Кабульский дневник военного врача (октябрь—декабрь 1987 г.) - Михаил Кириллов

Позвали в реанимационную: больному лептоспирозом стало хуже. На фоне уремии появились шум трения перикарда, мерцательная аритмия, анемия. Высокая СОЭ. Мочи нет совсем. Он все просился походить, ему казалось: стоит встать – и моча пойдет… Начали очередной сеанс гемодиализа, но развилась фибрилляция желудочков. Попытка реанимировать оказалась безуспешной. Трудное обсуждение: лептоспироз или сепсис? Остановились на первом.

Во второй половине дня – поездка в патологоанатомическую лабораторию (ПАЛ), расположенную у аэродрома. На вскрытии у умершего большие бледные разваливающиеся почки с громадным слоем коркового вещества, «бородатое» сердце, «вареный» миокард, селезенка в 2 раза больше нормы. Некроз и нагноение подчелюстной железы. Прозекторы в замешательстве – возможно, лептоспироз, уж слишком необычен вид почек.

У входа в ПАЛ, под брезентом, ярусы белых струганных гробов, заготовленных впрок. И здесь чувствуется система.

Посетили инфекционный госпиталь. Модули различного предназначения: диагностический, лечебные, в том числе, интенсивной терапии. Жизнь показала целесообразность этого отделения. Его начальник – Геннадий Иванович Гладков. Немногословен. Опытен. Что ему отечественная патология энтероколитов после увиденного?!

Молча возвращаемся. Впереди пылит автобус… У стен пересыльного пункта новобранцы – серые новые шинельки, стриженые затылки. Колоннами ведут: долго, знать, еще воевать. А рядом – в голубых беретах и значках – «дембеля». Над головой барражируют боевые вертолеты, обеспечивая безопасность взлета и посадки самолетов.

За ужином беседую с завклубом Катей. Бедовая женщина. По говору – одесситка. «Что на дискотеку не приходите?» (По вечерам иногда для служащих устраивают танцульки.) «Так я ж старый», – отвечаю ей в тон. «Чтоб я больше не слышала про старость! Здесь старых нет!»

В ночном небе гудят самолеты: привозят и увозят солдат. Раненых чаще всего отправляют в ночь.

Над модулями – на фоне горы – привычная горка тускнеющих углей. Все залито лунным светом. Горы оживают, видны тени, расщелины, светлые гряды.

30.10. Зарядка и душ – бодрят. Затем завтрак, обход больных в реанимации, консультации. Работа над отчетами, архивом. Обед. Сон. Работа в отделениях и вновь – к здешним скупым литературным, отчетным и клиническим материалам. Работа до 23.00.

Готовлю лекцию для слушателей интернатуры. Здешние интерны – от лейтенанта до подполковника – это офицеры-медики, прибывшие в Афганистан на различные должности и обязанные в течение 1–1,5 месяцев пройти рабочее прикомандирование в соответствующих отделениях госпиталя. О чем им, таким разным, прочесть? О том, что Афганистан – это сейчас, в сущности, отечество военно-полевой терапии. Все, что мы видим здесь: обычные заболевания, болезни у раненых, инфекции, истощение, психологический гнет, – и есть военно-полевая терапия.

То ли время пришло, то ли времени стало достаточно, чего никогда не было дома, но словно появилась возможность качественной работы. Меня многому научили мои учителя. Хочется думать, что угол зрения, выбор существенного, манера работы с людьми, источники неудовлетворенности у нас окажутся сходными.

Много бед от безалаберности и разгильдяйства. Что это – «афганский синдром»? Внешняя расхлябанность – как компенсация постоянного напряжения и реальности угрозы, помноженная на отечественное воспитание?

Солдат упал с гимнастического снаряда. Перелом грудины, гемоторакс, ушиб сердца… Двух других били «деды» за непослушание. Били прямо в область сердца. ЭКГ-картина – как паспорт: «трансмуральная ишемия» всего левого желудочка. Эти изменения – следствие крупноочагового рубцевания – держатся необыкновенно устойчиво. И за этим следует негодность к службе. Говорят, практикуется и такое: подойти к спящему и ударить в область сердца: остановка. Второй удар – запуск. А если не удалось – утром находят мертвого. Объяснение – внезапная смерть. Вот и сегодня: старослужащий избил молодого соседа по палате. Сначала гонял за водой, а когда тот отказался, избил. Избиение случайно прервала сестра, услышавшая сдавленное рыдание. Случись такое в Великую Отечественную войну – задушили бы выродка.

Привезли семерых обожженных. Троих – наиболее тяжелых – поместили в реанимационное отделение (25–30 % глубокого поражения). Шок. Ожоги лица. Их машина в горах подорвалась. Все успели выскочить и были бы. целы, но стали выкатывать бочку с бензином, а та и взорвалась. Крестьяне-афганцы довезли их до медпункта. Вертолет подбили из ДШК. Но погибло не двое, а четверо. Друзья попросили перед увольнением покататься, горы посмотреть…

Как бы там ни было, бесконечно жаль ребят – подорвавшихся, обгоревших, спинальных, с дырками в черепе, хромых и истощенных.

Кишлак вечером, когда в окнах зажигают огни, выглядит так, как дети рисуют город: дома падают, окна вкривь и вкось, но очень похоже на правду, и, главное, все светится и живет.

31.10. Утренний обход отделения интенсивной терапии обычно возглавляет начмед Никитин Александр Алексеевич. Он очень бережется и по двору госпиталя ходит в бушлате в любую погоду. Здесь, в реанимационной, мы и встречаемся каждое утро.

В отделении лежит прапорщик двадцати лет Ренат Киямов, раненный снайпером – душманом в позвоночник. Обездвижен. Он здесь давно, уже пролежни появились, пневмония. Двигает правой рукой – от груди до рта – и дышит самостоятельно, без аппарата, почти по 40 минут. Подходим к нему, заговаривает сам, улыбается – держится парень. Хорошо бы в Ташкент отправить – хоть на руках у матери умер бы. Но долетит ли?

В терапевтическом отделении много больных, традиционных для госпиталей мирного времени. Есть и местная патология. Командир бригады спецназа – кожа да кости. Жилистый и дюжий. Курит по 2–3 пачки сигарет в день. Бронхит и эмфизема в 35 лет. Ходит в рейды, напряженные и опасные. «Как только эту коломенскую версту еще не подстрелили, – шутят соседи по палате. – Его ведь из-за любой скалы видно». Физиологические резервы человека, по-видимому, очень велики, и дело не только в истощении.

Побывал у психиатров. Все здесь тихо и под замком. У них свои проблемы: война особая, взрывает психику. Начальник отделения Литвинцев Сергей Викторович – приветливый доктор с прищуром и озорными огоньками в глазах – здесь уже 26-й месяц. Нервы его размочалены вконец. Ждет смену.

Госпиталь работает напряженно, пропуская тысячи раненых и больных, обучая врачей и сестер, оказывая консультативную помощь. Фронтовой госпиталь.

Жизнь здесь приучает к аскетизму: еда – только в столовой. С 6 вечера до 7.30 утра в рот росинки не положишь. Втянешься в этот режим – и ничего. Крепче спишь. Высокий забор, охрана, поглощенность работой приучают и к территориальному аскетизму. А рядом шумит двухмиллионный город, практически неведомый. Живешь как в островной крепости посреди громадной реки. «Река» зовет.

Вечером легко простыть: большие перепады температуры.

Беспокоят мысли об оставленной клинике. Скучаю по своим, ведь писем, судя по здешнему опыту, долго не будет.

1.11. В утренней тишине раздаются причитания муллы – мелодичные, зовущие куда-то. Это продолжается минут пять. Люблю ранний подъем. Раньше встал – больше успел. Сегодня на завтрак манная каша с сыром. Не хватает кислой капусты, жареной картошки, то есть тех продуктов, которые были привычными дома.

По дороге из столовой сценка: прапорщик гонит от себя пса. Мальчишки-афганцы помогают ему, тискают собаку и весело смеются. Все смеются: забылись.

Обход в реанимации. С ночи лежит солдат Щукин. Подрыв на мине. Закрытая черепно-мозговая травма, травма живота с разрывом селезенки, ушиб левого легкого с развитием ателектаза и начинающейся пневмонией. Селезенка удалена еще в медроте. Хирурги спорят по поводу природы изменений в легких. Называют все это почему-то «пульмонит» (?!).

Нужно исправлять положение с доморощенной классификацией болезней у раненых, бытующей здесь. Порекомендовал дренировать левый бронх – единственный способ уйти от ателектаза и пневмонии.

Говорят, что ожоги здесь лечатся плохо. Сказывается высокогорье, кислородная недостаточность, поэтому обожженных еще до развития токсемии стараются отправить в Союз. И нынешних готовят. Странно, что в таком госпитале, как Кабульский, нет комбустиолога. И хотя частота ожогов среди всех случаев травмы не превышает 4–5 %, у погибающих – их доля достигает 18 %.

Хирурги и реаниматоры мне по душе. Народ простой, сплоченный, любят пошутить и посмеяться. Черствость? Втянутость в дело? Корка? Наверное, так надо: ведь каждый день у ран, у повязок, у капельниц и трубок. Все обострено и вместе с тем привычно. Но очень важно воспитание молодых, у которых руки уже хороши, ум – догоняет, а сердце – отстает.

В терапевтическое отделение поступил новобранец из Ашхабада. На фоне повторного охлаждения яркая вспышка артрита с геморрагической пурпурой на голенях и стопах. Болезнь Шенлейна – Геноха здесь не редкость. Начало бурное, а течение затяжное, рецидивирующее. Часты реактивные (видимо, постдиарейные) артриты. Как правило, захватываются только голеностопные и коленные суставы. И обычно – без значительной реакции крови и температуры. Грамотное обобщение этих наблюдений представляло бы большой интерес.