Патриот - Андрей Рубанов

Потом, наконец, его безумную идею. Магазин. Национальный антикризисный гипермаркет. Проживший, увы, всего семь лет – если считать от момента появления сырой идеи, от воображённых, нафантазированных красных букв в чёрном небе.

«Готовься к войне».

И до сегодняшнего дня.

– Алекс, – позвал он. – Ты прав. Меня опять понесло. Я орал и ругался. Я мудак конченый. Прости.

Горохов молчал, смотрел в треснувшее стекло.

– Ты не обязан заниматься телогрейками, – добавил Знаев после небольшого дипломатичного молчания. – И вообще… Если устал… или… ну… боишься – уходи. Я пойму.

– Я не трюмная крыса, – ответил Горохов. – Я не побегу с корабля.

– Мы не крысы, – сказал Знаев. – Мы музыканты. «Титаник» тонет, а мы – сидим на палубе и играем на виолончелях.

Горохов скупо улыбнулся и ловким жестом, отработанным за четверть века канцелярской практики, достал из кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу и подсунул авторучку:

– Распишись. Я возьму денег из кассы. Надо заплатить пожарникам штраф. Оказывается, все решётки на первом этаже должны открываться. Чтоб, значит, в случае возгорания выпрыгивать…

– Подожди выпрыгивать, – сказал Знаев и в свою очередь пододвинул к Горохову планшет (с лопнувшим тоже стеклом). – Посмотри.

Горохов надел очки и наклонил маленькую коротко стриженную голову.

С экрана смотрел сосредоточенный вихрастый мальчик.

– Это ты?

– Тут мне восемь лет. Тут – двенадцать. А это – старшие классы…

Горохов весело рассмеялся, и стыд перестал беспокоить бывшего банкира.

– Тощий, из штанов вырос, – потешаясь, сказал Горохов. – А уши-то, уши! Торчат, как у оленя!

– Олень – это грубое оскорбление.

– А почему сейчас не торчат?

– Торчат так же. Шея стала толще, из-за этого уши кажутся меньше.

Смех перешёл в сердечное хихиканье.

– Извини, Серёжа… В школе, наверное, ты из-за этих ушей страдал немало.

– В школе, – сурово ответил Знаев, – я был крутым парнем. Первым гитаристом. Но вот этого школьного пиджака я не помню. Я вообще не помню этих фотографий. Их прислали сегодня утром. По электронной почте. Женщина. Зовут Вероника. Кто такая – непонятно. Просит о встрече.

– Чего хочет?

– Отдать мне оригиналы.

– Зачем?

– А я узнаю, – сказал Знаев. – Поговорю. Откуда у чужого человека мои детские фотографии?

– Это подстава, – уверенно сказал Горохов. – Или шантаж. Один не езди. И прицепи на фуфайку микрофон. Сейчас нельзя рисковать…

– Рисковать можно всегда.

– Она приедет сюда?

– Нет. Встречаемся в городе.

– Будь осторожен.

– Спасибо, брат. Если бы не ты, я бы уже был мёртвый.

– Не надо пафоса, – раздражённо сказал Горохов. – Пока ты не мёртвый – распишись вот здесь. Я буду переделывать решётки и откачивать воду из подвала. Детские фотографии или не детские – магазин должен работать.

Из кабинета – почти сто метров по коридору, освещённому скупо, лампами-миньонами (здесь отчаянно берегли энергию), в надоевших запахах сырого цемента, кирпича, селёдки, ацетона, пролитого алкоголя, слежавшихся тряпок, спотыкаясь о ящики и коробки, сухо здороваясь с незнакомыми людьми: теперь в магазине люди менялись часто, кассиры, товароведы и охранники нанимались и увольнялись ежедневно; теперь хозяин никого не знал ни в лицо, ни по имени, но хозяина знали все, а кто не знал, угадывал по бешеному взгляду – и при его приближении на всякий случай прижимался к голым стенам, демонстрируя крайнюю степень уважения.

В конце коридора – лестница вниз, во двор, заставленный баками с мусором.

Согбенный азиат в форменной жилетке на голое тело тщится придвинуть вонючие ёмкости плотней друг к другу: мусор накапливается стремительно, со скоростью пять кубических метров в сутки, и если его не вывозить, весь магазин, вместе с пятиконечными красными звёздами на крыше, будет погребён в нечистотах.

У крыльца служебного выхода стоял пыльный мотоцикл хозяина магазина: не самый дорогой, зато самый быстрый. Один безбашенный японец когда-то впервые в мире развил на таком мотоцикле скорость в триста километров в час. При первом же взгляде на любимого коника у Знаева поднялось настроение, и даже запах, исходящий от мусорных баррикад, не показался столь тошнотворным.

Знаев подставил физиономию горячему солнцу и вспомнил, что не спросил Алекса Горохова о самом главном.

И возвращается назад, в кабинет.

И застаёт своего единственного помощника за распитием алкоголя.

Помощник – да, злоупотребляет, но его можно понять: нагрузка слишком велика.

Горохов смотрит совершенно бессмысленным, опрокинутым внутрь взглядом – такой бывает в первые мгновения после выпитого стакана. Знаев плотно закрывает за собой дверь.

– Забыл спросить. Как твой брат?

– Не очень, – ответил Горохов; на его бледном лбу выступил пот. – Лежит пластом. Обе почки отказывают. Распух уже. Врачи говорят: срочно в больничку. Он резко против.

– Заставь.

Горохов покачал головой.

– Не буду. Он свободный человек. Это его свободный выбор. Он за всю жизнь ни одной таблетки не съел. Медицине не доверяет. Не пил, не курил, чистюля страшный. Ни разу, сколько помню, в речке не купался – боялся заразы… Плавать летал – строго в Египет… Каждый день – йога и медитация… Сорок два года… И вот чем закончилось.

– Сорок два, – сказал Знаев. – Шесть полных циклов. Давай-ка бери денег из кассы и вези его насильно в самую лучшую клинику.

– Деньги есть, – угрюмо ответил Горохов. – Но я не сторож брату своему.

Знаев хотел сказать что-нибудь умное и ободряющее, но вместо этого молча подошёл и погладил пьяного Горохова по седой голове. О чём говорить? За четверть века совместной деятельности сказаны все слова, какие только существуют. Иногда Знаеву кажется, что он и его ближайший соратник даже стали похожи внешне, как старые супруги.

– Не пей много, – попросил он.

– А ты не езди быстро.

Знаев вышел в коридор, снова плотно закрыв дверь, – и столкнулся с Машей Колывановой, одетой, по случаю летней жары, в рискованный полупрозрачный сарафан на бретельках; от голых плеч пахнет пудрой, под голым локтем – пухлый гроссбух, на голой шее и в ушах блестит золото. Подавляющее большинство бухгалтеров-женщин испытывают страсть к золоту: очевидно, длительная работа с неосязаемыми ценностями заставляет их возлюбить ценности осязаемые, в виде самоварно сверкающих цепей и прочих кулонов.

– Не заходи пока, – велел Знаев. – Он занят. Через полчаса вернёшься.

– Ладно, – ответила привыкшая ко всему Маша, развернулась и ушла. Она тоже любила выпить, по той же причине – слишком много работы, беготни и ответственности.

«Впрочем, – решительно подумал Знаев, – вся их ответственность – чепуха по сравнению с моей ответственностью. Это я, а не они, задолжал миллионы; это мне, а не им угрожают уголовными делами и тюрьмой; это я, а не они, буду за всё отвечать, когда придёт время».

Он садится в седло и рвёт с места, оставляя за спиной нечистый двор, и заполненный людьми национальный антикризисный магазин, и звёзды на его крыше.

Его построили быстро – за два года – но с момента открытия супермаркет «Готовься к войне» ни одного дня не проработал легально. Само здание не было сдано в эксплуатацию, государственные контролёры и чиновники разнообразных надзорных органов не подписали официальных документов. Они считали, что подвал неправильно изолирован, что нагрузка на существующие коммунальные сети умышленно занижена, что система вентиляции не соответствует нормам. Но хозяину некуда было деваться, и он договорился со всеми. Ему разрешили работать временно, «в порядке исключения», «до особого распоряжения». Он завёз товар и открыл торговлю, и теперь регулярно выплачивал штрафы и раздавал подарки всем, кто мог явиться в торговый зал и прекратить торговлю одним росчерком пера.

Всё происходило незаконно с первой секунды, с первого пробитого кассового чека.

Инспектор дорожного движения считал, что на стоянке возле магазина неправильно расставлены указатели, – и хозяин исправлял. Пожарный инспектор считал, что в помещениях плохо нарисованы стрелки, указующие на выход, – и хозяин рисовал заново. Глава районной администрации считал, что территория вокруг магазина не благоустроена, что неплохо было бы завезти пару тысяч кубов грунта и высадить десяток деревьев, – и хозяин завозил и высаживал, скрипя зубами. Чиновники даже не улыбались. Они делали свою работу: крыша действительно протекала, и в подвале действительно стояла вода, и владелец супермаркета господин Знаев действительно был обязан виновато кивать, исправлять, переделывать и просить дать ему время.

Ему всегда шли навстречу: он создал полторы сотни рабочих мест и платил большие налоги. Его магазин громадно сиял по ночам, зазывая обеспеченных граждан, мчащихся по федеральной трассе, остановиться и заглянуть хотя бы из любопытства: что там такое насчёт войны? Его магазин показали по «Первому каналу» и по НТВ. Он был, в общем, всем любопытен или даже симпатичен, Знаев, бизнесмен-эксцентрик, с его лопатами, кирзовыми сапогами и телогрейками. Но даже такие люди должны играть по правилам. Особенно такие.