Лё jourналь - Мишель Ставский

– Женщина, вы должны оплатить штраф за безбилетный проезд, иначе мы вызываем милицию.

– Вызывай! Давай! Я – ветеран!

Вторая женщина-контролер уже тоже была рядом. Обе они схватились за поручни, преграждая живой стеной выход из троллейбуса. Если бы я разогнался и на бегу врезался в них, упали бы они или меня бы отпружинило от этих мягких мясных подушек? Но разбежаться мне было негде, поэтому я немного привстал и просунул голову под широкой рукой, казалось, навечно соединившей туловище слуги народа и поручень, проскользнул всем телом под ней и подошел к дверям – постановку свободного театра мне досмотреть не досталось. Я вышел из троллейбуса и направился к серому типовому зданию за прозрачным забором – школе, где приходилось отбывать свой срок.

То было не очень примечательное здание, безвкусное и унылое, впрочем, как и все в этой стране, построенной по чьим-то убогим замыслам и весьма сомнительным представлениям о хорошем. И чем ближе я подходил к школе, тем отчетливее ощущал мощный поток звуков, исходивший изнутри. Видимо, уже началась перемена, и дети по своему обыкновению выплескивали энергию и показывали удивительную жажду жизни и бурной деятельности, но выбирали для этого самые прозаичные формы.

Милые существа, не успевшие еще толком нагрешить, превращаются в ревущую орду, стоит им только собраться вместе. Не обремененные моралями, этикетами и прочими забавами более поздних лет, они доходят до крайностей, барахтаясь в грязных омутах своих невинных и винных страстей. Им еще многое незнакомо и неизвестно, поэтому все самое мерзкое и безобразное из человеческой породы они готовы выбрасывать из себя не сильно задумываясь о последствиях или внешнем виде. Именно поэтому, когда у меня спрашивали что-нибудь вроде «Как вы относитесь к детям?», я совершенно терялся с ответом. Мне нечего было сказать кроме пары десятков непечатных фраз, что совершенно, казалось бы, не свойственно учителю. Но я был учителем по принуждению, не по своей воле, так что вечно приходилось держать рот закрытым или просить прощение за свою бестактность. Вообще, в стране, где меня вытянули из лона матери, лучше всего думать, что говоришь, или вовсе ограничиться одним из этих действий.

– Доброе утро. От 321-й ключ, пожалуйста, – я подошел к вахте, где сидел дед в форме охранника и синей официальной кепке со странным гербом, и попытался перекричать шум. Этот дед любил мне рассказывать о своих обожаемых внуках, а я не любил слушать. Это было что-то вроде игры: мне нужно было придумать способ тактично его перебить, чтобы попросить ключ, а он молол языком похлеще базарных женщин. Обычно много говорят о жизни те, у кого она бедна на события. Так и у этого вахтера. Единственное, что у него осталось: переживать жизни своих детей, совершенно забыв о своей собственной. Поэтому я еще громче повторил свою просьбу, но он и не думал открывать шуфлядку с ключами.

– Зайди к завучу, тебя вызывали и не нашли. К этой, как его, – вахтер что-то пытался изобразить руками, но я не понимал, о которой из властных женщин он говорил. – К этой, что волосы так наставлены, – он соорудил из собственных ладоней домик над кепкой.

Я понял, о ком шла речь, сказал спасибо и пошел к кабинету, куда вызывают только послушать приказы или потоки ругательств. Вроде как ничего плохого я сделать ни вчера, ни сегодня еще не успел, и именно это заставляло насторожиться еще больше. Значит, что-то нужно будет сделать во благо отчизны, школы или просто нужно.

– Добрый день, – я постучался и открыл дверь.

– Здравствуйте, заходите-заходите, – завуч поднялась со своего кресла и стала рыться в бумажках на рабочем столе. – Так, садитесь. Берите ручку и записывайте. Улица Яблоневая, дома 25, 26, 27. Вот список всех детей, прописанных в этих домах. Вы должны пройти по всем адресам и уточнить, где они учатся или в какой детский сад ходят. И запросить подтверждение в тех школах. Ясно? Затем вы приносите мне свою тетрадь, и мы вносим все данные в компьютер. Все понятно?

– Нет, – я перевел взгляд с тетради на тучную женщину и пытался понять, какое отношение это все имеет ко мне.

– Что здесь непонятного-то? Ну если по адресу никто не откроет, звоните в справку, узнавайте номер телефона и связывайтесь уже как придется.

– В смысле?

– Что «в смысле»?

– Почему я должен этим заниматься вообще? – я положил тетрадь на стол.

Завуч с удивлением смотрела на меня и открывала рот, пытаясь что-то сказать, но звуков при этом не издавала и стала похожа на огромную упитанную рыбу, с каждой секундой красневшую все больше и больше. Такие вопросы, видимо, здесь задавать не принято, поэтому и готовых ответов на них нет.

– Все учителя должны этим заниматься, – наконец он выдавила из себя. Многие люди в этой загадочной стране уверены в своих и чужих долгах, вот только объяснить, что, кому и почему все оказываются должны, они не могут. Просто должны.

– Должны?

– Все учителя должны подготовить данные по всеобучу!

– Я, видимо, многого не знал о работе учителей.

– У вас неделя, – женщина всучила мне в руки видавшую виды тетрадку и стала демонстративно копошиться в бумагах, заваливших весь стол.

– Извините конечно, но у меня нет времени этим заниматься, – я уже встал и снова обратился к вершительнице нескольких десятков судеб.

– Так, что вы себе позволяете? Ваши коллеги из года в год занимаются такими делами, и никто еще ни разу не жаловался. А вы! Хрупкие женщины выполняют поручения, а вы не сможете? – завуч уперлась массивными кулаками в стол и наклонилась чуть вперед, желая, наверное, произвести впечатление готовой к атаке пантеры или какой-нибудь другой хищной кошечки.

Говорить мне с ней было не о чем, а слушать крики голосистых женщин мне никогда особо не нравилось. Я взял тетрадь и пошел к двери, за спиной у меня еще раздавался стервозный женский голос:

– У вас неделя! Слышите?! Неделя!

Я слабо представлял, что от меня требовали. Какие дома, и какие к черту дети? Какие детские сады? И что это вообще такое? Со временем ты перестаешь задавать такие вопросы, ведь оказался далеко не в лучшем месте для поиска разумности.

В учительской была только молодая англичанка. Она сидела на диване с точно такой же тетрадкой в руках, едва сдерживая слезы или весьма талантливо играя. Она вечно на что-нибудь жаловалась, хотя всё новые и новые долги, навешиваемые на шею, принимала без ропота, только позже купала их в собственных слезах. Поэтому общение с ней, а точнее пустые разговоры, могли понравиться лишь тем, кто действительно получал удовольствие от чужих проблем. Желчный поток ее жалоб лился не переставая с самого первого дня отработки, и ничего не предвещало, что он окончится в ближайшие два года. И будь я хоть немного более любопытным, непременно бы захотел встретиться с ней спустя какое-то время и проверить, неужели она и дальше будет выставлять на всеобщее обозрение свои фекалии, обмазываясь ими и получая от этого настоящее удовлетворение. Конечно, поныть и поскулить любили многие, и я здесь никакое ни исключение. Кто этим здесь не грешил? Но только она, юная англичанка, добилась настоящего успеха, не вызывая при этом ни капли сострадания. Она, как и все мы, была единственным автором своих собственных несчастий.

– Ты тоже должен ходить переписывать детей? – голос у девушки был надрывным и обещавшим вот-вот перейти в плач.

– Да, видимо, здесь все всем что-то должны. Всегда.

– Я не знаю, что делать, – глаза ее наливались прозрачной жидкостью.

– Да, – больше мне сказать было нечего.

После уроков я все-таки пошел выполнять доверенное мне дело невероятной важности. Дома, которые приказали обойти, находились где-то совсем рядом, но из-за необычайной одаренности проектировщиков района отыскать их в толпе точно таких же зданий было делом нелегким. Они отличались лишь номерами, а других особенностей, казалось, было никому не нужно. Я посмотрел в бумаги – в первом доме жило около десяти детей. Именно их судьбу мне и необходимо было узнать. Имена, фамилии, даты рождения. И еще школы и детские сады. «Здрасьте. Меня тут отправили из соседней школы узнать, как зовут ваших детей и вас самих». Нет, не пойдет. «Добрый день. Я учитель гимназии номер 25. Мы проводим перепись детей в наше свободное от работы время, потому что идиоты и дураки». Это получше, конечно. «Здравствуйте. Меня зовут Михаил Геннадьевич. Я учитель французского языка из гимназии. И моим священным долгом назначили узнать имена и отчества ваших детей, а также их даты рождения. Зачем? О, это очень важно. О причинах я даже не догадываюсь. Но раз такое поручение получают все учителя страны, значит так кому-то нужно». И всю эту чушь нужно будет сказать, стоя под подъездом и умоляя кого-нибудь из жильцов открыть дверь. Проще уже сразу предложить поговорить о Боге и пообещать лоу-кост билеты прямиком в рай, как это делают другие любители походить по чужим квартирам. Главное – не попасть, конечно, к точно таким же альтернативным миссионерам, иначе короткой беседой будет не отделаться, а чай и вовсе пить опасно.