Америка о’кей - Джузеппе Д’Агата

По сути, здесь не ставится проблема исчезновения слова и смысла как таковых — речь идет об их катастрофическом оскудении, но — подчеркнуть это очень важно — жителям «Америки о’кей» не знакомо внушающее ужас драматическое молчание «героев» Беккета.

Беспощадно высмеивая деградирующий язык этих «счастливых во всех отношениях» американцев будущего, Д’Агата весьма далек от какого-то абстрактного прогнозирования. Бесспорно удавшийся автору лингвистический эксперимент, являющийся одним из главных средств реализации идеологического проекта, в то же время и сам весомое звено нравственно-политической позиции писателя.

Идя путем «доказательства от противного» — предъявляя в качестве образца морального вырождения лингвистическую субстанцию своего романа, — Д’Агата на этой основе обращается непосредственно к своим современникам и прямо указывает на главную, уже сейчас смертельную опасность для Слова, подтачивающую его, превращающую из средства человеческого общения в простой печатный знак: это плоский, предельно однозначный диалог кинобоевиков, это штампы картинок-фраз в комиксах, это, наконец, не выдерживающий никакой критики сточки зрения смысла и стиля язык средств массовой информации.

Угроза Слову, по мысли Д’Агаты, не только и не столько лингвистическая проблема, сколько чрезвычайно симптоматичный сигнал все более углубляющегося процесса отчуждения личности, сопровождающегося утратой элементарных основ коммуникабельности, что неизбежно ведет к распаду человеческой общности.

В этой связи чаще других автору задавался вопрос: не слишком ли он пессимистичен в отношении реальной действительности, не являются ли его прогнозы результатом крайне развитого воображения?

Что ж, обратимся к конкретным фактам.

Крупнейший в стране еженедельник «Панорама» в одном из своих последних номеров опубликовал обширную подборку материалов под заголовком: «Наш язык подобен тиражируемым до бесконечности видеокассетам». Ее автор Маурицио Боно выносит в начало весьма обескураживающий вывод: «Эти наши ребятки 85-го года совершенны: они умны, воспитаны, полны здравого смысла. Им недостает лишь одного — слова». И далее: «Разговорный язык молодежи все более унифицируется: бесконечные повторы, лишенные всякого смысла определения, рыхлые, наспех сколоченные периоды, изобилие ничего не говорящих междометий и союзов».

Целый обвинительный акт современному итальянскому языку предъявляет и декабрьский (1985) номер литературного журнала «Сигма»; авторы — более тридцати крупнейших лингвистов, филологов, писателей. По мнению академика Марии Корти, угроза слову носит двоякий характер: «Это, во-первых, все бóльшая технологизация языка, превращение его в своеобразный код, понятный лишь специалистам одного профиля. Во-вторых, слово „прессуется“ собственно разговорным языком, до крайности скудным, безликим, как банально-стандартизованные костюмы из универмага с умеренными ценами. Это непосредственный результат вытеснения чтения под жестким напором аудио- и видеоформ, неумолимо захватывающих общество…»

Впрочем, и на собственно литературном уровне книга Д’Агаты отнюдь не первый сигнал тревоги. Еще несколько лет назад другой крупный писатель. Лука Гольдони, выпустил сборник юмористических рассказов под символическим заголовком «Так сказать…», в котором деградацию современного языка также ставил в прямую связь с пороками капиталистического быта, отравленного потребительством.

Имея в виду все это, спросим, так ли уж действительно фантастичен Д’Агата в своей «Америке о’кей» с назойливо-попугайским языком ее обитателей?

Наблюдая сегодняшнюю действительность Запада, мы видим, что отвратительные ростки вселенской помойки будущего просматриваются уже сегодня во всех без исключения сферах общественно-экономической и культурной жизни капиталистических стран, и если книга эта и фантастична, то только по времени действия, а не по главной сути.

Разве далеки от изображенной писателем свалки вещей в нетронутой роскошной упаковке реальные кладбища автомобилей, телевизоров и т. п., заполонившие пригороды крупнейших центров Запада?! Сегодня.

Не могу не вспомнить: как-то — и было это еще лет десять назад — я не столько из профессионального любопытства, сколько из чисто человеческого забрел на одно такое кладбище. «Порши» и «кадиллаки», «фиаты» и «мерседесы» с повреждениями, даже мне, неспециалисту, показавшимися весьма условными, громоздились один на другом. Не десятки, не сотни — тысячи требующих лишь небольшого ремонта автомобилей. На свалке царил… безупречный порядок: не там ли увидел Д’Агата эти ровные, четко обозначенные проходы, создающие «комфорт» для жителей «Америки о’кей»?

Человек, что руководил размещением на свалке то и дело прибывающих машин (до сих пор не знаю, как называется его должность), был совсем не по-итальянски немногословен. С трудом удалось выяснить у него следующее: в ситуации, когда ведущие фирмы предлагают целую систему скидок и иных льгот покупателям новой машины, если старую они сдают на свалку, существование последних — вполне нормальное явление. А за этой «нормальностью», как я выяснил уже позднее из иных источников, скрывается гигантский подпольный бизнес, поскольку и место на свалке, оказывается, получить не так уж просто и еще сложнее соблюсти целый ряд других непременных условий, дающих возможность купить «мерседес» новейшей модели в несколько раз дешевле, чем в обычных магазинах. Та же самая картина — с телевизорами, стиральными машинами, многочисленными и многообразными кухонными агрегатами: налицо явное расточительство огромных материальных ресурсов. Но в этом-то и заключается одно из конкретнейших проявлений уродливости капиталистической экономики: рост потребления, подстегиваемый любыми средствами, здесь все более становится самоцелью, любые проблемы сбыта очень быстро приводят в тупик, порождают кризис, крах. Яркое тому доказательство — неуклонно расширяющийся процесс разорения тысяч мелких и средних предприятий, не имеющих, как промышленные колоссы, достаточных средств для создания все новых и новых видов одного и того же с функциональной точки зрения товара и навязывания его покупателю.

С подобным расточительством, выдаваемым капиталистической пропагандой за показатель высочайшего уровня жизни, сталкиваешься на каждом шагу. Вот еще один банально элементарный пример: традиционное и наиболее распространенное итальянское первое блюдо — это макаронные изделия (более тысячи видов и типов) под соусом (тоже сотни и сотни вариаций). Во всех ресторанах оно подается килограммовыми порциями, практически никем и никогда до конца не съедаемыми. Куда же уходят остатки — может быть, отправляются на фермы, скажем, для откорма свиней? Ничего подобного: животноводство — это уже другая сфера, иные интересы. Отходы же пищи, сполна и не без чаевых, конечно, уже оплаченной клиентами, тоннами отправляются на специальные предприятия — не по переработке, нет, — по уничтожению продуктов. Это тоже гигантская индустрия: тысячи занятых рабочих рук.

А нарисованная выше картина истребления цитрусовых — разве это не реальное воплощение на практике бесчеловечной логики, выраженной Д’Агатой в зловещей триаде: производство — потребление — помойка?!

Может быть, фруктов на Апеннинах производится так много, что их попросту негде использовать? Ничуть не бывало. Все дело в том, что, стремясь сохранить максимально высокие розничные цены на цитрусовые, что возможно только при их ограниченном поступлении на рынок. Европейское экономическое сообщество «освободило» Италию от экспорта этой продукции. Правда, истины ради заметим, что стране выплачивается определенная компенсация за уничтожаемые фрукты. Однако, не говоря уже о ничтожности суммы по сравнению с вложенным трудом, какой мерой измерить то ощущение бесполезности и бессмысленности своей работы, которое ранит сердца миллионов итальянских крестьян?!

Левые демократические силы не раз предлагали другой путь: направить «избыточные» урожаи в детские дома, приюты, народные больницы, но, как выясняется, и это невозможно, ибо напрямую затрагивает интересы фирм, занятых снабжением существующих на весьма скромные средства государственных учреждений. Если дети-сироты станут получать бесплатно по пять мандаринов в день, что же тогда делать поставщику, которому уже оплачен один мандарин в неделю?

Замкнутый порочный круг.

Гиперболизуя до крайних пределов эти чудовищные явления дня сегодняшнего, Д’Агата тем не менее реалистически смотрит на вещи: он отдает себе отчет в том, что подобными уродливыми формами потребления охвачены лишь некоторые, наиболее состоятельные слои капиталистического общества; писателю, естественно, известны и конкретные цифры, характеризующие современную итальянскую экономику (миллионы безработных, крайняя нищета целых районов страны…), а потому он понимает, что чисто экономический путь к всеобщей помойке будущего может занять века и века — у капитализма в этом смысле еще гигантские неиспользованные потенции. Но тем и страшен этот тип общества, что он не способен в силу самой природы своей учитывать интересы всей массы граждан и в поисках новых сфер потребления форсирует экономические законы политическими средствами, в частности путем грабежа других наций, а когда и эти возможности исчерпываются, путем прямого насилия. Так зарождаются милитаристские тенденции, начинаются войны. Твердо следуя марксистско-ленинским концепциям, писатель-коммунист Д’Агата находит чрезвычайно оригинальный и остроумный поворот, ни в коей мере не противоречащий диалектике развития современного капитализма: в войне будущего Америка использует уже не ядерное оружие, а поистине дьявольские бомбы, уничтожающие не людей, а вещи и тем самым открывающие новую гигантскую сферу потребления. В интонациях злого сарказма повествуя об очередной «локальной» войне Америки на Европейском континенте, в результате чего «США решили открыть традиционно гостеприимные границы для одного миллиона безработных тружеников из Европы», писатель, опять-таки исходя из опыта наших дней, весьма скептически смотрит и на возможности своих сограждан будущего противостоять этой американской «помощи». Его Мария, Брут, Кассий, Гораций, которые «даже не заметили, что их завоевали», по сути, очень близки к обитателям «Америки о’кей». И хотя их язык несравненно богаче, в будущее они пронесли законсервированные уже сегодня пороки-стереотипы: жадность и похоть, ханжество и глупость; и этот остро сатирический портрет приобретает еще большую емкость, благодаря сознательному смещению автором «классических» ролей этих персонажей: так, Мария оказывается распутной девицей, что не мешает ей проповедовать христианскую мораль. Наиболее последовательным «революционером» показан Брут, а предателем и мерзавцем — Гораций. В этом, несомненно, еще один поражающий своей конкретностью штрих аллегории капиталистического вырождения.