Золотой жук / The Gold-bug (сборник) - Эдгар По

I have spoken both of «sound» and of «voice.» I mean to say that the sound was one of distinct – of even wonderfully, thrillingly distinct – syllabification. M. Valdemar spoke – obviously in reply to the question I had propounded to him a few minutes before. I had asked him, it will be remembered, if he still slept. He now said —

«Yes – no – I have been sleeping – and now – now – I am dead.»

No person present even affected to deny, or at tempted to repress, the unutterable, shuddering horror which these few words, thus uttered, were so well calculated to convey. Mr. L – l (the student) swooned. The nurses immediately left the chamber, and could not be induced to return. My own impressions I would not pretend to render intelligible to the reader. For nearly an hour, we busied ourselves, silently – without the utterance of a word – in endeavours to revive Mr. L – l. When he came to himself, we addressed ourselves again to an investigation of M. Valdemar’s condition.

It remained in all respects as I have last described it, with the exception that the mirror no longer afforded evidence of respiration. An attempt to draw blood from the arm failed. I should mention, too, that this limb was no further subject to my will. I endeavoured in vain to make it follow the direction of my hand. The only real indication, indeed, of the mesmeric influence was now found in the vibratory movement of the tongue, whenever I addressed M. Valdemar a question. He seemed to be making an effort to reply, but had no longer sufficient volition. To queries put to him by any other person than myself he seemed utterly insensible – although I endeavoured to place each member of the company in mesmeric rapport with him. I believe that I have now related all that is necessary to an understanding of the sleep-waker’s state at this epoch. Other nurses were procured; and at ten o’clock I left the house in company with the two physicians and Mr. L – l.

In the afternoon we all called again to see the patient. His condition remained precisely the same. We had now some discussion as to the propriety and feasibility of awakening him; but we had little difficulty in agreeing that no good purpose would be served by so doing. It was evident that, so far, death (or what is usually termed death) had been arrested by the mesmeric process. It seemed clear to us all that to awaken M. Valdemar would be merely to insure his instant, or at least his speedy dissolution.

From this period until the close of last week – an interval of nearly seven months – we continued to make daily calls at M. Valdemar’s house, accompanied, now and then, by medical and other friends. All this time the sleep-waker remained exactly as I have last described him. The nurses’ attentions were continual.

It was on Friday last that we finally resolved to make the experiment of awakening, or attempting to awaken him; and it is the (perhaps) unfortunate result of this latter experiment which has given rise to so much discussion in private circles – to so much of what I cannot help thinking unwarranted popular feeling.

For the purpose of relieving M. Valdemar from the mesmeric trance, I made use of the customary passes. These for a time were unsuccessful. The first indication of revival was afforded by a partial descent of the iris. It was observed, as especially remarkable, that this lowering of the pupil was accompanied by the profuse outflowing of a yellowish ichor (from beneath the lids) of a pungent and highly offensive odour.

It was now suggested that I should attempt to influence the patient’s arm as heretofore. I made the attempt and failed. Dr. F – then intimated a desire to have me put a question. I did so, as follows —

«M. Valdemar, can you explain to us what are your feelings or wishes now?»

There was an instant return of the hectic circles on the cheeks; the tongue quivered, or rather rolled violently in the mouth (although the jaws and lips remained rigid as before); and at length the same hideous voice which I have already described, broke forth —

«For God’s sake! – quick! – quick – put me to sleep – or quick! – waken me! – quick! – I say to you that I am dead!»

I was thoroughly unnerved, and for an instant remained undecided what to do. At first I made an endeavour to re-compose the patient; but, failing in this through total abeyance of the will, I retraced my steps, and as earnestly struggled to awaken him. In this attempt I soon saw that I should be successful – or at least I soon fancied that my success would be complete – and I am sure that all in the room were prepared to see the patient awaken.

For what really occurred, however, it is quite impossible that any human being could have been prepared.

As I rapidly made the mesmeric passes, amid ejaculations of «Dead! dead!» absolutely bursting from the tongue and not from the lips of the sufferer, his whole frame at once – within the space of a single minute, or even less, shrunk – crumbled – absolutely rotted away beneath my hands. Upon the bed, before that whole company, there lay a nearly liquid mass of loathsome – of detestable putrescence.

Что случилось с господином Вальдемаром

Я ничуть не удивляюсь тому, что необычайное происшествие с господином Вальдемаром наделало столько шума. Было бы чудом, если бы этого не случилось – особенно при данных обстоятельствах. Несмотря на желание всех заинтересованных лиц скрыть это дело от публики, по крайней мере на время, до более обстоятельного исследования, несмотря на все наши старания в этом смысле, искаженные или преувеличенные слухи о нем распространились и послужили источником разных нелепостей и в то же время, естественно, возбудили недоверие.

Это обстоятельство заставляет меня сообщить факты в том виде, насколько они известны мне самому. Вот они вкратце.

В последние три года я много занимался месмеризмом, а месяцев девять тому назад мне совершенно неожиданно пришло в голову, что в массе опытов, проводившихся до недавна, есть поразительное и непонятное упущение: до сих пор никто не был месмеризован in articulo mortis[1]. Интересно было бы узнать, во-первых, доступен ли такой пациент месмерическому влиянию; во-вторых, если доступен, то усиливается ли оно или ослабляется при данных условиях; в-третьих, до какой степени и как долго разрушительная деятельность смерти может быть задержана месмерическим состоянием? Можно было бы выяснить и различные другие вопросы, но вышеперечисленные особенно интересовали меня; главным образом последний – ввиду его важного значения.

Раздумывая, где бы найти подходящего пациента, я вспомнил о своем приятеле, мистере Вальдемаре, известном составителе компиляций для «Bibliotheca Forensica»[2] и переводчике (под псевдонимом Иссахара Маркса) «Валленштейна» и «Гаргантюа». Господин Вальдемар, проживавший с 1839 года главным образом в Гарлеме, штат Нью-Йорк, замечателен (точнее, был замечателен) своей крайней худобой – ноги у него не толще, чем у Джона Рандольфа. Другая замечательная особенность его наружности – совершенно седые, белые усы, представлявшие резкий контраст с черными как смоль волосами, из-за чего многие думали, что он носит парик.

Крайняя нервозность делала его весьма подходящим объектом для месмерических опытов. Раза два или три я усыплял его без всяких затруднений, но совершенно разочаровался в результатах. Воля его никогда полностью не подчинялась моему контролю, а в отношении ясновидения опыты оказались совсем неудачными. Я приписывал эти неудачи его расстроенному здоровью. За несколько месяцев до нашего знакомства врачи определили у него чахотку. Впрочем, он совершенно спокойно говорил о своей близкой кончине как о неизбежном событии, которое нельзя отклонить и о котором не стоит горевать.

Когда вышеупомянутая идея пришла мне в голову, я, естественно, вспомнил о Вальдемаре. Я слишком хорошо знал его философские взгляды, чтобы опасаться каких-либо предрассудков с его стороны; а родственников у него не было, по крайней мере в Америке. Итак, я решился поговорить с ним откровенно. На удивление, он отнесся к моему плану с большим сочувствием и интересом. Я говорю: на удивление, так как хотя он всегда охотно соглашался на мои эксперименты, но никогда не обнаруживал интереса к ним. Болезнь его была такого рода, что позволяла точно определить день кончины. Итак, мы решили, что он пришлет за мною за сутки до того момента, когда, по определению врачей, должен будет умереть.

Около семи месяцев тому назад я получил от самого мистера Вальдемара следующую записку:

«Дорогой П. Теперь вы можете явиться. Д. и Ф. говорят, что я умру самое позднее завтра, к полуночи; и я думаю, что они довольно точно определили момент моей смерти.

Я получил эту записку через полчаса после того, как она была написана, а четверть часа спустя уже входил в комнату умирающего. Я не видел его десять дней и был поражен страшной переменой, произошедшей за такой короткий промежуток времени. Лицо его было свинцового цвета, глаза утратили всякий блеск, а худоба дошла до того, что скуловые кости выпирали сквозь кожу. Мокрота душила его. Пульс был почти не заметен. Тем не менее он сохранил в замечательной степени как умственные способности, так и физическую силу. Вальдемар говорил ясно, принимал лекарство без посторонней помощи и в момент моего прихода отмечал что-то в записной книжке. Он полулежал на кровати, опираясь на груду подушек. Доктор Д. и доктор Ф. находились при больном.

Пожав Вальдемару руку, я отозвал этих господ в сторонку и подробно расспросил их о состоянии больного. Левое легкое уже восемнадцать месяцев находилось в состоянии полного окостенения и совсем перестало функционировать; верхняя часть правого тоже почти или вполне окостенела, а нижняя представляла сплошную массу гниющих туберкул. В одном месте она приросла к ребрам; можно было констатировать также значительные прободения. Эти изменения в правом легком произошли сравнительно недавно. Окостенение развивалось стремительно: еще месяц тому ни малейших признаков его не было заметно, а сращение с ребрами произошло в течение последних трех дней. Независимо от чахотки пациент обнаруживал признаки аневризмы аорты, но точный диагноз в этом отношении нельзя было поставить вследствие процесса окостенения. По мнению обоих врачей, мистер Вальдемар должен был умереть завтра (в воскресенье) в полночь. Сегодня была суббота, семь часов вечера.

Оставляя больного, чтобы поговорить со мной, врачи простились с ним, так как не рассчитывали вернуться. Я, однако, убедил их зайти завтра в десять часов вечера.

Когда они ушли, я заговорил с мистером Вальдемаром о его близкой кончине и о предполагаемом опыте. Он по-прежнему соглашался на опыт, даже принимал его близко к сердцу, уговаривая меня начать немедленно. При нем находились сиделка и служитель, но я затруднялся начинать подобный опыт, не имея под рукой более надежных свидетелей. Итак, я решил подождать и приступил к опыту только на следующий день, в восемь часов вечера, когда к больному зашел один мой знакомый студент-медик, мистер Л. Я хотел было дождаться врачей, но настоятельные просьбы господина Вальдемара и собственное убеждение, что нельзя терять ни минуты, заставили меня решиться.