Завещание - Рекс Стаут

Хотя уникальные сестры Хоторн не слишком походили друг на друга, я, рассаживая и незаметно разглядывая их, убедился, что все они дочери одной потрясающей женщины. Эйприл я уже видел на сцене. Теперь, при ближайшем рассмотрении, я готов был признать, что она могла бы взять штурмом и кабинет Ниро Вульфа, появись у нее такое желание. Она выглядела страстной, капризной, прекрасной и сногсшибательной. Когда она поблагодарила меня за придвинутый стул, я решил, что женюсь на ней, как только накоплю достаточно денег на новые ботинки.

Мэй, гигант мысли и ректор колледжа, удивила меня. Она казалась очень милой. Позже, узнав, как решительно она поджимает губы и сколь непререкаем бывает ее тон при необходимости, я кардинально пересмотрел свою оценку. Но тогда она выглядела просто милой, безобидной и довольно моложавой. Джун, для вас – миссис Данн, куда более худая, чем младшие сестры, если не сказать – костлявая, начинала седеть; в ее темных глазах горело беспокойство человека, который никогда не был и не будет удовлетворен. Общей чертой в их внешности я бы назвал, пожалуй, лоб – широкий, довольно высокий, с выраженными височными впадинами и крепкими надбровными дугами.

Церемонию представления взяла на себя Джун; сначала она назвала себя и сестер, а затем пару мужчин, которые сопровождали дам. Этих двоих звали Штауффер и Прескотт.

Штауфферу было около сорока, то есть лет на пять больше, чем мне, и он бы выглядел недурно, если бы меньше пыжился. Он явно стремился чему-то соответствовать.

Второй, Прескотт, приближался к пятидесяти, роста был ниже среднего, с округлым брюшком, которое предполагало, что шнурки на ботинках его обладатель завязывает с определенным трудом. Конечно, со сферическим великолепием Вульфа это брюшко не шло ни в какое сравнение. Я вспомнил, что видел портрет Прескотта в газете, где объявлялось о его избрании на какой-то пост в ассоциации адвокатов. Значит, это был Гленн Прескотт из юридической фирмы «Данвуди, Прескотт и Дэвис». Одет он был в рубашку и галстук от «Метцгер» и костюм, который стоил полторы сотни баксов; в петлице его пиджака красовался цветок.

Из-за этого цветка в самом начале беседы произошла небольшая заминка. Я уже давно перестал гадать, что́ стоит за подобными выходками Вульфа: желание лишний раз продемонстрировать свою эксцентричность, подлинный интерес или стремление выиграть время, чтобы оценить собеседников. Так или иначе, но не успели все рассесться по местам, как Вульф направил взгляд на Прескотта и вежливо спросил:

– Это центаурея?

– Прошу прощения? – Прескотт не сразу сообразил, о чем речь. – А, вы имеете в виду цветок у меня в петлице. Не знаю. Я просто выбираю у флориста что-нибудь подходящее по цвету.

– Вы носите цветок в петлице, не зная, как он называется?

– Конечно. А что в этом странного?

Вульф пожал плечами:

– Никогда раньше не видел центаурею такого оттенка.

– Это не центаурея, – нетерпеливо вмешалась миссис Данн. – У центауреи цианус лепестки гораздо плотнее…

– Я не имел в виду центаурею цианус, мадам. – В голосе Вульфа слышалось раздражение. – Скорее, это центаурея лейкофилла.

– Хм. Никогда не слышала о такой. В любом случае это никакая не центаурея лейко-что-то-там. Это диантус супербус[4].

Эйприл рассмеялась. Мэй ответила ей улыбкой, какую Эйнштейн адресовал бы котенку. Джун метнула один взгляд в сторону младшей сестры, и Эйприл прекратила смеяться и произнесла своим знаменитым переливчатым голосом:

– Ты победила, Джун. Это диантус супербус. Я не имею ничего против того, что ты всегда права, честное слово. Но если что-то кажется мне забавным, я не могу не смеяться. Таков уж мой характер. И вправе ли я поинтересоваться: меня что, притащили сюда выслушивать твою лекцию по ботанике?

– Тебя никто сюда силой не тащил, – возразила старшая из сестер. – Во всяком случае, я этого не делала.

Мэй подняла руку, останавливая перепалку.

– Прошу простить нас, мистер Вульф. Наши нервы на пределе. На самом деле мы хотели бы получить у вас консультацию по крайне важному делу. – Она посмотрела на меня и улыбнулась так мило, что я улыбнулся ей в ответ. Затем она опять обратилась к Вульфу: – И крайне конфиденциальному.

– Все в порядке, – заверил ее Вульф. – Мистер Гудвин – мое второе «эго». Без него я ни на что не способен. А экскурс в ботанику – исключительно моя вина, я первым заговорил на эту тему. Изложите же мне свое крайне важное дело.

Прескотт произнес с сомнением в голосе:

– Может, мне объяснить?

Эйприл взмахом руки загасила спичку, от которой прикуривала сигарету, и, щурясь от дыма, мотнула головой:

– Да ни за что. Ни один мужчина не сможет ничего толково объяснить в присутствии нас троих.

– Наверное, будет лучше, если Джун… – предложила Мэй.

Миссис Данн без дальнейших проволочек заявила:

– Речь идет о завещании нашего брата.

Вульф нахмурился. Он ненавидел распри из-за завещаний и однажды даже заявил потенциальному клиенту, что не желает играть в перетягивание каната, если в роли оного выступают кишки мертвеца. Тем не менее сейчас он, не опускаясь до грубости, спросил:

– Завещание вызывает какие-то сомнения?

– Да. – Голос Джун был резок. – Но сначала я бы хотела сказать следующее. Вы – детектив. Нам детектив не нужен, но я настояла, чтобы мы обратились к вам. И не из-за вашей репутации, а, скорее, благодаря тому, что вы однажды сделали для моей подруги, миссис Луэллин Фрост. Тогда она еще была Гленной Макнейр[5]. Также я слышала, как высоко отзывается о вас мой муж. Насколько я понимаю, вы сотворили что-то невозможное для Госдепартамента.

– Благодарю. Но, – напомнил Вульф, – вы говорите, что вам не нужен детектив.

– Не нужен. Но мы очень нуждаемся в услугах деятельного, проницательного, сдержанного и не слишком щепетильного человека.

– У нас это называется «дипломатия», – пояснила Эйприл, стряхивая пепел с сигареты.

Ее замечание было проигнорировано. Вульф спросил:

– Услуги какого рода вас интересуют?

Я решил, что в лице Джун необходимо произвести кое-какие поправки. У нее были глаза ястреба, а вместо крючковатого клюва, им под стать, всего лишь прямой симпатичный носик. Я предпочитал смотреть на Эйприл. Но говорила Джун:

– Боюсь, это услуги совершенно необычного свойства. Мой муж говорит, что нам поможет только чудо, но он всегда был слишком уж осторожен и консервативен. Как вам известно, три дня назад, во вторник, скончался наш брат. Похороны состоялись вчера после полудня. Мистер Прескотт – адвокат моего брата – собрал нас вечером, чтобы ознакомить с завещанием. Содержание этого документа шокировало нас – всех без исключения.

Вульф издал звук, которым, я знал, он выражает свое отвращение. Однако люди, едва знакомые с моим боссом, могли принять это хмыканье за выражение сочувствия, например. Тем временем Вульф сухо произнес:

– Такого шока удалось бы избежать, если бы налог на наследство составлял сто процентов.

– Вероятно. А вас можно принять за большевика. Но дело не в размере ожидаемого наследства, все гораздо хуже…

– Позвольте, – негромко перебила сестру Мэй. – В моем случае дело как раз в размере. Брат говорил мне, что оставит научному фонду нашего колледжа миллион долларов.

– Я всего лишь хотела сказать, – нетерпеливо воскликнула Джун, – что мы не гиены. Ни одна из нас не рассчитывала на скорое наследство от Ноэла. Конечно, мы знали, что он богат, но ему было всего сорок девять лет, и на здоровье он не жаловался. – Она обернулась к Прескотту: – Думаю, Гленн, вы сможете точнее изложить мистеру Вульфу основные пункты завещания.

Юрист откашлялся:

– Должен напомнить вам вновь, Джун, что как только о завещании станет известно…

– Мистер Вульф сохранит все в тайне, не так ли?

Вульф кивнул:

– Естественно.

– Что ж. – Прескотт опять прочистил горло, потом посмотрел на Вульфа. – Мистер Хоторн оставил небольшие суммы слугам и сотрудникам своей фирмы, всего сто шестьдесят четыре тысячи долларов. По сто тысяч долларов каждому из двоих детей его сестры, миссис Джон Чарльз Данн, и аналогичную сумму научному фонду Варни-колледжа. Пятьсот тысяч своей жене, детей у него не было. И также он завещал яблоко своей сестре Джун, грушу – сестре Мэй и персик – сестре Эйприл. – Юрист явно испытывал неловкость. – Заверяю вас, что мистер Хоторн, который был не только моим клиентом, но и другом, никогда не слыл чудаком. В завещании имеется приписка о том, что его сестры ни в чем не нуждаются и он дарит им фрукты в знак уважения.

– Вот как. К этому сводится все наследство усопшего? Примерно миллион долларов?

– Нет. – Прескотт не знал, куда девать глаза. – После выплаты налогов остается еще около семи миллионов. Возможно, чуть меньше. Все это оставлено женщине по имени Наоми Карн.