Роман-газета 1968-24 Тихонов Н. Книга пути - Николай Тихонов

И вот они сидели в «Моти-Махале», и перед ними сменялись тарелки со всякими вкусными блюдами, где рис, рыба, шашлыки, курица, сдобренные крепчайшими соусами и кари, являли все богатства индийской кухни. Они запивали кушанья коньяком, с оглядкой наливая его в крошечные чашечки из маленького, украшенного желтыми розами чайничка, как будто пили крепкий чай.

В «Моти Махале» пить алкогольные напитки запрещалось, да и вообще в городе их продавали иностранцам в определенные дни и по такой цене, что бутылка джина или виски могла поглотить месячное жалованье иного низшего служащего. Шведенеру, как постоянному посетителю, сделали уступку: налили принесенный им коньяк в чайничек.

Шведенер смотрел с восхищением на своего друга, так преуспевшего и так обогнавшего его в своей карьере. Яков Бомпер, вообще от природы очень смуглый (его мать была итальянка с юга Италии), под индийским солнцем еще более потемневший, со своими черными короткими усами очень походил на интеллигентного индийца, и поэтому не удивительно, что на него так внимательно смотрел какой-то гость, сидевший в небольшой компании через несколько столиков от них.

— Ну, как Калькутта? — спросил Шведенер. — Каков индийский Вавилон? Тысяча сюжетов?

Яков Бомпер налил себе новую чашечку коньяку из чайничка.

— Можно было не приезжать, — сказал он, горько усмехнувшись. — Это скука, скука, сводящая скулы, скука бесчисленных человеческих тел, однообразно полуголых и голых, скука душных ночей скучного ада...

Шведенер был удивлен и пробовал возразить:

— Но все же есть там и кое-что. Ну, например, храм джайнов. Ты видел его?

— Храм джайнов!—усмехнулся Бомпер.— Это, пожалуй, смешно. Скучно и смешно. Там стоят боги, похожие на пожарных, в касках. Там львы, опирающиеся на шары, и павильончики, как на выставке в маленьком французском провинциальном городке... Откуда они достали эту дешевку? Был я в храме Кали — вонючие козлы, черные, с красными глазами алкоголиков. От их запаха тошнит за десять шагов. А улицы!.. Там прыгающие, ползающие уроды хватают за ноги, нищие клянчат со всех сторон. И реклама — как во всех городах мира. А Бенарес! Серая икра грязных тел в воде Ганга, отвратительные костры, мертвые, полумертвые, сумасшедшие, совершенно голые, и тут же надписи: «Берегись карманных воров». Правда, перед коровами останавливают трамвай. Их украшают цветами, как кинозвезд. Мажут разными мазями фаллусы всех цветов и размеров. Но про это я читал давно в книжках, еще в школе. Интересно, ввести бы это у нас в Женеве, перед фонтаном на озере... Скучно, скучно, черт возьми! Я зол, как никогда. Мне жаль растраченное зря время. Сюжеты? Какие тут сюжеты! Ты еще скажешь мне про Рамаяну. У нас век атома и стриптиза...

— Но, подожди, — воскликнул Ив Шведенер, — ты же хотел все это видеть! Ты же умолял меня показать тебе Индию. Ты же был так увлечен. Помнишь виллу того богача, с которым я тебя познакомил в Женеве? Ты был в упоении от вечера. Вспомни, на чем основывалось твое желание немедленно ехать в Индию и видеть ее тайны, которые должны быть сюжетом новой книги — необыкновенной, удивительной. Ты же сам говорил, что будешь писать о том, о чем в Европе даже не подозревают... Вспомни, пожалуйста. Ведь это же все было с тобой...

Да, он вспомнил тот вечер, когда Шведенер привез его на виллу индийского богача, которая стояла высоко над озером. Это был странный, как сновидение, дом, точно перенесенный из предгорий Кашмира. В нем было все, что должно было говорить европейцу о восточном стиле. Низкие, широкие диваны, маленькие столики с инкрустацией, фигурки неизвестных изящных божков, непонятные благовония, ковры, разноцветное освещение комнат, книжные полки, покоящиеся на спинах крошечных слонов.

Гостей было немного. Под стать важному хозяину они тоже были титулованными особами. Темнолицые слуги бесшумно разносили превкусные индийские штучки. Пили виски, вино, разные соки. Ели плоды душистого манго и мороженое. С террасы открывался вид на вечерний город. Внизу уже сверкали огни. Их было много. Они были все разные. Казалось, что Женева опутана нитями ожерелий, небрежно брошенными на землю, на живописные склоны холмов и гор. Закат над горами отгорел. Жара спала.

В прохладном воздухе пахло дождем. Где-то у Монблана в дальних горах была гроза. Далеко светились зеленые молнии. Небо в муаровых облаках с розовыми разливами спускалось все ниже. Земля сливалась с облаками. Потемневшей латунью в глубине под ногами лежало большое уснувшее озеро.

Снизу, на склоне, внезапно появившись из-за розовых кустов, к террасе шли мужчина и женщина, легкие, как призраки, и условные, как этот вечер. Женщина была в темном, с золотистыми искрами сари, мужчина — в черном сюртучке, с тонкой тросточкой. Голова женщины светилась, потому что в волосы были вколоты белые цветы жасмина.

Конечно, этот вечер звал куда-то, был полон трепета новых ощущений. В нем было столько же фантазии, сколько ее отсутствует здесь. Здесь сидели индийцы, много людей в белых одеждах, пили такие же соки, какие пили там, ели те же кушанья, что подавались и там. А какая огромная разница между той неведомой Индией в Женеве и этой, которая воочию здесь! И его еще разглядывает какой-то неприятного вида человек с угрюмыми глазами, как будто решает, индиец Бомпер или европеец.

Он вздохнул, и Шведенер засмеялся:

— Но ведь пейзаж там, на вилле в Женеве, не может сравниться с пейзажами, когда ты ехал из Бенареса в Дели?

— Пейзажи! — Бомпер безнадежно взмахнул рукой, точно отмахивался от скучного видения.

Он закрыл глаза и представил себе, как он ехал целый день, нескончаемый день по мирной, тихой Гангской долине. Поля сменялись рощами, кое-где вставали рыжие холмы, иногда река приближалась к поезду, и был виден желтый Ганг — широкий, с отмелями, с островами, с плоскими берегами, широкими затонами. В поле народу было мало. Кое-где стада — овцы, буйволы, козы. Иногда попадались верблюды. На вокзалах разносили чай, везли тележки со всякой горячей пищей, оглушительно кричали носильщики, чинно и как-то даже приниженно шли смазчики в черных костюмах. Бомпер видел вывески, говорящие, что имеется комната, где буфет не вегетарианский. Люди были одеты и раздеты по-разному. Жара на вокзале пахла раскаленным металлом и красками.

Потом снова поезд набирал скорость. Проходили дома с черепичными крышами, сменяясь после постройками, похожими на склады. Глинобитные стены без окон, плоские крыши. Попадались гробницы — маленькие мазары. В тени одиноких деревьев сидели люди. Это пешеходы, присевшие отдохнуть. Женщины стирали белье в маленьких прудах, где обязательно в стороне стоял аист или марабу на одной ноге. Дети барахтались в лужах. Потом долина стала желтая, пошли рощи, луга.

Вечерело. Все уходило в сумрак, без движения, без огней, без звуков. Он ехал, как в полусне. Дали становились невидимыми, только еще кусты и деревья у самой насыпи можно было различить, и черноту отдельных ветвей, свободных от листвы, и крону одинокой пальмы.

Сидящий под пальмой пилигрим в такой час, наверно, погружался в какую-то нирвану, сладостную и беззвучную.

Темнота сгустилась мгновенно. И уже синяя ночь с яркими звездами опустилась на землю. Потом в темноте замерцали огни. Поезд прошел с грохотом по нескольким мостам, перекинутым через протоки Джамны. Появилось много розовых и зеленых огней, бежавших навстречу. Это был Дели...

Яков Бомпер чокнулся чашечками со Шведенером.

— Выпьем за преодоление скуки, охватившей мир. Ты мне говорил: тысяча сюжетов.

Где хоть один, подобный моему замечательному, давшему мне известность шедевру «Игра теней»?

Он выпил, раскусил перец, и огонь, как кинжал, ударил его в нёбо. Он схватил белые анисовые кругляшки с сахаром, но огонь жег его рот, и он выплюнул анис с гримасой страдания.

Шведенер выпил свою чашечку и сразу налил еще.

— Твоя книга, скажем между нами, — достижение модного увлечения. Да, она имела успех. В этом ей нельзя отказать. И фильм, если будет, будет самый игровой. Привидения в стриптизе еще никто не видел... — Шведенер, довольный собой, аккуратный, румянощекий, похожий на француза-коммерсанта, носящий такие же короткие усы, как и Бомпер, с улыбкой поднял палец. — Ты поразил, но можешь ли ты поразить еще раз? Не было ли это просто удачей? Сознаемся, это ведь не изобретение нового стиля. Это распад стиля... А что будет дальше?

Бомпер принял вызов.

— Видишь ли, я писал книгу с намерением, тщательно избегая всего обычного. Растворение личности, игра теней — вся эта наносная зыбкая пелена угрозы и будущего уничтожения, вся эта осыпь старых понятий и туман сегодняшней действительности — все это вещи, которые пугают и привлекают в одно и то же время. Общество просто жаждет, особенно молодежь, сумасшедшей чувственности, ужасов, смены вкусов. У нас эпоха эротических, философских, политических миражей. А тут? Какой Индией ты хочешь меня поразить? Я прошел по Чанди Чок. Что я увидел? Те же радиоприемники, самопишущие ручки, патефонные пластинки, телевизоры, электрические бритвы и утюги, как всюду в Европе, в Африке... Типичный шум и гам Востока — это уже вчерашний день. У нас в Европе есть хоть какое-то своеобразие в наших пороках, в нашем разложении. Чего стоят хотя бы наши блузон-нуары с их дикими выходками и их сексуально распущенные девчонки! А тут что?