Мертвые тоже скачут - Маргарита Малинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, доча, ты не поняла! – замахал руками папаня, поднимаясь. – В том-то и дело, мне они нужны сейчас. Именно сейчас.
– К чему такая срочность? – никак не могла я взять в толк.
Во время двукратного произнесения слова «сейчас» гость выглядел так, словно его жизнь висела на волоске и положительный исход зависел лишь от этого самого «сейчас». А коли не сейчас, исход всенепременно будет отрицательным. Однако мне казалось в тот момент, что папаша преувеличивает экстренность ситуации.
– Понимаешь… – Он снова присел на краешек тумбы для обуви, причем в этом движении была такая безысходность, такая горечь, что я не могла уже играть роль стервозной незнакомки с собственным отцом:
– Ну что расселся в прихожей? Разувайся, идем пить чай.
– Ты какой чай предпочитаешь? Или, может, кофе?
– Ой, я люблю зеленый. С жасмином. Но, вообще, как тебе удобнее. Что такое? – испугался сидящий на табурете перед столом папаша моих взлетевших бровей.
– Да нет, ничего… – выдохнула я, потянувшись за чайником. – Просто я тоже люблю зеленый с жасмином. У нас никто, кроме меня, его не пьет. Ни мама, ни бабушка.
– А, понятно, – улыбнулся отец. Почему-то улыбки у него выходили какие-то пугливые, осторожные, будто он их украл и боялся лишний раз продемонстрировать. Неужели я так запугала его в нашу первую после стольких лет встречу? Он теперь даже улыбаться боится. В то же время, чего другого он ожидал? Он нас бросил, когда я была совсем маленькой, алименты не платил, не навещал и не присылал открытки. Как я должна была его встретить? Пасть к нему в объятья с громкими криками «Папочка пришел!»? – Мне так приятно, что у нас есть что-то общее. Я сейчас по-настоящему почувствовал себя твоим отцом.
– Зато я не почувствовала себя твоей дочерью, – огрызнулась я, однако ощутив, что внутри что-то все же дрогнуло. Действительно было что-то родное в том, что он предпочитает такой же чай, как и я. И в том, как он смотрит на меня, тоже определенно имелось что-то родственное и близкое. Тем не менее, я не могла так быстро растаять.
Отец вздохнул на мою реплику, но ничего не ответил.
Мы стали пить чай с печеньем, и я, наконец, спросила:
– Ну что там за история?
Оказалось вот как. Михаил Геннадьевич Любимов сильно проигрался в карты (почему-то факт, что папаня у меня завзятый азартный игрок, совсем меня не удивил) одному человеку, а долг этот по немыслимым для меня законам чести и морали считается чуть ли не священным. Почему-то отец рассчитывал выиграть и ставил на кон то, чего с собой у него не было. Чем раньше он отдаст долг, тем быстрее оправдается в глазах ближайшего окружения. Самое интересное, что денег у него на данный момент нет вообще, потому он, собственно говоря, и сел за игровой стол – надеялся выиграть.
– Чем ты себе на жизнь зарабатываешь? – прервала я рассказ хмурящегося родственника. – Только не говори, что игрой!
– Ну, по-разному бывает… – смущенно отозвался он. Вообще говоря, отец выглядел очень подавленным и пристыженным. Густые брови над маленькими впалыми глазками продолжали хмуриться, точно он пытался вспомнить причины, по которым пал так низко, дрожащие пальцы нервно перебирали волоски разношерстной бородки. – Я вроде как сантехник.
Я решила уточнить:
– Вроде как или сантехник?
– Сантехник, – закивал он. – Такая работа – то густо, то пусто. В поселке нашем лишь одно домоуправление, вот в нем я и числюсь. Все, кто мог, уже ванны и унитазы себе поменяли, остальным не по средствам. Последний месяц вообще – мертвый период. Кручусь, как могу.
– Постой, а где ты живешь-то? – По последним слухам папан пребывал в нашем городе. А город у нас довольно крупный, не столица, конечно, но поселком явно не назовешь.
– В Валищево. Знаешь? Сорок восьмой маршрут туда идет.
Я кивнула.
– Один живешь-то? – Его черед кивнуть. – А как же баба твоя?
– Ну… Разбежались, – покраснев, выдал отец тайну личной жизни и отхлебнул из чашки остатки совсем остывшего чая. – Уже полтора года как.
– А детей-то не нажили?
– Не нажили, – с сожалением ответил Михаил Геннадьевич.
– Ладно. – Несмотря на мое «ладно», мне было странно и даже неприятно услышать такой ответ. Все же я часто думала об отце, кто он, что он, и все время представляла вокруг него, такого большого, высокого и сильного, целую ватагу орущих детишек, оправдывая тем самым его нежелание общаться со своей первой дочерью – мол, на меня просто не хватает времени. – Ну давай дальше.
А дальше ничего и не было. Он вспомнил, что дед оставил ему фамильные драгоценности, которые сбагрить в такое общество, где так и крутятся барыги и бандиты, самое благое дело. В чем-то он прав, возникни у нас такая проблема – в банк же эти цацки не понесешь. Антикварам страшно, мало ли, арестуют еще нас за незаконное хранение такой исторически ценной вещицы (я не читала Уголовный Кодекс, но, как мне казалось, по закону эту вещь, как и клад, положено сдать государству; хотя кто же, с другой стороны, выкопанное государству-то отдает? Я вот в свое время не отдала), а больше продавать некому. И все равно, мне жутко не нравилось то, что драгоценности (кстати, я даже не знаю, что они из себя представляют, но воображение рисует что-то непременно зеленое: в отличие от многих представительниц слабого пола, бриллианты меня никогда не будоражили, я нахожу их приевшимися и безынтересными, тогда как изумруды поистине великолепны), так вот, драгоценности, столько поколений бережно хранившиеся в семье Любимовых, помнившие столько исторических событий, побывавшие в таких знатных величественных руках (повторюсь, про Голицыных сведения не достоверные, но тем не менее с некоторой долей вероятные), должны стать платой за проигрыш в карты какому-нибудь алкашу… Я понимала, что никогда их носить не буду, но они реально заслуживали иной участи – как минимум радовать глаз посетителей музея.
– А кому ты должен-то?
Почему-то мой вопрос вызвал легкое раздражение:
– Да какая разница? Смысл в том, что я должен их отдать. – Затем взгляд его помягчел, он вспомнил, с кем имеет дело – с дочерью, перед которой сильно виноват. – Катюш, пойми, это очень срочно. Этот человек не любит ждать. На меня могут обрушиться крупные неприятности. – Он подался вперед и, понизив голос, зашипел: – Возможно, даже смерть.
– Боже! – не удержалась я от восклицания. Куда он пытается меня втянуть? И куда он сам по собственной неосмотрительности вляпался? И это мой отец? Ну и ну. Честно говоря, я сама слыву в кругу знакомых и друзей самой отпетой авантюристкой, так чего тут удивляться поведению отца? Одной загадкой меньше: раньше я все время гадала, в кого же я такая уродилась.
– Дочь, мне нужна твоя помощь! Позарез! Мне не к кому больше обратиться.
Вот действительно, падающие кактусы – к несчастью и хлопотам. Но делать нечего. Я поднялась и пошла в комнату звонить матери.
Невзирая на нашу ссору, она ответила вполне доброжелательно:
– Да, Кать.
– Мам, тут это… Короче… ЧП.
– Само собой. Если ты первая соблаговолила мне позвонить, здесь явно без ЧП не обошлось. – Мать была совершенно права. Почему-то после ссоры первая я никогда не подхожу, даже зная свою вину. Ужасный характер, пора его менять на фиг. – Так что там?
– Там… Там… – я долго не могла проговорить это. – Отец пришел.
– Кто? – решила она, что ослышалась.
– Отец, – терпеливо повторила я.
– Чей отец?
– Мам, ну как это чей? Мой, естественно!
– Боже! – произнесла мама и, по-моему, лишилась сознания.
– Мам! Все в порядке?
– Что, он так и сказал? Отец? Так и представился?
– Да, да!
– Вот жизнь… Ну и как этот козел поживает?
– Мам, козлу нужны драгоценности, что оставил нам дед.
– Ни фига себе! Какой на хрен камень? Камень уже положили, теперь надо асфальтировать!
– Чего? – несказанно удивилась я.
– Я не тебе, мы тут дорогу прокладываем. Вот что, пошли ты его к черту. Столько лет они ему были не нужны, а теперь нате положите! – Я объяснила причины возникновения у отца желания завладеть несметным богатством немедленно. – Так, он снова за старое! Когда я выходила за него замуж, он перестал играть, я думала, что отучила его от этой гадости! Может, он еще и пьет?
– Мама, я не знаю, пьет ли он, но я знаю, что через пару минут у меня закончатся деньги на телефоне. Давай ближе к делу. Отдаем ли мы ему ценности, и если да, то где это добро припрятано.
– Послушай, Кать, после смерти деда мы нашли только часть. Серьги и перстень. Они сейчас хранятся в ячейке на вокзале. Запомни, ячейка номер сто восемьдесят девять, код шесть-шесть-шесть-ноль-ноль-ноль-шесть-шесть-шесть.
– Какой дурацкий код, – не удержалась я от высказывания.
– Спасибо, я сама придумала. Отдай ему то, что там есть, думаю, любой долг это покроет. Пока.
– Пока.
Появившись в кухне, я увидела весьма занимательную картину: папаша робко мыл чашки в раковине мыльной губкой. Обернувшись через плечо, спросил: