Ближневосточная новелла - Салих ат-Тайиб

Аллегория в сочетании с фольклорными традициями довольно широко представлена в арабоязычных литературах. С этой точки зрения арабская критика особенно выделяет Закарию Тамира и суданца ат-Тайиба Салиха. Читатель, несомненно, отметит психологическую глубину рассказов этих авторов.

Элемент иносказания присутствует и в «Пленнике земли» Фаридуна Амузгара (псевдоним Фаридуна Тонкабони). Рассказ, написанный не без влияния новейшей западной литературы, в форме внутреннего монолога, явно задуман автором как аллегорическое изображение крестьянства Ирана, задавленного бедностью, невежеством, сословными предрассудками.

В поисках безвозвратно ушедшего прошлого совершают поездку в Хайфу герои Гассана Канафани, лауреата премии «Лотос» (1974 г.). «Поездка в Хайфу» — одна из самых объемных вещей сборника. К ее автору можно отнести слова Анри Аллега о Мулуде Ферауне: «Некоторые писатели обладают жестоким и в то же время великим преимуществом: не только их книги, но и сама трагическая гибель их свидетельствуют о борьбе и страданиях родной страны». Талантливый, плодовитый писатель Гассан Канафани трагически погиб в результате террористического акта. В публикуемом произведении не следует отождествлять автора с его героем. Автор подростком был вынужден покинуть родину, подобно сотням тысяч соотечественников, но в отличие от своего героя он не сидел сложа руки, а боролся словом и делом, поэтому и не приемлет позицию отцов или старших братьев, а показывает их слабые стороны, не сгущая, однако, красок. Известный египетский критик Гали Шукри справедливо замечает, что заключительная часть новеллы «является как бы теоретическим дополнением художественного произведения» и диктуется внелитературными факторами.

Вошедшие в сборник произведения весьма разнообразны в жанровом и стилистическом отношениях. «Поездка в Хайфу», в сущности, стоит где-то на грани между новеллой и повестью (в арабской критике эта литературная форма определяется довольно зыбким термином ривая), юморески Ф. Амузгара и турецких писателей совсем коротки. Строгая и спокойная манера, в которой написан рассказ ат-Тайиба Салиха «Горсть фиников», кажется, ничем не напоминает томительное многословие, вязкость стиля «Пленника земли». Острофельетонная стилистика рассказов «Хозяин собаки», «Made in Turkey» заставит вспомнить хорошо известные советскому читателю произведения турецкого сатирика и юмориста Азиза Несина.

Лаконична и удивительно современна проза Голамхосейна Саэди, представленного в сборнике всего одним рассказом на городскую тему (а если заглянуть глубже — на тему некоммуникабельности, смятения, эфемерности существования, волнующую многих современных писателей в разных странах мира) — «Горячка». Мастерски владея диалогом, Саэди создает характеры с помощью одной их речевой характеристики, практически без авторских описаний.

В сборник включены рассказы наиболее своеобразных, по мнению составителя и переводчиков, авторов, пишущих на современные темы, предпочтительно городские. Иранская и турецкая части выделены по «государственному» принципу, арабская — по языковому. Публикуемые рассказы переводятся на русский язык впервые.

АРАБСКИЕ СТРАНЫ

ат-Тайиб Салих (Судан)

Горсть фиников

Перевод Л. Мелкумян

Конечно, я был тогда совсем маленьким. Не помню, сколько мне было лет, помню лишь, что люди, которые видели меня с дедушкой, гладили меня по голове и трепали по щечке, как всех маленьких детей. Странно, что я никогда не гулял с отцом, дедушка же, когда шел куда-нибудь, всегда брал меня с собой. Каждое утро я ходил в мечеть изучать Коран. Мечеть, река и поле — вот вехи нашей жизни.

Большинство моих сверстников тяготились тем, что надо сидеть в мечети и твердить Коран, но мне это нравилось. Наверное, потому, что я легко и быстро заучивал наизусть. Когда в мечеть кто-нибудь приходил, шейх всегда просил меня встать и прочитать суру «Рахман».

Посетители мечети гладили меня по голове и трепали по щечке — как и те, кто видел меня с дедушкой. Я любил мечеть. Любил я и реку. Днем, когда мы были свободны от занятий, я бросал свою деревянную дощечку, со всех ног бежал к маме, в одну минуту проглатывал обед и мчался к реке. Накупавшись, садился у воды и смотрел, как берег, изгибаясь к востоку, скрывался за густой акациевой рощей. Я любил все это и, погружаясь в мечту, представлял себе, что за рощей живет неведомое племя великанов — все огромного роста, белобородые и остроносые, как мой дед.

У деда действительно был большой и острый нос. Прежде чем ответить на мои многочисленные вопросы, дед обычно тер кончик носа указательным пальцем. Борода у деда была пышная, мягкая и белая, как хлопок. Я никогда не видел ничего столь ослепительно белого, ничего белее бороды моего деда. Он был очень высок, во всяком случае, я не знал никого в нашем местечке, кто, разговаривая с ним, не задирал бы голову вверх. А входя в комнату, дедушка наклонялся так низко, что напоминал мне изгиб реки у акациевой рощи. Мой дедушка был высоким и худым. Я любил его. Мне хотелось, когда я вырасту, быть похожим на него, широко шагать по земле и пахать эту землю.

Кажется, он выделял меня среди других внуков. И я не упрекаю его за это: мои двоюродные братья были тупицами, я же рос умным ребенком — так говорили взрослые. Я всегда угадывал, когда он хочет, чтобы я смеялся, а когда — чтобы молчал. Я знал время его молитв, готовил ему все необходимое, наполнял водой кувшин прежде, чем он просил меня об этом. Отдыхая, он любил слушать, как я читаю нараспев Коран, и по лицу деда я видел, что он мной доволен.

Однажды я спросил деда о нашем соседе Масуде. Мне казалось, что он не любит Масуда. Дедушка потер кончик носа указательным пальцем и ответил:

— Он ленивый человек, а я не люблю лентяев.

— Что такое ленивый человек? — спросил я деда. Он немного подумал и сказал:

— Посмотри на это большое поле. Его не охватишь взглядом, потому что оно тянется от края пустыни до берега Нила. Длина этого поля сто федданов[1]. А там, видишь, множество финиковых пальм? А эти деревья, видишь? Всем этим владел Масуд, все это досталось ему в наследство от отца.

Дед замолчал, и я перевел взгляд с его бороды на обширные земли, о которых он мне говорил. Мне было все равно, кто владеет пальмами, деревьями и черной растрескавшейся землей. Ведь я только мечтал здесь да бегал в свободное время. Дед заговорил снова:

— Да, внучек, лет сорок назад всем этим владел Масуд, а сейчас две трети земли принадлежат мне.

Его слова взволновали меня. Мне казалось, что земля эта принадлежит деду от сотворения мира…

— У меня не было ни феддана, когда я пришел сюда. Хозяином всего этого был Масуд. Но теперь все изменилось. И я думаю, что, прежде чем Аллах призовет меня к себе, я куплю и оставшуюся часть земли.

Не знаю почему, но, когда дед произнес эти слова, меня охватил страх и я почувствовал симпатию к нашему соседу Масуду. Лучше бы дед не забирал у него землю! Я вспомнил пение Масуда, его красивый голос, громкий смех, похожий на звук льющейся воды. А мой дед никогда не смеялся. Я спросил деда, почему Масуд продал землю.

— Из-за женщин, — сказал он. В голосе деда было неодобрение, и я почувствовал, что женщины, видно, нечто ужасное.

— Масуд, внучек, женат на многих женщинах. И вот каждый раз, когда он женился, он продавал мне феддан или два.

Я быстро подсчитал про себя, что Масуд наверняка женат на девяноста женщинах. Но тут же вспомнил трех его жен, их бедность, хромую ослицу, старое седло, поношенную, дырявую галлабийю[2]. Мне казалось, что я уж и думать забыл об этом, как вдруг увидел идущего в нашу сторону человека. Мы с дедом переглянулись.

— Сегодня я собираю финики. Приходите, — сказал подошедший Масуд.

Я внезапно почувствовал, что на самом деле ему вовсе не хочется видеть деда. Но дед быстро поднялся, и я заметил, как блеснули его глаза. Он потянул меня за руку, и мы отправились к Масуду на сбор фиников.

Кто-то принес деду скамейку, покрытую бычьей шкурой. Дед сел, а я остался стоять. У Масуда было много народу. Я знал всех, кто там был, но почему-то начал наблюдать за Масудом. Он стоял в сторонке один, как будто все, что происходило, его не касалось, хотя собирали-то его финики. Изредка он оборачивался на звук падающей сверху огромной грозди плодов. Один раз он закричал сидевшему на верхушке пальмы пареньку, начавшему срезать длинным острым ножом гроздь фиников:

— Осторожно, не повреди сердцевины пальмы!

Но никто не обратил внимания на его слова. Парень, сидевший на дереве, продолжал быстро и ловко орудовать ножом. Подрезанная гроздь полетела вниз, и казалось, будто она летит прямо с неба. А я задумался над словами Масуда «сердцевина пальмы» — мне представилось, что у пальмы есть живое, трепетное сердце! Вдруг я вспомнил, что сказал мне Масуд, когда увидел, как я ломаю ветку маленькой пальмы: «Пальмы — что люди, они могут радоваться и страдать». И мне стало стыдно — не знаю отчего.