Операция «Дозор» - Николай Егоров

Пантелей надел пилотку.

Ребята плескались в узкой полоске воды между берегом и пенопластовыми поплавками на капроновой веревке. Валерий Васильевич стоял у самой черты ограждения, и все равно вожатому было по пояс.

Орионовна памятником высилась на своем камне, считала головы мальчишек и девчонок и строго предупреждала:

— Не нырять! Не нырять!

Санька Багров крутился возле Валерия Васильевича: сюда Орионовна поглядывала реже. Улучил момент, нырнул. Валерий Васильевич сделал вид, что ничего не заметил, но Орионовна была начеку, ткнула пальцем, погрозила:

— Выведу на берег!

Здесь, на берегу, время ползет медленнее черепахи. Пантелей томился от жары, от желания броситься в море, нырнуть разок-другой. Можно бы подойти к Орионовне, оказать: «Больше не буду». Она сразу спросит: «Так где же ты был?» А он скорее откусит себе язык, чем раскроет свою тайну. Вернее всего — сидеть и помалкивать, помалкивать и терпеть…

Горнист просигналил, и первая смена купающихся неохотно вылезла из моря. Ребята валились на гальку. Санька Багров шумно отфыркивался:

— Хорро-шшо!.. Да жалко — мало!

Мало ему! Позагорал бы тут! От Пантелея дым пойдет, если Орионовна заставит вторую смену на берегу провести.

Бастик Дзяк купался в голубых резиновых тапочках. Выходя из моря, он снял их, наполнил водой, понес к Пантелею.

— Полить тебе на спину?

— Только мучиться, — отказался Пантелей.

Бастик выплеснул воду на камни, она высохла на глазах. Пленка воды сжималась от краев к середине, пока не исчезла. Пантелей еще ниже опустил голову, отяжелевшую от жары и обиды.

Орионовна позвала его и догадливо прищурилась:

— А ты, Кондрашин, не родственник Ивану Пантелеевичу Кондрашину?

Пантелей вздохнул.

— Да или нет?… Ну!

— Да! — подала голос Ленка. — Я знаю! Родственник! Даже сын!

— Ах вот как! — Орионовна всплеснула руками. — Следовательно, ты и к Пантелею Лукичу Кондрашину имеешь отношение?

— Имеет! — молниеносно подтвердила Ленка. — Он даже внук!

Орионовна бессильно опустила плечи — так она огорчилась!

— Ай-яй-яй!.. Такая уважаемая у тебя семья! И ты так… ведешь себя… Разве таким должен быть потомок Пантелея Лукича?

— Потомок! — завизжала Ленка, давясь от смеха.

— Яковлева! — одернула Орионовна Ленку.

— Схлопочешь ты! — грозно прошептал Санька Багров.

Ленка повела плечами:

— Испугалась! Аж дрожу!

— Схлопочешь! — громко поддержал Бастик Саньку.

Ленка пригладила челку и рта больше не раскрыла.

Бастик Дзяк первый заметил, что на этот раз Ленка приехала в лагерь не с рюкзаком, как в прошлом году, а с большим чемоданом.

— Она пдимедная! — возвестил Бастик. — Ее всегда гдамотами нагдаждают! А в дюкзаке везти их домой неудобно. Вот она и выпдосила у мамы чемодан. Мечтает наполучить кучу гдамот!

— И вовсе нет! И вовсе нет! — безуспешно пыталась возразить Ленка.

Объяснение Бастика ребятам понравилось, и приклеилась к Ленке кличка — Чемодан для Грамот, или сокращенно, Чемодан. Не отлепить ее!

Бастик и трудное имя-отчество Ирины Родионовны переделал в короткое и звучное — Орионовна…

— Ай-яй-яй, — сокрушалась Орионовна, глядя на Пантелея. — Ай-яй-яй!

Но тут горнист просигналил: приготовиться! Орионовна с сожалением отвернулась от Пантелея.

Вторая смена стала строиться на краю берега, у воды.

Валерий Васильевич подошел к Пантелею, наклонился к нему:

— Признался бы ты: куда ходил, что видел? Может, что интересное открыл? Так двинули бы по твоему следу всем отрядом, а? Еще спасибо тебе сказали бы.

— Только нашей благодарности не хватало! — не оглядываясь, перебила Орионовна. — Такую фамилию носит и…

— Что ж, ладно, — сказал Валерий Васильевич. — В конце концов каждый человек имеет право на личную тайну. И на уважение к этой личной тайне. Пошли купаться. Под мою ответственность.

«Под мою ответственность» было предназначено для Орионовны. Она прикрыла глаза: идите уж, что с вами поделаешь!

Валерий Васильевич положил сильную ладонь на горячее плечо Пантелея:

— Нырнем, брат! Остудимся, чтобы лучше думалось и чувствовалось!

Рослый, мускулистый, он, красиво прихрамывая, направился к воде. Валерий Васильевич известный на всю область спортсмен-легкоатлет. Барьерист. За четырнадцать секунд пробегает сто десять метров, на пути перелетая через десять высоких барьеров. Весной на соревнованиях он повредил стопу и теперь почти не тренировался — лечился. Пантелей и все другие ребята с первой встречи зауважали Валерия Васильевича. Благодарность сейчас наполняла душу Пантелея, и он едва не захромал, подражая вожатому. Да побоялся, что невольно передразнит Валерия Васильевича.

После жары на берегу море показалось прохладным, и Пантелей сначала поплыл быстро, энергично, а потом, разогревшись, лег на спину, и мелкие волнишки заскользили по лицу. И вдруг они сбесились — ударили в нос, в рот. Пантелей поперхнулся, ошалело замотал головой. По громкому смеху понял, что это Ленка Яковлева плеснула в лицо. Повернулся туда-сюда, обнаружил ее: она стояла вблизи берега, готовая выбежать из воды.

— Только посмей! — крикнула Ленка.

Он не посмел, видел: она ждет не дождется, чтоб он погнался за нею.

— Нужно было тебе шуметь! «Пантелей! Быстрей!»

— Я же хотела как лучше!

— Выдала и еще «спасибо» выпрашиваешь!

— И не выпрашиваю! И не выпрашиваю!

Ленка едва не плакала. Светлые волосы облепили голову. С лица, как слезы, сбегали капли морской воды.

— В другой раз не влезай — сам отвечать буду, — Пантелей не умел долго злиться, а слезы тягостно действовали на него. — Разнюнилась тут.

Ленка вылезла на берег.

Пантелею тоже расхотелось купаться. Да и срок истек. Только Пантелей шагнул из воды — сигнал послышался.

Ленка шмыгала носом — успокоиться не могла. Капа Довгаль осуждающе покачала головой. Пантелей не разобрался, к кому это относилось — к нему или к Ленке, но почувствовал себя виноватым. Такой он человек. И судьба у него такая, что даже доброе недобром оборачивается.

Орионовна не первая укоряла Пантелея его фамилией. Будто он виноват, что не родился, скажем, Петровым или Ивановым. То, что позволялось Петровым или Ивановым, то, безусловно, воспрещалось ему, Кондрашину. Он гордился своим дедом Кондрашиным и своим отцом Кондрашиным, но как часто эта гордость сопровождалась горечью!

Дед был знаменитый. Перед Великой Отечественной войной служил на границе. Вступил в бой с фашистами в первый день войны в первый час, даже в первую секунду. И сражался без передышки восемь дней и ночей, хотя с ним была совсем небольшая группа красноармейцев, вооруженных лишь винтовками и гранатами. Закончился хлеб, но пограничники защищали свою позицию. Закончилась вода — пограничники все равно держались. Закончились патроны, и тогда отважные бойцы с последними гранатами бросились в атаку, прервали окружение и ушли в лес. И стали партизанами. Пантелей Лукич командовал отрядом и погиб на третьем году войны.

Сын Пантелея Лукича, Иван Пантелеевич, в те военные годы — подросток, пошел на завод учеником токаря. Ученичество было недолгим — сын пограничника вскоре заменил рабочего, ушедшего на фронт. К концу войны Иван Кондрашин стал отличным токарем, потом лучшим в городе, а потом знаменитым на всю область. Его портрет — на доске Почета в центре города.

Пантелей любил деда и отца безграничной и верной любовью, и только он знал, как это трудно — носить фамилию Кондрашиных. Чуть кто услышит, тут же спрашивает: а не в родстве ли ты с Пантелеем Лукичом и с Иваном Пантелеевичем? И, убедившись, что в родстве, — советует всегда брать с них пример. Будто он сам этого не хочет не стремится к этому. Но ему же говорят: тебе многое дано, с тебя многое и спросится. И сам ты на деле, выходит, ничего не стоишь, нуль ты перед собственной фамилией, или, в крайнем случае, фигура, которую может шпынять кто угодно с самой незаметной фамилией. Ты ему — ничего, а он тебе такое может наговорить, что поневоле захочется впредь скрывать: кто ты и от кого происходишь…

Мучился всем этим Пантелей давно. Наверное, с той поры, когда понял, что он — Кондрашин, сын Кондрашина и внук Кондрашина. Мучился и мечтал доказать, что он и сам не лыком шит.

Да не так просто сделать это. Война была давно. На всенародную стройку не убежишь, а убежишь — поймают и домой вернут. Кому ты, неумеха, на стройке нужен? От кружка юных космонавтов до космоса не ближе, чем от любой другой точки земли. Что остается? Макулатуру собирать? В школьный двор металлолом стаскивать — ржавые кровати да битые радиаторы водяного отопления? Это всюду делается, ничего в этом необыкновенного нет…

Странно ведут себя взрослые: в пример ставят, что давно в историю вошло. В великие времена все это было. Как же ты сравняешься с известными и заслуженными людьми, если то, на чем они себя показали, сто раз в книгах описано, в кино снято? Не вернешь тех времен, не повторишь…