Дело о пеликанах - Джон Гришем

Раньян швырнул доклад на свой рабочий стол и потер дужки очков.

— Давайте поговорим о безопасности, — сказал он и закрыл глаза.

К. О. Льюис положил свою копию доклада на стол шефа.

— Директор считает, что мы должны выделить четырех агентов каждому судье, хотя бы на ближайшие девяносто дней. Мы будем пользоваться лимузинами для сопровождения на работу и с работы, а полиция Верховного суда обеспечит подмену и охрану этого здания.

— А как насчет поездок?

— Не самая удачная мысль, по крайней мере, сейчас. Директор считает, что судьи должны оставаться в пределах округа Колумбия до конца года.

— Вы сошли с ума! А может, он? Если я попрошу свою братию последовать этому совету, то они сегодня же все в полном составе покинут город и отправятся в поездку на весь следующий месяц. Это абсурд.

Раньян неодобрительно посмотрел на своих служащих, которые в ответ лишь недовольно покачали головой. Полный абсурд.

Льюис не шевельнулся. Этого следовало ожидать.

— Как хотите. Это был просто совет.

— Глупый совет.

— Директор не рассчитывал на понимание с вашей стороны в данном вопросе. Тем не менее он хотел бы заранее получать информацию о всех планах поездок, с тем чтобы мы могли обеспечить безопасность.

— Вы предполагаете планировать сопровождение каждого судьи в любое время, когда тот выезжает из города?

— Да, шеф. В этом заключается наш план.

— Он не сработает. Эти люди не привыкли, чтобы с ними нянчились.

— Да, сэр. Они также не привыкли, чтобы их преследовали. Мы просто пытаемся защитить вас и вашу почетную братию, сэр. Разумеется, никто не скажет, что нам нечем заняться. Мне кажется, сэр, это вы пригласили нас. Мы можем уйти, если хотите.

Раньян наклонился вперед вместе со стулом и схватил канцелярскую скрепку, пытаясь разогнуть ее и полностью выпрямить.

— А как насчет обходов здания?

Льюис вздохнул, и нечто похожее на улыбку мелькнуло на лице.

— Мы не беспокоимся за это здание, шеф. В смысле охраны это простой объект. Мы не думаем, что возникнут какие-то проблемы здесь.

— Тогда где же?

Льюис кивком головы указал на окно. Шум усиливался.

— Где-нибудь там. Улицы полны идиотов, маньяков и изуверов.

— И все они ненавидят нас.

— Это всем ясно. Послушайте, шеф, очень много проблем нам доставляет судья Розенберг. Он по-прежнему отказывается впустить наших людей к себе в дом, заставляет их всю ночь сидеть на улице в машине. Он разрешает своему любимому офицеру охраны Верховного суда — как его имя… Фергюсон — сидеть у задней двери снаружи, но только с десяти вечера до шести утра. Никто не может войти в дом, кроме судьи Розенберга и его санитара. Место не охраняется надежно, должен сказать.

Раньян провел скрепкой по ногтям и едва заметно улыбнулся. Смерть Розенберга, причиной которой явилось не важно что, любое орудие или метод, стала бы облегчением. Нет, это был бы великолепный случай. Шефу хотелось бы одеться в черное и произнести надгробные слова, а за закрытыми дверями похихикать со своими клерками. Раньяну нравилась такая мысль.

— Что вы предлагаете? — спросил он.

— Вы можете поговорить с ним?

— Я пытался. Я объяснял ему, что, возможно, его ненавидят в Америке больше всех, что миллионы людей проклинают его каждый день, что народ в основной своей массе хотел бы видеть его мертвым, что он получает почту, полную ненависти, в четыре раза большую, нежели мы все, вместе взятые, и что он предпочитает оставаться отличной мишенью для предательского убийства.

Льюис выждал некоторое время.

— И?..

— Сказал мне поцеловать его в зад, затем уснул. Служащие хихикнули, как того и следовало ожидать, и тогда агенты ФБР тоже сочли юмор уместным и разразились смехом.

— Итак, что мы предпримем? — не найдя в этом ничего забавного, спросил Льюис.

— Вы охраняете его как можно лучше, составляете письменные отчеты и не беспокоитесь ни о чем. Он не боится ничего, в том числе и смерти, и если он не обливается потом от страха, то почему это должны делать вы?

— Директор трясется от страха, а значит, и я, шеф. Все очень просто. Если хоть один из вас пострадает, то Бюро будет неважно выглядеть.

Шеф быстро развернулся вместе с креслом. Шум с улицы все больше действовал на нервы. Митинг затягивался.

— Позабудем о Розенберге. Может быть, он умрет своей смертью во сне. Меня больше заботит Дженсен.

— С Дженсеном не все так просто, — ответил Льюис, листая страницы.

— Я знаю, что он представляет для нас проблему, — медленно произнес Раньян. — Он — препятствие. Теперь он считает себя либералом. Голосует, как и Розенберг, наполовину. В следующем месяце он превратится в крайнего расиста и будет поддерживать школы с раздельным обучением. Потом он влюбится в индейцев и захочет отдать им Монтану. Это все равно, что иметь умственно отсталого ребенка.

— Его лечат от депрессии, вам известно об этом.

— Да, я знаю, знаю. Он мне рассказывает об этом. Я для него как отец.

Шеф продолжал чистить ногти.

— А как насчет инструктора по аэробике, с которой он встречался? Она все еще вместе с ним?

— Не совсем так, шеф. Я не думаю, что его интересуют женщины. — Льюис самодовольно замолчал. Он знал больше. Он посмотрел на одного из своих агентов, и тот подтвердил эту небольшую пикантную новость.

Раньян проигнорировал это, он не хотел больше слышать об этом.

— Он взаимодействует с вами?

— Конечно, нет. Во многих отношениях он хуже Розенберга. Он позволяет нам сопровождать его до здания, где находится его квартира, а затем заставляет нас просиживать всю ночь напролет на автомобильной стоянке. Он отделен от нас семью этажами, не забывайте об этом. Нам даже не разрешается сидеть в холле. Можем побеспокоить его соседей, говорит он. Поэтому мы находимся в машине. Имеется десяток способов входа и выхода из здания и невозможно защитить его в случае необходимости. Ему нравится играть с нами в прятки. Он все время шастает туда-сюда, и поэтому мы никогда не знаем, находится он в данный момент в здании или нет. В отношении Розенберга нам, по крайней мере, известно, где он находится всю ночь. Дженсен невозможен.

— Вот здорово! Если вы не можете уследить за ним, то как это может сделать убийца?

Льюис постарался не заметить юмора.

— Директора очень беспокоит безопасность судьи Дженсена.

— В его адрес ведь раздается не слишком много угроз.

— Он у нас под номером шестым в списке, и угроз в его адрес не намного меньше, чем у вас, ваша честь.

— А, так значит, я на пятом месте.

— Да. Сразу после судьи Мэннинга. Он взаимодействует с нами, кстати. Полностью.

— Он боится собственной тени, — произнес шеф. Несколько заколебался, но продолжил. — Мне не следовало этого говорить. Простите.

Льюис сделал вид, что не обратил внимания.

— Действительно, сотрудничество было довольно хорошим, за исключением Розенберга и Дженсена. Судья Стоун много ворчит, но слушает нас.

— Он ворчит на каждого, не воспринимайте это как личную неприязнь. Как вы думаете, куда ускользает Дженсен?

Льюис взглянул на одного из своих агентов.

— Никакого представления.

Большая часть толпы неожиданно сомкнулась в едином естественном порыве, и казалось, каждый на улице влился в нее. Шеф не мог не обратить на это внимания. Окна задрожали. Он встал и объявил об окончании совещания.

Кабинет судьи Гленна Дженсена находился на третьем этаже, вдали от улицы и шума. Он представлял собой просторное помещение, хотя и меньшее из девяти. Дженсен как самый младший из девяти судей, естественно, был счастлив заполучить отдельный кабинет. Получив назначение на должность шесть лет назад в возрасте сорока двух лет, он считался сторонником строгого соблюдения американской конституции с глубокими консервативными убеждениями, совсем как тот, кто назначил его. Его утверждение в сенате прошло без заминки. Перед судебной комиссией Дженсен выглядел довольно жалко. Отвечая на щепетильные вопросы, он сохранял нейтралитет и поэтому получал удары с обеих сторон. Республиканцы были в замешательстве. Демократы чувствовали запах крови. Президент выкручивал руки, пока демократы не сломались, и Дженсен был утвержден при одном голосе «против».

Но он делал это, чтобы жить. За шесть лет работы он не угодил ни одному. Переживший не самые приятные минуты во время слушаний при его утверждении на должность, он поклялся найти сочувствие и руководствовался этим. Это раздражало республиканцев. Они чувствовали себя обманутыми, особенно когда он обнаруживал скрытый энтузиазм к отстаиванию прав преступников. Используя едва заметное идеологическое усилие, он быстро покинул правых, переместился к центру, затем влево. Потом вместе с учеными-юристами, почесывающими свои маленькие козлиные бородки, Дженсену захотелось повернуть вправо и присоединиться к судье Слоуну в выражении одного из своих отвратительных антиженских разногласий. Дженсен не любил женщин. Он никак не реагировал на мольбу, скептически относился к свободе слова, симпатизировал протестующим против налогообложения, безразлично относился к индейцам, боялся чернокожих, был несговорчив с порнографистами, мягок с преступниками и довольно постоянен в защите окружающей среды. И что еще больше усилило тревогу республиканцев, которые попортили немало крови, чтобы добиться его утверждения на должность, Дженсен проявил беспокоящую всех симпатию к правам гомосексуалистов.