Её запретный рыцарь - Рекс Стаут

«Кто это?» — спросил Дженнингс.

«Царица Египта, — ответил я. — И времени терять нельзя».

И мы перешли в наступление.

У Дюмэна была с собой целая пачка купюр: у одного богатея завелось слишком много лишних денежек, а Дюмэн у нас хиромант, ты знаешь. И в тот день мы послали пять миллионов телеграмм, потому что другим способом из нее было и слова не вытянуть. Вспоминаю как кошмарный сон. Ты пробовал когда-нибудь сочинить телеграмму, не зная ни что сказать, ни кому ее отправить?

«Сколько с меня?» — спросил я, протягивая ей адресованную моему брату в Трентоне телеграмму, в которой писал, что у меня все в порядке, и выражал надежду, что и у него все о'кей.

«Шестьдесят центов», — сказала Царица Египта.

«Да, — сказал я, пытаясь завязать разговор, — вот что мне меньше всего нравится. Лучше заплачу лишних пять долларов за обед или за билеты на шоу — ненавижу платить за телеграммы. Но, конечно, я не хочу сказать, что всегда готов пойти на любое шоу».

«Шестьдесят центов», — повторила Царица Египта.

«А насчет поесть — за хороший обед и десяти долларов не жалко».[1]

«Пожалуйста, шестьдесят центов».

И так продолжалось целый день. Больше из нее не удалось вытянуть ни слова. Казалось, дело безнадежное. Дженнингс начал выходить из себя.

«Ты сделал ошибку, Догерти, — сказал он. — Она точно из Египта, но не царица. Она сфинкс».

И как с этим не согласиться?!

Время пролетело незаметно. Мы сидели в углу, пытаясь сочинить еще одну телеграмму, когда почувствовали, что кто-то подошел к нам вплотную. Это была Царица Египта, уже в пальто и шляпке, готовая идти домой. Не успели мы и рта раскрыть, как она говорит:

«Вы должны извинить меня за то, что я скажу. Полагаю, что вы джентльмены, и потому к вам обращаюсь.

Кажется, вы весь день пытались надо мной подшутить.

Не сомневаюсь, что, узнав, как вы мне досаждали и сколько горечи принесли, вы непременно раскайтесь, и я получу от вас обещание впредь так не делать. В противном случае я буду вынуждена отказаться от должности».

Хорошенькое дельце! Дюмэн хотел что-то ответить, но не успел рта раскрыть, как ее и след простыл. Ну, ты понимаешь, что мы почувствовали.

Больше мы ее не беспокоили, но на следующий день появился Бут. Мы его немного повоспитывали. Потом Шерман. Он оказался самым упрямым. И потом каждый день появлялся кто-то новенький и начинал к ней клеиться, хотя, пока он держал себя в рамках, мы не вмешивались. А сегодня вот ты. Теперь она уже не Царица Египта, а мисс Лиля Уильямс, то есть лучше любой царицы.

— Но послушай, — продолжал упорствовать Дрискол, — по какому праву вы мне мешаете?

— Ну, — замялся Догерти, — может, и нет у нас такого права. Зато есть еще пара деталей, о которых я тебе не сказал. Первая — у нее ни отца, ни матери. Она совсем одна. Такие дела. Любая мать делает вот что: если вокруг ее дочери начинает нарезать круги какой-нибудь парень, она его спрашивает: «Кто ты и что ты и какие у тебя намерения?» Вот нам и показалось, что кому-то надо это спрашивать. И мы теперь вроде как ее мамаши.

— Но у меня нет никаких намерений.

— В том-то и фокус, что у тебя нет намерений. Значит, и делу конец.

Игроки в бильярд о чем-то заспорили, и Догерти посмотрел в их сторону. Когда он повернулся обратно, Дрискол стоял рядом и протягивал ему руку.

— Ты — парень что надо, — сказал он. — Держи пять.

— А ты — настоящий джентльмен, — ответил Догерти, пожимая ему руку.

— А теперь — не представишь меня мисс Уильямс?

Догерти немного смутился.

— Хочу перед ней извиниться, — объяснил Дрискол.

— Ну да. Конечно. Я совсем забыл. Пошли.

На полпути к дверям к ним подошел Дюмэн.

— Ну? — спросил он.

— Все в порядке, — успокоил его Догерти. — Дрискол — джентльмен.

— Mon Dieu![2] — воскликнул коротышка-француз. — Это меня не удивлять. Потому что этот маленький мадемуазель Уильямс — неприступный.

Он вернулся к бильярду, а Догерти и Дрискол прошли в вестибюль отеля.

В нем, по сравнению с бильярдной, было много хорошей мебели и всевозможных украшений. В то же время это был обычный вестибюль. На этот раз Дрискол осмотрел его более внимательно.

В нем было два входа: один с Бродвея и боковая дверь, выходившая на улочку неподалеку от Мэдисон-сквер. Справа от главного входа располагались стойка администратора и табачный ларек, за ним был проход в бар и бильярдную. Дальше находились столик с телеграфным аппаратом и лифты. Вдоль всей противоположной стены стояли кожаные кресла и стулья, их ряд разрывала боковая дверь.

Когда-то «Ламартин» был тихим, фешенебельным и дорогим. Теперь его двери были широко распахнуты для всех, в нем царила суета. Словно не замечая произошедших перемен, потолок вестибюля по-прежнему подпирали мраморные колонны, на узорчатом полу там и сям стояли в величественных позах статуи, указывая изящно вылепленными пальчиками на фрески и орнамент стен. На смену пышности и роскоши пришла респектабельность, все было вроде то же, но краски слегка потускнели.

Вместе с внешним обликом и репутацией изменился и персонал отеля. Его служащие держались самоуверенно и говорили громкими голосами, мальчики-посыльные выполняли поручения не спеша, словно умудренные жизненным опытом старцы, а красотка в табачном ларьке была именно красоткой, иначе ее и назвать было нельзя.

А что же девушка за телеграфом? Она и правда выпадала из общего ряда. И именно к ней направились Дрискол и Догерти, выйдя из бильярдной.

Когда Лиля Уильямс увидела их перед собой, ее щеки зарумянились, и она смущенно потупилась. Пока Догерти готовился произнести первое слово, Дрискол присмотрелся к девушке повнимательнее, с учетом того, что только что о ней услышал.

Она была стройной, среднего роста; тонкая, почти прозрачная шейка гордо несла маленькую, словно птичью, совершенной формы головку. Полураскрытые губки, казалось, трепетали, и в них была какая-то неизъяснимая сладость от осознания ею заключенной в ней тайны — тайны божественной женственности.

Ее руки, лежавшие на столе, были бледными и, возможно, слишком худыми, густые каштановые волосы она стянула в тугой узел на затылке.

«В общем-то я не ошибся, — подумал Дрискол. — Она точно как персик».

— Мисс Уильямс, — сказал Догерти, — позвольте вам представить моего друга. Мистер Дрискол — мисс Уильямс.

Лиля с улыбкой протянула руку.

— Я вел себя самонадеянно и глупо. Хочу попросить у вас прощения. Знаю, что извинения я не заслужил, но тем не менее… — Он запнулся, увидев, что Лиля его не слушает. Она смотрела на Догерти, как показалось Дрисколу, с легкой тревогой.

— О! — вдруг воскликнула она. — Мистер Догерти!

Джентльмены испуганно вздрогнули.

— Что такое?

— Вы… у вас… что случилось с вашим носом?

— С моим носом? — озадаченно повторил Догерти, схватился за эту самую приметную часть своего лица, тут же отдернул руку и скривился от боли. Потом вспомнил. — О, — промолвил он безмятежно, — ничего особенного. Просто упал. И ударился о бильярдный стол.

Дрискол изо всех сил старался сохранять невозмутимое выражение лица.

— Мистер Догерти, — нахмурилась Лиля и выразительно погрозила ему пальчиком, — говорите правду.

Вы подрались.

Экс-чемпион и завсегдатай Бродвея покраснел, как школьник, и попытался сосредоточиться, как перед атакой боксера-тяжеловеса.

— Да ну, — отмахнулся он с показной бравадой. — И что с того, что я дрался?

— Вы обещали мне этого не делать, — напомнила Лиля. — То есть вы сказали, что не будете драться ни с кем, кто меня беспокоит.

— Он ни в чем не виноват, мисс Уильямс, — поспешил на помощь приятелю Дрискол. — Все дело во мне, и это я должен извиниться. Не могу передать, как мне жаль, что так получилось. Надеюсь, что вы меня простите, и если кто-нибудь… то есть я хочу сказать… — Но тут Дрискол смешался под пристальным взглядом ее карих глаз. — В любом случае, — спотыкаясь на каждом слове, закончил он, — я готов за него поручиться. Больше это не повторится.

— Эй, парень, ты много на себя берешь! — воскликнул Догерти, который окончательно пришел в себя, пока говорил Дрискол. — Не надо за меня поручаться. Мисс Уильямс, мне очень жаль, что я когда-то дал вам это обещание. Забираю его назад. Все равно сегодняшнее происшествие доказывает, что я не смогу его сдержать.

— Но вы должны его сдержать, — сказала Лиля.

— Не могу.

— Мистер Догерти!

— Ну, я постараюсь, — уступил Догерти. — Обещаю постараться. Но иногда я не могу с собой справиться.

Такое случается со всеми нами. Так уж мы устроены.

Мы знаем, что не очень вам нравимся, и не виним вас.

Ведь всякий, кто встречается с вашим взглядом, словно видит звезды, — и, поверьте, это не комплимент.

Лиля хотела было что-то возразить, но тут появился клиент, попросивший отправить телеграмму, и девушке пришлось ограничиться тяжелым неодобрительным вздохом.