Рецепт - Марджори Боуэн

«Нет-нет, правда, я до сих пор дрожу; по-моему, во всем виновата та плита, рядом с которой я сидел. Я до нее дотронулся — она была прямо-таки ледяная, и мне показалось, что она источает какую-то промозглую сырость; так бывает со старыми камнями. Мне чудилось, будто я сижу рядом с глыбой льда, от которой веет студеным ветром — он пробрал меня до костей».

Остаток дня прошел за играми и развлечениями; вкусных яств и напитков тоже было в достатке, и под вечер нас охватило ощущение довольства друг другом и нашей хозяйкой. Только доктор Дилк был в дурном расположении духа, и это бросалось в глаза, ибо он уже успел зарекомендовать себя как человек приятный и уравновешенный. Он по-прежнему жаловался на свою простуду, сидя у самого камина, и я заметил, как он пару раз вздрогнул, точно от сквозняка.

На следующее утро доктор Дилк спустился к завтраку довольно поздно, и вид его удивил нас всех: он был бледен, как будто чем-то озабочен, рассеян и не слишком аккуратно одет. Разумеется, я тут же вспомнил о его вчерашних жалобах и решил, что он заболел. Когда же миссис Джейни прямо поинтересовалась, как он себя чувствует, доктор довольно резко ответил:

«А как можно себя чувствовать, если ты всю ночь не спал? Между прочим, я надеялся здесь отдохнуть!»

Мы все уставились на него, а он налил себе кофе и с жадностью осушил чашку; я заметил, что он постоянно вздрагивает. Нечто в его поведении и тоне, которым он отвечал миссис Джейни, побудило нас воздержаться от немедленных расспросов. Даже наша хозяйка, которую я никогда не считал особенно тактичной, сказала как бы между прочим:

«Всю ночь не спать — это ужасно. Мне очень жаль, что вам приготовили неудобную постель».

«С постелью все было в порядке, — ответил он. — Тем неохотней я покинул ее».

И затем доктор поведал нам свою историю — хотя и несколько смущенно, однако с видом человека, говорящего истинную правду. Его рассказ неоднократно прерывался нашими репликами и восклицаниями, но я передаю его здесь свободным от этих помех и точно таким, каким позже запечатлел его в своем блокноте:

«Меня разбудил стук в дверь. Я сразу стряхнул с себя остатки сна и произнес: «Войдите». Мне тут же пришло на ум, что кому-то стало плохо — врач должен быть готов к таким неожиданностям. Дверь открылась, и вошел человек с фонарем «летучая мышь». В нем не было ничего необычного. Он был с головы до пят укутан в плащ и казался чрезвычайно взволнованным. «Простите, что беспокою вас, — промолвил он, — но в вашей помощи нуждается одна молодая леди. Пожалуйста, пойдемте со мной». Я быстро оделся и вышел за ним вслед. У дома нас ждала небольшая коляска — такие и сейчас попадаются в сельской глуши, но у этого дома она смотрелась несколько странно. Я не разглядел ни лошади, ни кучера, ибо луну то и дело затмевали бегущие по небу облака. Сев в коляску, я ощутил отвратительный дух затхлости и гнили, который уже не раз замечал в подобных экипажах. Мой спутник уселся рядом. В течение всей поездки — а она показалась мне ужасно долгой — он не проронил ни единого слова. Наверное, я задремал; очнувшись, когда коляска стала, я почувствовал, что порядком озяб. Мой провожатый помог мне выбраться. Мы прошли через сад, миновали пруд — я видел, как серебрится в лучах луны его поверхность, — и переступили порог дома. Затем поднялись по узкой лесенке и вошли в спальню. Она была освещена очень скудно — кажется, лиловые занавеси на окне были задернуты неплотно, и сквозь них пробивался лунный свет, а может быть, в углу стояла свеча, — но я разглядел на кровати свою пациентку. Это была молодая женщина с чертами, не лишенными привлекательности, однако тяжелый недуг наложил на них свою печать. Она явно жестоко страдала — даже одеяло сбилось в кучу от ее горячечных метаний.

Я попытался определить характер болезни, однако ее судороги мешали мне сделать это; я не смог поставить диагноз, но подумал, что она наверняка скоро умрет. На столе у ее кровати лежали какие-то бумаги — одна из них показалась мне завещанием, — а рядом стоял стакан с недопитым молоком. Больше я ничего не помню: в комнате было слишком темно. Я попробовал расспросить того человека — очевидно, ее мужа, — но у меня ничего не вышло. Он лишь монотонно повторял, что я должен спасти ее. Потом я вдруг услышал в глубине дома чей-то пронзительный смех — смеялась женщина. «Уймите ее! — воскликнул я, обращаясь к своему спутнику. — Кто у вас там — сумасшедшая?» Но он по-прежнему повторял свои просьбы, точно не замечая ничего вокруг. Больная тоже услыхала смех и, опершись на локоть, промолвила: «Ты погубил меня — что ж, смейся вместе с нею».

Я сел за стол с бумагами и стаканом, вырвал страничку из своего блокнота и написал рецепт. Тот человек жадно схватил его. «Не знаю, где вы это раздобудете, — сказал я, — но больше надеяться не на что». — «Благодарю вас», — ответил он; затем взял меня под руку и вывел из дома тем же путем, каким мы пришли. Покидая дом, я по-прежнему слышал визгливый смех неизвестной и стоны больной, которые становились все тише. Экипаж ждал меня, и я был тем же образом доставлен обратно».

Когда доктор Дилк закончил свою повесть, в комнате воцарилось неловкое молчание, ибо кто из нас осмелился бы сказать человеку вроде него, что он стал жертвой галлюцинации? Разумеется, он не мог покинуть дом и совершить этот удивительный визит к неведомой страдалице; то, что он сам поверил в это, казалось нам поистине невероятным.

Оставляя в стороне ненужные подробности, сообщу вам сразу: мы таки убедили доктора Дилка в том, что он не покидал ночью Верролла. Он и сам признал, что в его рассказе имеется множество несообразностей: как мог тот человек пройти прямо к нему в спальню? как могли они выйти — ведь дом запирается на ночь, и так далее, и тому подобное. Но хотя доктор вынужден был согласиться с нашей версией — а мы решили, что он всего лишь видел необычайно яркий сон, — сомнения явно не покинули его окончательно,