Остров Эпиорниса (Без указания переводчика) - Герберт Уэллс

„- Назад! — крикнул я в бешенстве.

„В ответ какое-то бормотанье, и негодяй, разбивший яйца, прямо стал насмехаться надо мною. Я прицелился в другого — он был здоров и работал веслом, но промахнулся. Негодяи смеются. Но я не отчаивался. Я знал, что мое спасенье в хладнокровии, прицелился снова и довольно удачно, заставив его с веслом подсочить в лодке. На этот раз он уже не смеялся. Третья пуля попала ему в самую голову, и негодяй полетел за борт, а вместе с ним и весло. Это был недурной выстрел для револьвера. Я уверен, что до лодки было не меньше 50 ярдов. Негр пошел ко дну, как ключ. Я, право, не знаю, был ли он убит или же просто оглушен и утонул. Затем я начал кричать другому негру, чтобы он вернулся, но тот только метался в лодке и даже не отвечал мне. Тогда я расстрелял по нему остальные патроны, но промахнулся.

„Могу вам признаться, что я чувствовал себя порядочным дураком. Я стоял совершенно один на этом проклятом побережье, сзади лежало ровное болото, а предо мною расстилалось темное безбрежное море, на котором едва виднелась лодка, уносимая течением все дальше и дальше. Я проклинал и Даусонов, и Джемрачсов, и музеи, и все, что только имеет с ними какую-либо связь. Я кричал негру до тех пор, пока не охрип и пока крики не перешли в стоны.

„Не оставалось ничего другого, как только плыть в догоню за лодкой и попытать счастья с акулами. И вот, раскрыв свой складной нож и взяв его в зубы, я разделся и вошел в воду. Но как только я вошел в нее, лодка скрылась у меня из глаз. Стараясь взять направление наперерез, я пустился вплавь. Я надеялся, что негр чересчур слаб, чтобы управлять лодкой, которую течением будет нести все в одном и том же направлении. Вскоре она снова появилась на моем горизонте, несколько более к юго-западу. Сумрак сгущался и ночь быстро наступала. Сквозь синеву неба проглядывали уж звезды. Я плыл, как на состязании, хотя в руках и ногах уже чувствовал боль.

„К тому времени, как звезды загорелись полным блеском, я уже почти догнал лодку. Когда совершенно стемнело, вода засветилась, как огонь… фосфоресценция, знаете. Временами у меня просто голова кружилась. Я с трудом различал, где у меня звезды, и где вода, и плыву ли я вверх или вниз головой. Челнок был черен, как грех, а струя под его носом казалась каким-то жидким светом. Понятно, что влезать в лодку следовало с осторожностью. Я хотел сначала убедиться, там ли еще негр. Оглядевшись, я увидел, что он лежит прижавшись к самому носу, вследствие чего корма лодки поднялась из воды. Челн, кроме движения вперед, имел еще вращательное… знаете, вот, как в вальсе. Подплыв к корме и нагнув ее вниз, я стал наблюдать, не проснется ли негр. Понемногу я стал влезать в лодку, держа нож в руках и приготовившись к защите. Но негр не двигался. И вот, я уже сидел в корме челнока и плыл по спокойному сверкавшему от фосфоресценции морю, ожидая, что будет дальше.

„Спустя довольно долгое время, я окликнул его по имени, но ответа не получил. Я был слишком утомлен, чтобы рисковать схваткой. Так мы и остались каждый на своем месте. Думается мне, что раз или два я даже задремал. Когда рассвело, я понял, что он мертв, весь распух и побагровел. Мои три яйца и кости лежали посреди лодки вместе с бочонком воды, небольшим количеством кофе и бисквитами, завернутыми в лист «Головы Аргуса», а из-под трупа виднелась жестянка с метиловым спиртом. Весла не было, и ничего такого, что могло бы заменить его, за исключением разве жестянки; поэтому я решил пока попрежнему довериться течению. Осмотрев труп, я пришел к убеждению, что смерть последовала от укуса какого-нибудь ядовитого животного — змеи, скорпиона, а быть может, неизвестной мне стоножки. Я поспешил выкинуть его за борт.

«Напившись воды и съев несколько бисквитов, я огляделся. Полагаю, что, находясь так близко к поверхности моря, как было это со мною, и нельзя рассчитывать на большой кругозор; как бы там ни было, но ни Мадагаскара, ни другой какой земли на горизонте не было видно. В юго-западном направлении я заметил парус, но судно прошло стороною, так что корпус его так и не показался на горизонте. Вскоре солнце высоко поднялось над горизонтом и начало жечь меня. Боже! Я чувствовал, что мозги у меня вот-вот закипят. Попробовал было окунуть голову в море, но в эту минуту мне попалась на глаза „Голова Аргуса“; я лег на дно лодки и растянул над собою газету. Что за чудная вещь эти газеты! Никогда раньше не приходилось мне с таким наслаждением читать газету, как теперь. Полагаю, что не меньше, как раз 20 прочел я от доски до доски этот благословенный, старый номер „Аргуса“. Смола из лодки так и вытапливалась и стекала блестящими каплями.

„Меня несло 10 дней, — продолжал человек со шрамом. — Сказать-то это легко, не правда ли? Но каково пережить! Один день походил на другой. Только утром и вечером осмеливался я вылезать из своего убежища, чтобы окинуть взором горизонт — так адски было жарко. Только в течение первых трех жней я видел по временам паруса, но все они прошли далеко и не заметили меня. Раз ночью, это было уж на шестые сутки, какое-то большое судно прошло совсем близко, не дальше полумили от моей лодки; борты были открыты и все оно горело огнями и вообще казалось громадным светящимся ночным насекомым. На палубе гремела музыка. Поднявшись на ноги, я кричал, выл, стонал, но тщетно. На второй день я разбил одно из яиц Эпиорниса, осторожно расколупал скорлупу с одного конца и попробовал; к великому моему удовольствию, оно оказалось годным к употреблению. Был маленький привкус, но нельзя сказать, чтобы плохой, неприятный, скорее всего привкус этот напоминал утиные яйца. Сбоку желтка я заметил какое-то круглое пятно, в диаметре дюймов около шести, по которому шли кровяные жилки и какие-то белые пятнышки — узор, похожий, знаете, на лестницу. Это показалось мне странным, но тогда я еще не догадывался, в чем тут дело, а привередничать-то мне тоже не приходилось. Этого яйца мне хватило на три дня; конечно, я ел еще бисквиты и пил воду. Кроме того, я жевал кофе — весьма подкрепляющее средство! Второе яйцо я вскрыл приблизительно на восьмой день, и оно поразило меня. — Человек со шрамом перевел дух. — Да, — продолжал он, — яйцо было насижено.

„Невероятно, скажете вы, неправда ли? Я и сам то же думал, сидя перед яйцом. Ведь яйцо-то пролежало в той черной холодной грязи не меньше, как сотни три лет. Тем не менее ошибиться было невозможно. В яйце был ясно виден — как это? — зародыш, что ли? С большой головой, обозначившимся туловищем и сердцем, которое билось в будущей груди. Во всем остальном желтке тоже замечалось какое-то биение, передававшееся перепонкам, из которых одна охватывала желток, а другая находилась непосредственно под скорлупой яйца. Нет сомнений, я плыл на меленьком челноке посреди Индийского океана и… высиживал яйца одной из самых больших уже вымерших птиц. Если бы старый Даусон знал об этом! Ведь это стоит четырехгодового жалованья, а? А вы как думаете?