лишь скрипку оставил в гостинице. Он что-то бормотал про себя и порывисто жестикулировал.

Роберт пошел медленнее. Он не хотел мешать великому артисту и, кроме того, не привык гоняться за знаменитостями. Но появление загадочного скрипача ночью в чужом городе, и так близко, было слишком уж необычным. Как будто сбывалось наяву одно из фантастических видений Жан-Поля[5] или Гофмана[6].

— Я едва не окликнул его, — рассказывал Роберт, — но, конечно, не осмелился и только мечтал, чтобы он обернулся. Может быть, и ему хотелось вступить в разговор. Но, увы, вопреки Гофману, он не обернулся, не заговорил, а исчез в ближайшем переулке.

— Что ты мог узнать нового, — спросил я, — после того концерта?

Шуман улыбнулся:

— Именно это он и сказал мне.

— Как, разве ты говорил с ним?

— Мысленно. Мое воображение было настолько разгорячено, что, оставшись один на улице, я представил себе мой разговор с Паганини. Мне привиделось, что он замедлил шаги, потом заметил меня. Разве это не могла случиться?

«Зачем вы ходите за мной? — спросил он остановившись. — Что вам надо?»

Я извинился и попятился назад.

«Стойте! — вскричал он. — Я знаю! Вы, начинающие, хотите одного: разгадать тайну вдохновения. Так и ждете, что вам всё расскажут в двух словах!»

Он, видимо, смягчился, и это подбодрило меня.

«А разве вы сами не учились у великих мастеров?» — спросил я чуть слышно.

Он не сразу ответил.

«Я выучился лишь тому, что необходимо знать музыканту. А остальное — мое собственное».

«Но откуда же оно?»

«Этого я не могу объяснить. И потому церковники говорят, что я продал душу дьяволу».

— Ну, это уж обязательно, — прервал я рассказ Шумана, — где Паганини, там и договор с дьяволом. Он что — сам верит в эту легенду?

— Думаю, что не верит. Но ты послушай, что было дальше. Когда его раздражительность немного прошла, я решился спросить:

«Может быть, все дело в технике?»

«И я так думал, — сказал Паганини, — когда был молод, как ты».

Внезапно он вытянул руку вперед, тут же во мгле засветились фосфорические ноты. Я успел разобрать несколько строк из известного тебе б-дурного концерта Паганини. Они исчезали по мере того, как невидимая скрипка «оживляла» их — быстро, ровно и отчетливо. Это и был ответ на мой вопрос.

Паганини опустил руку.

«Но если даже, — начал он снова, — ты узнаешь чужую тайну, проникнешься ею — что тогда? Много ли ты выиграешь от этого? Все скажут: „Он играет, как Паганини, он сочиняет в духе Паганини“. Этого ли ты добивался? Нет, мальчуган, ищи, ищи свою дорогу, как я в свое время искал свою!»

Он снова вытянул вперед руку, и опять замелькали ноты, но уже по-разному звучал отрывок из концерта: то мягко, то решительно, то задумчиво. Потом все потемнело и смолкло.

Паганини прислонился к стволу дерева. Его лицо с поднятыми к небу глазами было бледно.