Вид на счастье (СИ) - Гут Этта
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну и ее словами, понятно:
— А тогда почему у вас дети компотом на школьных завтраках чокаются и за ПЗД пьют?!
Звучало совершенно неприлично, как-то даже матерно, но точно о том, что такое ПЗД, Тиша узнала только дома — погуглив. Оказалось, полностью тост звучал так: «За присутствующих здесь дам!» Вполне пристойно. В отличие от ПЗД. Вот Михалыч Ваныч, который всегда первым пил за «женский пол», никогда себе таких сокращений не позволял… Михалыч Ваныч… Тиша ахнула и вновь уставилась в мышиные рисунки: медведь, русалка, кто-то в черном, неуместный на общем фоне…
— Мышь, слышь? Ты все это… откуда придумала? И кто все эти… люди и звери?
— Тишь, ну ты чего? Из сказки твоей вчерашней! Это Смерть с патефоном. Это медведь Михалыч Ваныч. А русалку Леночкой зовут.
— Из моей сказки? — глупо переспросила Тиша, хотя теперь все стало предельно и окончательно ясно.
Мышь в ответ только картинно закатила глаза и вновь заскрипела по бумаге фломастером. Тиша же села на задницу и с подступающим ужасом потянула к себе со стола сразу все готовые рисунки дочери. Потянула… И ощутила себя будто в кино — рисунки-кадры мгновенно развернули в ее воспаленном мозгу всю картину вчерашнего корпоративного ужастика: завертелись диким ведьминым шабашом бухгалтерша Леночка, прихваченная в танце главным кадровиком с медвежьим именем; дамы из отдела планирования, визгливыми пьяными голосами распевавшие несмешные матерные частушки и сами же после угоравшие над ними; разодетая во все черное («Ты не понимаешь, Григорьева! Черное стройнит!») юрисконсультша, дорвавшаяся до вайфайной колонки и до смерти затерроризировавшая всех Филей Киркоровым. А еще зав. складом Петрович, отплясывавший с секретаршей Клюева Ирусей так лихо, что та то и дело мелькала труселями из-под слишком короткой юбки, а под конец сломала каблук на туфле и сидела в обнимку с ней, мешая сопли со слезами и причитая:
— Лабутены мои, лабутены…
— На лабутенах, на, и в охренительных трусах! — тут же подхватили мстительные дамы из отдела планирования, которым возраст и весовая категория не позволяли блистать на танцполе столь же смело.
Бедная Ируся завыла уже в голос, неуверенно поднялась на ноги и пошкандыбала прочь, припадая на лишившуюся туфли ногу. Тиша, вечно готовый жалеть всякую несчастную животину вроде облезлых котиков и хромых собачек, сунулась было следом — утешать. Но замерла в самом центре зала, на проходе, потому что в дверях в этот момент нарисовался внезапный Клюв собственной персоной. Он был немного присыпан снежком, непозволительно трезв, а потому теперь, кажется, изумлен до полного остолбенения. И ведь было отчего!
В самый момент его появления вайфайная колонка, вновь выкрученная юрисконсультшей Маргаритой Николаевной Невструевой на максимум, оглушительно поприветствовала решившее все-таки посетить компанейский корпоратив начальство голосом Киркорова:
«Зайка моя, я твой зайчик.
Ручка моя, я твой пальчик.
Рыбка моя, я твой глазик.
Банька моя, я твой тазик!»
— Лабутены мои, лабутены… — завыла, перекрикивая все и всех, Ируся и, кинувшись к шефу, припала к его бороде, теперь хлюпая соплями и слезами где-то в ее седых зарослях.
— Ух ты… — сказал Клюв, придержав ее одной рукой, а после второй протер себе глаза — так, будто не верил тому, что видел. — Как у вас тут… интересно все.
— Дык! — подтвердил Михалыч Ваныч и бодро отсалютовал в сторону Клюва бутылкой шампанского, которую в этот момент открывал.
Уже растревоженная пробка не выдержала взбалтывания и артиллерийским снарядом ушла в потолок, заметно… взбодрив ничего такого не ждавшего Клюева, но тут его решила поприветствовать еще и главная подхалимка Сашка Петрыкина из отдела продаж. Она вообще постоянно увивалась возле шефа — подкарауливала момент, чтобы вместе в одном лифте ехать, несла бессменную вахту в приемной в надежде лишний раз попасться на глаза.
Тиша, для которой (как, впрочем, и для всех остальных) суть этих маневров была предельно ясна, бедолагу Петрыкину даже в глубине души жалела, потому что все-таки Клюв был на редкость отвратным! Понятно, не как мужчина, а как начальник, но второе накладывало уж слишком сильный отпечаток на первое.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Так что Тиша испытала что-то весьма похожее на мстительный восторг, когда одновременный залп из бутылки шампанского, теперь заливавшего пеной (морскою, однозначно!) платье русалке Леночке, и из игрушечного пистолета, заряженного конфетти и блестками, который зачем-то направила в сторону припозднившегося шефа Сашка Петрыкина, заставил Клюва заметно вздрогнуть. Секундой позже, резковатыми, выдававшими его настроение движениями стряхнув с одежды и волос новогоднее безумие, он отшагнул назад, кажется, норовя спастись бегством. Но ничего у него не вышло. По двум причинам. Из-за Ируси, которая вцепилась в шефа, по-прежнему хлюпая соплями уже знакомое:
— Мои лабутены!
И из-за Тиши, которую алкоголь в крови и плотно засевшая в печенках злость на Клюва, давеча изрядно вынесшего ей мозг, сподвигли на свое, отдельное стихотворное приветствие. Ага! В виде всем известных строк про Дедушку Мороза — тех самых, классических, что про бороду из ваты и подарочки… Тиша начала, бодро выдала первую фразу, завела было вторую… И вдруг опомнилась, остановилась в критический момент, не произнеся откровенно оскорбительный эпитет, стоявший вплотную к слову «горбатый»! Но это ситуацию не спасло. Просто потому, что стих все знали, а окончательно разошедшиеся дамы из планового отдела сказанное Тишей дружно, действуя, как видно, на автомате, подхватили…
— Ой! — произнес кто-то в совсем уж глухой, просто-таки гробовой тишине, наступившей в зале после того, как отгремело эхо от «пидор@са горбатого» и «ватного мудилы».
В ответ на лице Клюва что-то дрогнуло. Этак необратимо, убийственно. И покрывшаяся нездоровым помидорным румянцем Тиша поняла, что сейчас умрет! Вот просто упадет, где стоит, и всё. Тем более что и Клюв теперь смотрел на нее так, будто мерку прикладывал — однозначно, для будущего гроба.
— Задумка… творческая, — замогильным голосом сказал он. — И исполнение дружное. Но есть вопрос: почему вы меня так не любите, Григорьева?
— Мы любим, очень любим, Илья Иванович, — кинулась вперед Сашка Петрыкина.
— Зайка моя, я твой тазик! — поддержал ее вайфайный Киркоров, но вдруг со всхлипом заткнулся — кто-то потрезвее добрался до Маргариты Николаевны и, прошипев: «Вы смерти нашей хотите?», вырубил ее «патефон».
— А шо такоэ? — возмутилась та, поднимаясь в полный рост вся в черном — только капюшона и косы ей не хватало, чтобы Тишина смертушка оказалась обставлена уже вообще всеми атрибутами.
— Это всё она! Всё она, Илья Иванович! — выплясывавшая рядом с шефом Петрыкина махнула рукой в сторону Тиши.
Махнула и… вдруг выстрелила из все того же игрушечного пистолета, который на свою, а, вернее, на Тишину беду к этому моменту уже успела перезарядить. Заряд конфетти и блесток обсыпал жертву с ног до головы, повергнув в состояние кататонического шока.
— Ранена! — задушенно прокомментировал Михалыч Ваныч.
— Убита, — возразил ледяным тоном Клюев, отстраняя от себя Ирусю с ее лабутенами и таки поворачиваясь спиной к разудалой общественности.
Глава 2
Как только шаги его, более всего похожие на каменно-тяжелую поступь Командора, стихли, все тут же загомонили. И только начавшая стремительно трезветь Тиша стояла посреди всего и понимала, что да — убита. Насмерть. Потому что уволена. И теперь совершенно непонятно, на что дальше жить, чем платить за еду, квартиру, проезд на метро. За одежду и художественную школу для растущей Мыши. Ну и за все остальное прочее.
— Догоняй, — негромко шепнул совершенно незаметно подкравшийся сзади Михалыч Ваныч. — Иначе трындец котенку. Не простит. Знаю уж его.
— Но это же случайно все! Я ничего такого… И вообще шутка… — проблеяла Тиша.
— Такая себе… — хмыкнул Михалыч Ваныч и энергично подпихнул в спину. — Еще и Петрыкина эта со своей пукалкой: «Это все она! Это все она!» Удавил бы, да времена нынче больно гуманные. Короче, дуй за Ильей следом, уговаривай и не бзди. Потому как, может, оно и к лучшему все…