Сказка про Щелкуна и мышиного короля - Эрнст Гофман

III. Щелкун

А Маша между тем нашла под елкой еще новую игрушку. Когда гусарский полк Фрица отъехал со своего места, то оказалось, что сзади этого полка стоял, прислонившись к самому дереву, скромный и тихий маленький человечек. Стоял и спокойно дожидался, чтобы очередь дошла до него.

Нельзя было сказать, чтоб этот человечек был особенно красив. Нет. Его туловище и в особенности голова были слишком велики сравнительно с худенькими, тонкими ножками. Но зато он был прекрасно одет, и можно было сейчас же видеть, что это благовоспитанный и образованный человек. На нем была надета прекрасная гусарская синяя куртка со множеством белых шнурков и пуговиц; на ногах были отличные синие панталоны, а высокие блестящие сапоги сидели так ловко, что в пору хоть настоящему офицеру. Одна только вещь немножко портила все дело. На спине у этого человечка был приделан узенький, нескладный плащ, совсем точно какая-то деревяшка. Маше сначала плащ этот очень не понравился, потом она вспомнила, что дядя Дроссельмейер также носит очень плохую шинельку, а что он все-таки милый дядя. С дядей Дроссельмейером у человечка оказалось, впрочем, еще и другое сходство. На голове у него была некрасивая большая шапка, а дядя Дроссельмейер также носил престранный большой картуз. Но во всяком случае человечек был гораздо красивее дяди, и чем более приглядывалась к нему Маша, тем более нравилось ей его доброе и ласковое лицо.

– Милый папа, сказала Маша, – а вот этот чудесный маленький человечек около елки, кому он?

– Он будет вам всем грызть орехи, сказал доктор Штальбаум, – тебе Маша, Фрицу и сестре Луизе. Он будет ваш общий.

Тут доктор Штальбаум осторожно снял человечка со стола и приподнял к верху его плащ. В ту же минуту человечек широко, широко раскрыл рот и показал два ряда чудесных, острых и белых маленьких зубков.

– Положи ему в рот орех, сказал доктор Штальбаум.

Маша положила орех; человечек в одну минуту его разгрыз; скорлупа посыпалась на пол, а ядро покатилось Маше прямо в руку. Тут Маше и всем сейчас же сделалось ясно, что маленький человечек происходит из знаменитой игрушечной семьи Щелкунов и что он продолжает заниматься ремеслом своих дедов и прадедов. Маша даже вскрикнула от радости. Когда доктор Штальбаум увидал, что Маша так радуется Щелкуну, он отдал ей его на особенное попечение. Ты будешь его беречь и за ним ухаживать, сказал он Маше, а пользоваться им будете вы все. Маша сейчас же взяла Щелкуна на руки и стала давать ему грызть орехи. Она нарочно выбирала все самые маленькие, чтобы Щелкуну не приходилось так широко раскрывать рот, что к нему вовсе не шло. К ней подсела старшая сестра Луиза, и Щелкун по-видимому с большим удовольствием грыз им обеим орехи,’ у него с лица не сходила приятная улыбка. Между тем Фриц уже устал командовать своими гусарами. Он услыхал, что щелкают орехи, подбежал к сестрам и расхохотался на Щелкуна. Каждому хотелось поесть орехов; Щелкун пошел ходить по рукам. Работы ему досталось не на шутку, только и слышалось что „щелк» да „щелк», а Фриц нарочно вкладывал в рот человечку самые большие и крепкие орехи. Вдруг послышалось трах! трах! – и у Щелкуна вывалились три зуба, а нижняя челюсть отвисла и зашаталась.

– Ах, бедный мой Щелкун! – закричала Маша и поскорее взяла его из рук Фрица.

– Он дурак! – сказал Фриц. – Хочет быть Щелкуном, а у самого порядочных зубов нет, да должно-быть он и дела-то своего не знает как следует. Дай-ка его сюда, Маша. Пусть он мне грызет орехи, а если у него вывалятся остальные зубы, да хоть бы даже и вся челюсть, не беда, туда ему и дорога!

– Ах нет, сказала Маша и заплакала, – Я тебе не дам моего милого Щелкунчика. Посмотри, как он жалобно смотрит на меня. Ты, Фриц, жестокий человек. Ты бьешь своих лошадей и застреливаешь иногда своих солдат.

– Это все так и должно быть, ты этого не понимаешь, сказал Фриц. – Щелкун наш общий, давай его сюда.

Маша горько заплакала и поскорее завернула Щелкуна в свой носовой платок. К ней подошли родители и дядя Дроссельмейер. К великому огорчению Маши, дядя принял сторону Фрица. Но доктор Штальбаум сказал, что он отдал Щелкуна под особое покровительство Маши, что теперь за Щелкуном нужен особый уход, и что Маша следовательно может им распоряжаться как она хочет.

– Удивительно, говорил отец, – каким образом Фриц требует, чтобы Щелкун продолжал служить, когда тот захворал на службе. Как же это Фриц командует полком и не знает, что раненых никогда не ставят в строй?

Фрицу сделалось очень совестно. Не говоря ни слова, он отошел к другому концу стола, где его гусары уже расположились спать, выставив по всем правилам караулы. Маша собрала зубки, вывалившиеся у Щелкуна, и подвязала ему подбородок хорошенькою белою ленточкой, которую она отколола от своего платья. Бедный Щелкун казался очень испуганным и весь побледнел. Маша еще крепче завернула его в свой платок, взяла на колени и начала качать точно маленькое дитя, а сама в это время рассматривала книжку с картинками. Ей сделалось очень досадно, когда дядя Дроссельмейер начал над ней смеяться и все приставал к ней с вопросом: почему ей так нравится безобразный маленький Щелкун? Ей опять припомнилось странное сходство между Щелкуном и дядею, и она очень серьезно сказала:

– Милый дядя, если бы ты нарядился так же хорошо, как мой маленький Щелкун, и если б у тебя были такие же прекрасные сапоги, ты все-таки, пожалуй, не был бы так хорош, как он.

Маша никак не могла понять, почему рассмеялись её родители при этих словах, а дядя Дроссельмейер покраснел и совсем перестал смеяться. Должно-быть на это были какие-нибудь особые причины.

IV. Необыкновенное прошествие

В доме доктора Штальбаума, в той комнате где обыкновенно вся семья собиралась по вечерам, стоял у стены, налево от дверей, высокий шкаф со стеклянными стенками и дверцами. Здесь дети берегли все подарки, полученные ими на елку.

Сестра Луиза была еще совсем маленькая, когда отец заказал этот шкаф очень искусному столяру. Столяр вставил в стенки и дверцы шкафа такие чудесные светлые стекла и так хорошо все сделал, что каждая вещь, поставленная сюда на полку, казалась почти красивее, чем когда ее держали в руках. Верхняя полка помещалась очень высоко; ни Маша, ни Фриц не могли до неё достать; на ней стояли большие механические игрушки дяди Дроссельмейера. На следующей полке лежали книжки с картинками. На двух нижних полках Маша и Фриц могли ставить все что хотели. Обыкновенно случалось так, что в самом низу жили Машины куклы, над ними располагались на зимних квартирах солдатики Фрица. Так случилось и теперь. Фриц расставил на второй полке своих гусаров, а Маша поместила свою разряженную новую куклу в самом низу, в кукольной гостиной. Гостиная эта была отлично убрана. Тут был прекрасный кукольный диван, обитый материей с большими пестрыми цветами, прекрасный маленький столик, множество прекрасных маленьких стульев, прекрасная кукольная кровать. Гостиная для кукол занимала целый нижний угол шкафа, и даже стены её были оклеены маленькими разрисованными картинками. Вы можете представить себе, как хорошо было здесь жить новой кукле, которая называлась мамзель Лина.

Приближалась полночь. Дядя Дроссельмейер давно ушел. Детям уже несколько раз напоминали про то что пора ложиться спать, но они никак еще не могли отойти от своего шкафа. Наконец Фриц ушел первый. Он решил, что его гусарам нужно отдохнуть, а пока Фриц был подле них, ни один не решился бы хотя на минутку закрыть глаза. Маша стала упрашивать:

– Мама, милая мама! позволь мне еще несколько минуточек побыть здесь! Мне еще столько нужно тут убрать! Я сейчас, сейчас приду.

Маша была тихая, умная девочка, и поэтому ей позволили еще несколько минут остаться одной со своими игрушками. Для того чтобы она как-нибудь не позабыла погасить в комнате свечи, мать сама погасила их все. Одна только лампа, висевшая по средине потолка, распространяла по комнате мягкий и ровный полусвет.

– Приходи скорее, Маша, а не то завтра утром трудно будет вставать, сказала госпожа Штальбаум и пошла в свою спальню.

Едва осталась Маша одна, как она поспешила развернуть платок, в который все еще был завернут Щелкун, и осмотреть еще раз раненого. Ей не хотелось делать этого при Фрице. Щелкун был очень бледен, но улыбался доброю и грустною улыбкой, так что Маше опять сделалось его чрезвычайно жалко.

– Ах, Щелкунчик, сказала она потихоньку, – не сердись на Фрица за то что он тебе сделал такую боль. Он хороший мальчик, уверяю тебя, только стал немного безжалостен, потому что все ведет войну и все дает сражения. Я буду за тобой ухаживать, пока ты не выздоровеешь совсем. Дядя Дроссельмейер вставит тебе зубки и вправит тебе плечо, он это умеет делать….

Маша не могла кончить, потому что при имени Дроссельмейер маленький Щелкун вдруг перекосил все лицо, а из глаз у него точно что-то сверкнуло. Маша не успела еще однако порядком испугаться, как Щелкун уже опять смотрел на нее со своею ласковою и доброю улыбкой. Она сейчас же поняла, что лицо Щелкуна перекривилось оттого, что по нем пробежала тень от заколебавшегося пламени лампы.