Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия - Александр Давыдович Гольдфарб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это был значительный жест со стороны Гриши, потому что они с отцом практически не разговаривали с тех пор, как за несколько недель до этого папа предсказал, что тесть будет арестован. Тогда Гриша ему не поверил; он был убежденным коммунистом; это казалось ему невероятным.
Сцена третья: Бабушка Старенькая, изводящая солдат частыми позывами в туалет; каждый раз, когда кто-то из них провожает ее туда, она воздевает руки к небу и восклицает: «Не понимаю, он на них работает, а они его арестовывают!»
И следующий эпизод: отец спорит с человеком в штатском из-за описи имущества, подлежащего конфискации. Папа сохранил присутствие духа благодаря своему военному опыту. Как ветеран войны, он имел определенный статус в глазах людей в погонах и сразу перешел в наступление.
– Хочу официально заявить, что многие вещи в этой квартире принадлежат проживающей здесь гражданке Алейниковой, – он указал на бабушку. – Она, хотя и является гражданской женой арестованного, но их брак не зарегистрирован и имущество раздельное. Пожалуйста, зафиксируйте это в протоколе.
Лет через 70 после тех событий, разбирая семейный архив, мы с сестрой наткнулись на любопытный документ – это был пожелтевший от времени машинописный листок с круглой советской печатью: решение районного суда по иску моей бабушки к райфинотделу с требованием исключить из конфискованного имущества «как лично ей принадлежащие, пианино „Шредер”; пишущую машинку „Континенталь”; часы карманные; сочинения В.И. Ленина 33 тома и сочинения И.В. Сталина 13 томов». Суд счел бабушкины претензии обоснованными и постановил вернуть ей пианино, пишущую машинку и часы, а «в остальной части иска отказать».
Ай да папа! Отсудить в разгар террора пианино и пишущую машинку у КГБ – это его стиль! Бабушка, человек тихий и неконфликтный, не смогла бы такого провернутъ. Машинка и пианино с тех пор стали особо ценными семейными реликвиями – они уцелели в катастрофе 1951 года. Сочинения Ленина и Сталина пропали безвозвратно. А найденный 70 лет спустя документ позволил нам с точностью установить день ареста деда – 12 ноября 1951 года и день осуждения – 8 августа 1952 года. То есть под следствием он провел 9 месяцев.
* * *
По большому счету, в тех событиях не было ничего необычного. С 1930-х по 1950-е эта стандартная пьеса разыгрывалась в бесчисленных домах по всей России: звонок в дверь, арестованного уводят, а домашние сидят вокруг стола под охраной («Руки на стол!»). Затем следует 12-часовой обыск, хруст рассыпанной по полу крупы, горы книг на подоконниках и разлетающийся по всей квартире пух из пропоротых штыком подушек.
Что касается меня, то я заснул после получасового сидения за столом, и капитан смягчился и разрешил уложить меня в постель. Я хорошо помню свой восторг на следующее утро, когда, проснувшись, обнаружил в квартире полнейший хаос и двух солдат с настоящими винтовками и блестящими острыми штыками. К этому времени родители договорились, как объяснить мне происходящее: солдаты с дедушкиной работы помогают нам ремонтировать квартиру, а сам дедушка уехал лечить спину на бальнеологический курорт «Цхалтубо» в Грузии. С тех пор выражение «лечиться в Цхалтубо» стало крылатым семейным выражением.
На следующий день после ареста деда Гриши уволилась моя няня Нюра, ибо девушке рабоче-крестьянского происхождения не подобало жить у «врагов народа». Уходя, она сильно хлопнула дверью, отчего небольшой бюст Сталина упал с полки прямо мне на голову. Родителей не было дома, и бабушка отвела меня, в крови и слезах, в ближайшую поликлинику.
– Ему на голову упал бюст Пушкина, – объяснила она врачу.
– Это был бюст товарища Сталина, – поправил я сквозь слезы.
– Нет, это был Пушкин, – сказала бабушка таким тоном, что дальше спорить не стоило. Доктор кивнул и записал Пушкина: обоим не хотелось вмешивать в это дело имя Вождя. На рану наложили скобки, и 70 лет спустя шрам все еще там. С тех пор мой излюбленный аргумент, когда я затрудняюсь объяснить свое поведение: «Что вы от меня хотите? Когда мне было четыре года, меня по голове ударил Сталин!»
С уходом Нюры родители не решились отдать меня в детский сад: история с лечением дедушки в Цхалтубо не продержалась бы там и дня, а они хотели по возможности уберечь меня от травмы разговоров о дедушке – враге народа. В конце концов, бабушка записала меня в частную «дневную группу» – так называли стайки дошкольников, проводивших несколько часов в день на сквериках Бульварного кольца под присмотром «руководительниц», которые заодно обучали своих подопечных каким-нибудь полезным навыкам. Моя руководительница, круглолицая дама по имени Рашель Исаковна, была моим первым учителем английского языка. Она родилась в Филадельфии и говорила по-русски с акцентом. Много лет назад, во время Большой депрессии, она последовала за своим мужем– американским коммунистом в Советский Союз. Потом муж был расстрелян как троцкист-уклонист, а Рашель Исаковна отсидела десять лет в лагере для жен врагов народа. После освобождения она зарабатывала на жизнь, обучая английскому языку детишек из хороших семей. Раз в неделю Рашель Исаковна приходила к нам на обед, и я должен был демонстрировать бабушке свои успехи, декламируя стишки на английском языке.
* * *
В январе 1952 года пророчество Нюры сбылось: у меня родилась сестричка Оля, и меня переселили в столовую к бабушке, где она жила одна после отъезда деда Гриши в Цхалтубо. Мама была теперь занята моей сестрой и своими медицинскими экзаменами; папа писал диссертацию по микробиологии. В основном мной занималась бабушка.
Бабушкино имя Мэри звучало странно для русского уха – не Мария или Маша, а Мэри, на иностранный манер. На самом деле она была Мириам, а в Мэри превратилась в Америке во время Великой Отечественной войны, когда дедушка работал вице-консулом в Сан-Франциско. Я не очень понимал, чем занимаются вице-консулы, но это определенно была захватывающая работа, судя по коллекции сокровищ, запертых в дедушкином столе в ожидании его возвращения из «Цхалтубо». Иногда бабушка открывала стол, и мы рассматривали сокровища: серебряный перочинный нож на змеиной цепочке, игрушечный автобус с надписью «Всемирная выставка в Нью-Йорке, 1939 год», индейского божка с тремя парами крыльев и открытки – Ниагарский водопад, Большой Каньон, мост Золотые Ворота. Мы искали эти места на карте, и бабушка в сотый раз рассказывала мне, как они с дедушкой возвращались домой из Америки на большом белом пароходе, за которым охотились японские подводные лодки, и как им потребовались две недели пути на поезде, чтобы добраться из Владивостока в Москву через Сибирь по зеленой линии, прочерченной карандашом на дедушкиной карте.
Вместе с бабушкой мы бегали по делам. Мы ходили в букинистический магазин, чтобы продать книги из дедушкиной библиотеки, и в антикварный магазин, куда относили предметы из постепенно уменьшающейся коллекции американских вещей: зарплаты папы не хватало, чтобы прокормить всех нас. Однажды бабушка взяла меня с собой, чтобы отправить посылку дедушке в «Цхалтубо», и я помню длинную очередь грустных женщин и солдата в окне, который взял посылку. Мне было уже пять, и, видимо, я задавал слишком много вопросов, так как бабушка больше не брала меня с собой в ту очередь.
* * *
21 декабря 1952 года, почти через год после отъезда деда Гриши, вся страна праздновала 75-летие товарища Сталина. Я любил товарища Сталина. Его доброе лицо улыбалось мне сквозь усы с плакатов со всех сторон. Каждый день по дороге в группу Рашель Исаковны мы проходили мимо красного здания с колоннами, в котором располагался Музей подарков Сталину, где были выставлены подарки, которые Вождь получал со всего света. Однажды я уговорил бабушку зайти внутрь. Перед глазами предстали несметные сокровища – экзотические сабли, ружья, коврики с вышитыми золотом революционными сюжетами и портреты самого товарища Сталина: вот он молодой революционер, окруженный соратниками, вот – стоит в одиночестве на вершине горы, напряженно вглядываясь в бескрайние просторы, вот – на поле боя в окружении своих храбрых военачальников, а здесь –
