Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь - Олег Афанасьев

* * *

После трехдневной бомбардировки завоеватели скрылись из города ночью. Утром, когда Юрка еще спал, пришли Жорка Калабаш и Витька Татош.

— Они драпанули!

У Юрки вечером была высокая температура, бросало то в жар, то в холод. Он забыл про болезнь, под протестующие крики матери выскочил из дома.

На окраине было тихо и пусто. Всюду змеились обрывки телефонных проводов, валялись пустые консервные банки и ящики из-под галет, всюду следы сапог, глубокие колеи от автомашин и танков.

Первым делом побежали к реке. Покрытая снегом река вся темнела телами красноармейцев. Две совсем молодые девушки («Разведчицы!» — решили они) лежали недалеко от берега. Им бы еще немного — и зона пулеметного обстрела осталась бы за спиной. У одной полушубок был распахнут, гимнастерка, юбка, нижняя рубашка разорваны. Впервые они, тринадцатилетние, видели женские груди, живот. Крови на белом теле не было. Только запекшиеся, размером с пятак, следы пуль. Другая, видимо пытавшаяся помочь первой, лежала скорчившись на боку и смотрела туда, откуда пришла.

Скоро стало стыдно рассматривать разведчиц.

— Ладно, — сказал Жорка, и они побежали к середине реки, где шестеро коней волокли тяжелое орудие. Лед под орудием трещал. Пару передних коней вел пожилой ездовой, а перед упряжью шагал молодой командир. Увидев мальчишек, командир закричал:

— Назад!

— Мы поможем! — крикнул Жорка просительно.

— Назад! — яростно ответил командир.

Они побежали вдоль реки. Много наших лежало в снегу. Особенно напротив электростанции. Все с монгольскими лицами, откуда-то из Средней Азии, все в новеньких овчинных полушубках, валенках, шапках, они лежали не так, как русские, вразброд, кого где пуля застала, а кучками от пяти до пятнадцати человек.

— Чего это они так? — гадали мальчишки. — Это у них вера такая, чтоб всем вместе?..

На реке все было кончено, и они бросились в город и вышли как раз на Театральную площадь. Здесь уже немцев лежало без счета. Немцы взорвали театр (тот самый страшный взрыв, когда Юрка с матерью шли в речной порт), и их трупы на обширном пространстве, покрытом пылью, копотью и обломками взорванного здания, казались жертвами взрыва. Но нет, лица мертвых были сравнительно чистые, легли они здесь уже после.

— Шмон мы им разве не имеем права устроить? — сказал Жорка.

Документы, фотографии отбрасывали, сигареты, марки, галеты, сахар брали себе. На противоположной стороне площади показался наш танк, за ним поспешали автоматчики. И хоть мальчишки были уверены, что с немцами, живыми или мертвыми, имеют право сделать что угодно, затаились.

Танк и автоматчики ушли по Первой Советской, в ту сторону, где мальчишки жили.

— Айда следом!

Вооружились «шмайссерами» немецких солдат. Но побежали не за автоматчиками. Правее, ниже к реке, может быть, за городом, стреляли. И они бросились туда.

И ведь им пришлось участвовать в освобождении города!

У Александровской рощи по шпалам железнодорожного полотна бежал немецкий офицер.

— Держи! А-а-а-а… — закричали мальчишки. Каждый пустил очередь в сторону немца, но не в него, а повыше — стрелять они умели из любого оружия.

Офицер вообще-то не бежал, а тащился и| последних сил, хватая ртом морозный воздух, как выброшенная на берег рыба. Немолодой, грузный, был он без шинели и шапки, с пистолетом в руке. Увидев бегущих к нему с автоматами ребят, немец выронил пистолет, рухнул на колени, вытащил из нагрудного кармана пачку фотографий, пополз навстречу, как икону, показывая своих детей.

— Подымайся!

Никто еще не знал, что будет делать с немцем. Только радовались возможности кричать на него: подымайся, гад, такой-то, такой-то и такой-то… — немцы знали русские ругательства, с удовольствием их повторяли.

Однако немец с колен не подымался, молил.

— Мы тебя в плен на руках нести должны? — засмеялся Жорка. И вдруг рассвирепел: — Чего показываешь? Они у тебя живы. Все живы! А где наши?.. Пацаны! Расстрелять его надо. Кто хочет?

Совсем недавно немцы казались всесильными. Прошедшим летом в этом же примерно месте два немецких автоматчика, стоя в полный рост на бугре, расстреляли взвод убегавших вдоль железной дороги наших солдат. О, какие казни придумывали тогда немцам! Любой казалось мало. А вот теперь кожа у Юрки под скудной одеждой покрылась мурашками при мысли, что сейчас он прервет чью-то жизнь.

А Жорка завелся не на шутку.

— Суки! Они нас за что в котельной держали? Думали, подохнем. А мы живы!.. Давай, строимся. Юрка, рядом со мной. Витька, рядом с Юркой. В сердце ему! Считаю до трех…

Не сводя с немца глаз, они неловко строились, начиная понимать, что до сих пор были только жертвами, а теперь сделаются… мстителями. О, мечталось, отомстят и вроде как вознесутся. Вместо этого внутри все сжималось. Особенно в низу живота что-то сжалось и вверх, к горлу. «Скорей!» — подумал Юрка…

И здесь за спиной у них раздалась автоматная очередь. Как и немец, с востока, шел к ним по шпалам наш автоматчик.

Он был ранен в кисть правой руки; не перевязанную, держал ее на груди под стеганкой. Он тоже задыхался от усталости и боли. Однако, нагнувшись, зачерпнув здоровой рукой и пожевав снега, заговорил бодро:

— Пацаны! Вон там завод какой-то. Нас, значит, трое. Входим во двор и слышим песню. Из подвала. Спускаемся. А там этот и еще двое с нашими курвами гуляют, сбежать забыли. Мы в дверях, деваться им некуда. «Гитлер капут!» — кричим. А не взяли в расчет, что они пьяные, море по колено. Да еще ж перед бабами выхваляться надо. Один в нас гранату. Друзей потерял, сам ранен. Ну пришел в себя и тоже в них гранату. Этот уцелел и сбежал. Нет, думаю, обязан догнать и убить. Он мой, ребята. Спасибо вам…

Немец скатился с полотна, попытался зарыться в глубоком снегу водостока. Автоматчик с левой руки прошил его очередью, подобрал пистолет.

— Остальное ваше. Обыщите. Можете раздеть, — сказал автоматчик и пошел назад.

Все-таки они были еще дети. Понадобился взрослый, чтобы укрепить их в ненависти, чтобы взять на себя главное. Раздеть своего немца тоже оказалось непросто. Он был невероятно тяжелый, набитый какой-то первосортной жратвой. С великим трудом стащили с него китель, рубашку, майку. Юрке досталась белая шерстяная майка. Впереди дырочки от пуль были совсем чистые, лишь со спины немного в крови. Был очень сильный мороз, кровь из раненых и убитых не лилась, застывала. Вторую военную зиму Юрка мерз в стеганке без рукавов. Сняв кацавейку, он надел майку, и стало как будто теплей. Жорка и Витька тоже надели китель и рубашку. После этого попробовали стащить сапоги. Сил не хватало. Добротные штаны немца через сапоги тоже не снимались.

И вот когда они пыхтели и ругались над немцем, прибежал Белый. Белый был здоровенным молодым псом, приблудившимся к ребятам во время прошлогоднего отступления наших. Кличку он получил за удивительно белую шерсть, лишь кончик носа да глаза были у него черные. Жил он в комнатах то у Жорки, то у Витьки, то у Юрки. Его зимой и в постель брали, чтобы теплей было. А есть давали редко. Когда собирались есть, выгоняли на улицу. Слишком жуткий огонь загорался в глазах голодного животного, стоило людям сесть за стол. Изгнанный, несколько раз взвыв у порога, пес исчезал, случалось, на целую неделю.

Белый, как раз после долгого отсутствия, нашел друзей у железной дороги, принялся бурно ласкаться. И вдруг увидел, вернее, почуял кровь полуголого мертвеца, бросился к нему, лизнул живот, потом во что-то вгрызся, зачавкал.

Изумленные, ребята некоторое время смотрели и слушали неподвижно.

— Пацаны! Ему не в первый раз! Его убить надо, — прошептал Витька Татош.

— Белый, ко мне! — громко позвал Жорка.

Пес лишь вильнул хвостом, не отрываясь от мертвеца.

— Белый, гад, пошел вон! — отчаянно закричали они, пиная пса автоматами.

И тогда Белый обернулся. Глаза его горели, шерсть на загривке вздыбилась, он люто рычал, показывая страшные клыки.

— Пусть, — сказал Жорка. — Там видно будет. Пошли отсюда.

* * *

Мимо Александровской рощи шли два наших танка. Жорка и Витька подцепились на первый, им помогли взобраться на броню сидевшие там пехотинцы. Юрка припустил было за товарищами, но один из пехотинцев сделал ему знак: сюда не лезь, нас и так достаточно. И показал на следующий танк. Однако следующий танк, на котором тоже сидели пехотинцы, резко взял в сторону и, весь в снежной пыли, помчался на обгон первого.

Юрка остался один на опушке рощи. Было обидно. Не взяли из-за его малого роста, за ребенка посчитали. Он огляделся. Летом он здесь бывал часто, зимой никогда. Прямо перед ним, за железной дорогой, были котлованы, из которых для кирпичного завода брали глину, дальше родной Кочеванчик — дома и домишки, деревья, четко различалась одна трехэтажная школа. Юрка вдруг почувствовал себя очень неуверенно и понял в чем дело. «Шмайссер». Ходить с оружием не приходилось.