Роза из клана Коршунов - Татьяна Чернявская

Здоровьем, как и внешностью в целом, исключая отцовский неприметный рост, Карина пошла в мать и посему четыре каменные стены, покрытые гобеленами, подолгу становились единственным, что видела маленькая девочка. На гобеленах красовались благородные олени, рыцари в сияющих доспехах, высокий народ с натянутыми луками. Карина помнила каждую деталь их одежды, все возможные выражения прекрасных лиц, и казалось, что легендарные войны тоже узнают свою юную почитательницу и приветственно машут на редком сквозняке. Тяжёлые от налипшего песка ставни плотно закрывали небольшое окошко под потолком, сберегая девочку не только от холодного ветра, но и от шумных улиц Постава. Четыре криволапых канделябра с кривыми свечами давали мало света. Каждый раз, когда цепкие лапки солнечных лучей пробирались в щели и теребили хохолки диковинных птиц на стенах, Карина тяжело вздыхала и яростно желала выбраться из тёмной душной комнаты туда, где было много света, много приключений и опасностей, где можно было стрелять из луков, поражать мечами чудовищ, чаровать и совершать подвиги, где б её ждали настоящая жизнь и настоящие друзья. Но дверь предательски скрипела и в комнату заходила матушка с подносом настоек и насильно укладывала непослушную дочку в постель. Лактасса не могла свыкнуться с постоянной тягой к опасности своего мужа, и уж подавно не желала слышать ничего подобного от дочери. И Карина в очередной раз послушно пила лекарства, прятала под кровать деревянную саблю и ложилась спать.

Отец ничем не мог помочь дочери. Он старался как можно чаще брать её с собой на заставы, тайком учил владеть мечом и разбираться в проклятых существах, приучал к седлу и книгам, постоянно рассказывал о далёких походах, но не мог обучать подобно мальчишке, как не сумел поделиться своей силой и здоровьем. Карина искренне радовалась и этому. Время с отцом становилось для маленькой девочки живительной отдушиной в бесконечной монотонной серости дней благородной девицы. Это был глоток прохладной свободы, поток фантазий и приключений, но он стремительно иссяк, в один день, в одно мгновенье, что растянулось для Каринки годами…

Отец тем утром не стал брать с собой Карину на привычный объезд, хотя девочка приготовилась заранее и даже надела крепкую кожаную куртку поверх платья и новые сапожки, чтоб ненароком не простудиться на пронизывающем ветру пустынного приграничья. Аверас просто вскочил на коня, обвёл своим кошачьим взглядом двор, подмигнул, выбежавшей следом дочери и ускакал. К обеду пришли гроллины и долго разговаривали всхлипывающей и мертвецки бледной матушкой. "Мы соболезнуем" — говорил один. "Мы ничего не могли поделать" — говорил второй. "Мы скорбим" — картавил третий, словно не было отдельных людей, а над ними висело большое и загадочное "Мы", которое соболезновало, бездействовало и скорбело, в то время как людям было абсолютно безразлично произошедшее. Лица мужчин хоть и были серы, не выражали ничего. Карина заподозрила неладное и тайком улизнула на улицу из своего наблюдательного поста за ширмой. Во дворе одиноко стояла большая городская телега, застланная каким-то тряпьём. Она принадлежала администрации Постава, и потому её выкрасили в приметный красный цвет, но время и нещадное использование постирали гербы и завитушки на боках, сделав рябой и убогой. Толстый флегматичный конь самозабвенно обгладывал куст матушкиных пионов и не обращал на девочку внимания.

— Что же такое могли привезти из градоправления, что им самим стыдно? — спросила у лошади Каринка и, не получив вразумительного ответа, сама полезла посмотреть.

Тряпки были тяжёлыми и старыми, даже нашивки гроллинов во многих местах были ободраны. Девочка с трудом вскарабкалась на эту гору и начала разгребать рваные плащи пограничников. "Неужели они просят маму всё это постирать!" — с ужасом глянула она на бурые застарелые пятна. Груз так ненормально пах, что у Каринки тут же начала кружиться голова, разражаясь очередной мигренью. Вдруг девочка нашарила привычный подол отцовского плаща и со всех сил потянула на себя. Гора заворошилась и сползла на землю. В ворохе гроллинских плащей, как и требовала традиция, лежал Аверас Корсач. Каринка с трудом сдержалась, чтоб не закричать, так непривычно отстранённо и чуждо лежал отец, его бронзовая от солнца кожа казалась выбитой из куска камня, холодного и совершенно не настоящего, будто поржавшего и перевравшего мягкие черты лица командующего. Неожиданно девочка поняла, что так странно пахло…. Запах исходил от отца, наверно так пахла пустыня, когда умирала.

Каринка не верила и не хотела верить.

— Может папу ранили, и он отдыхает! — запоздало догадалась она. — Тогда не нужно его будить!

Девочка постаралась вести себя, как вёл отец, укладывая её спать: подтянула верхний плащ к отцовскому подбородку на манер одеяла, а другие взбила над головой виде подушки, чтобы не затекла шея, пока прибежит городской лекарь со своей огромной сумкой, забитой травками и бутылочками. Когда Каринка склонилась над отцом, чтобы на отход поцеловать его в лоб, веки распахнулись…

В зелёных глазах отражались ворота и пустынный горизонт. Ветер нёс по бугристой глади туманную взвесь тяжёлым покрывалом. Колыхались барханы, бегали перед взором неприметные холмики, словно мышкующие котята. Один подполз совсем близко. Каринке хотелось потрогать его, но картинка не менялась, словно отражение чего-то ждало и не имело права отвлекаться от горизонта. Разрывая землю, холм вздыбился кучей песка. На мучительно замедленной картинке степенно оседали песчинки, проявляя Его. Высокое тощее нечто стояло, сгорбившись, длинные тонкие лапы заканчивались загнутым внутрь толстым когтём, по бледному телу шли зеленоватые разводы, из раскрытой пасти капала слюна, редкие белые пряди свешивались почти до пояса, заслоняя уродливое лицо, хребет и бока покрывали змеиные чешуи. Создание сверкнуло красными глазами и прыгнуло быстрее, чем песок успел опасть. Тогда-то Каринка впервые и поняла, что такое странное слово "вурлок".

Потом матушка долго плакала, а лекарь не помогал отцу. Он бегал вокруг девочки, ставил ей примочки, причитал и громко ругался на гроллинов и вурлоков. Карину надолго заперли в комнате и отпаивали горькими настойками. Девочка не видела, как причитающие женщины омывали скованное неведомой силой тело, как почётный отряд гроллинов в сияющих доспехах несли на плечах отца к погребальному кострищу, как священник с молитвами поджёг божественный огонь. Она не видела дальше узенькой щели под дверью, но чувствовала холодное прикосновение масел, слышала звяканье кольчуги о перепоясь, чуяла удушливый чад пепелища. Что-то в ней словно изменилось к счастью или на беду….