Остров на дне океана. Одно дело Зосимы Петровича - Валентин Крижевич

Примерно в полумиле от тримарана плыл табун лошадей. Это было настолько неожиданно, что и Руденок, и Степан некоторое время только ошалело поглядывали друг на друга.

Руденок опомнился первым.

— Степан, кинокамеру! Парус на ход! Балаголов бросился за кинокамерой, передал ее

Руденку, а сам устремился к рулю, куда сходились все снасти управления парусом. Заскрипели блоки, парус трепыхнулся несколько раз, надул белые щеки, — и тримаран, медленно набирая скорость, двинулся на сближение с табуном.

Степан, не выпуская из правой руки румпель, левой взял микрофон бортовой рации и связался с базой. «База, я „Алмаз-5“. — „База на связи“. — „Обнаружили табун лошадей, идем на сближение“. — „Не поняли, повторите“. Степан повторил. „У вас что там — пузырьковое опьянение?!“ — возмутился дежурный радист. Объясняться было некогда. „Следите за пеленгом“, — сердито отозвался Степан и отключился со связи. Тримаран оставался под контролем локатора базы.

— Хотел бы я, чтобы это было только пузырьковое опьянение! — вслух подумал Степан, налегая на румпель.

Пузырьковое опьянение случалось с теми, кто попадал в широкие светлые струи, которые выбрасывала временами воронка на 10–15 миль в океан. Струи были насыщены пузырьками не изученного пока газа сложного состава. Никакие противогазы от него не защищали, но и вреда он не приносил, если не считать того, что у попавших в струю кружилась голова, перед глазами возникали цветные пятна. При выходе же из нее опьянение бесследно исчезало.

…Руденок увлеченно работал кинокамерой. Объектив приближал изображение табуна. В видоискатель отчетливо были видны поднятые над водой лошадиные храпы, белки выпученных в страхе глаз, мокрые лоснящиеся крупы. Отчаянное ржание животных разносилось далеко над водой.

Руденок на глаз прикинул, что в табуне примерно сотни четыре лошадей. Откуда они в океане? До ближайшей земли без малого триста миль. С тонущего корабля? Но район Возмущения закрыт для плавания и полетов. Мираж? Однако почему слышно это хватающее за душу ржание, этот последний зов? Руденок что-то не припоминал рассказов о миражах со звуковым сопровождением.

Вот одна из лошадей судорожно вытянула над водой шею, оскалила морду, из общего ржания выделился резкий визг отчаяния — и лошадь ушла под воду, устав бороться за жизнь.

Руденок и Степан стали вдруг замечать, что лошади как бы светлеют, теряют гнедую и каурую окраску, а затем становятся прозрачными и вовсе размываются в воздухе. Руденок заснял и это явление на оставшиеся метры пленки.

…Тримаран отошел от воронки на значительное расстояние. Руденок перебрался к Степану на скамейку рулевого и тут только услышал, что из динамика связи периодически звучит голос:

«Алмаз-5», почему молчите?», «Алмаз-5», почему молчите?», «Высылаем по пеленгу вертолет и спасательный катер», «Высылаем вертолет…».

— Да ответь же ты в конце концов! — воскликнул Руденок.

— Подержи румпель, — попросил Степан. Руденок пересел за руль.

Да-а, таких штук Возмущение еще не выкидывало, — протянул Степан и включил вызов базы.

«База, я „Алмаз-5“, „База, я „Алмаз-5“. — „База на связи, немедленно докладывайте!“ — „Идем своим ходом. Везем кинопленку. Вертолет и катер верните“. — «Вас понял. Следим по пеленгу“.

Они несколько минут плыли молча, размышляя над увиденным. Привычно шуршал ветер о полотнище паруса, вспенивались бурунчики вдоль бортов, и синева океана вокруг казалась такой спокойной и безмятежной.

Нарушил молчание Руденок:

— Знаешь, Степан, к чему я не могу здесь никак привыкнуть?

— К лошадиному ржанию, к чему же еще, — отозвался Степан.

— Да нет, к тому, что ураганов у нас здесь рядом с Возмущением не случается, — не приняв шутки товарища, пояснил Руденок. — Скоро год, как находимся в самой энергоактивной зоне океана, а так и не побывал в объятиях какого-нибудь Ненси или Марты… Похвастаться нечем будет.

— Нашел о чем сожалеть… Похвастаться, положим, можно и сегодняшними мустангами… Только что-то я не пойму, при чем тут ураганы? — не сообразил сразу Степан.

— Ты что, забыл? Имена-то у них женские.

— Фу, черт! А я уж было подумал… Меня это происшествие с лошадьми совсем запутало.

— Откровенно говоря, Степа, домой очень хочется, — продолжал Руденок. — Босиком по песку побегать, на рыбалку махнуть, в лес сходить за грибами… У нас их сейчас на Витебщине, должно быть, хоть косой коси.

— Жена небось тоже заждалась, — лукаво подхватил Степан.

— Жена?.. Как же… Вот сын — это да. Степан прикусил язык. Как это он забыл! Руденок не очень любил о своей личной жизни рассказывать, но во время их совместных вахт довелось все же узнать, что жена ушла от Руденка. Претензии материальные у нее были чрезмерные, а муж не оправдал надежд. Балаголов постарался отвлечь товарища:

— Давай лучше споем, Гриша. Для разрядки и снятия стресса после такого приключения.

— А какую песню?

— Какую?.. А хотя бы вот эту, про Стеньку Разина: «…Выплывают расписные острогрудые челны», — пропел Степан.

— Почему именно эту?

— Ну и дотошный ты стал, Гриша… Обстановочка-то самая подходящая. И челн под нами, и волны вокруг… Вот только острова не хватает, помнишь: «Из-за острова…» Ну, да шут с ним, вообразим.

И Степан в полный голос затянул: «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…»

ГЛАВА II

У Сергея Петровича Милосердова, начальника экспедиции на плавучей базе «Академик Вернадский», в последние несколько месяцев побаливала голова. Хотя Сергею Петровичу было за пятьдесят, до сего времени он ничем, кроме насморка, не болел, и недомогание это его пугало. Однако к лекарствам он не притрагивался. Профессор не употреблял их с детства, больше надеясь на защитные силы организма. Даже здесь, посредине океана, Милосердова каждое утро можно было видеть на просторной вертолетной палубе, где он в одних плавках бегал, прыгал со скакалкой, жонглировал гантелями.

Палубная обслуга, механики вертолетов привыкли к этому, безобидно подтрунивали, называя между собой профессора Кузнечиком, что не мешало им однако относиться к Сергею Петровичу с должным уважением и даже почтением.

В это утро, вопреки своему правилу, Милосердов на палубу не вышел. Вахтенным даже было как-то скучновато делать приборку, а механик вертолета «борт-1» Володя Гребешков озабоченно заметил:

— Что-то не видать сегодня Кузнечика нашего, уж не слег ли? Слыхал я, голова у него побаливала последнее время…

— Да уж, в этом чертовом месте у кого хочешь голова разболится, — отозвался один из матросов.

Но опасения Гребешкова были напрасны. Сергей Петрович находился в полном здравии. Однако причина, вынудившая его изменить многолетней привычке, была достаточно серьезной. Ночью его разбудил дежурный радист и вручил радиограмму. Москва сообщала, что сегодня к полудню гидросамолетом экспедиции США должен прибыть академик Пушков.

Милосердов посетовал на свое начальство, которое никак не могло приспособиться к разнице во времени между Москвой и плавучей базой, расписался в журнале радиста и опять залез в койку.

Но уже не спалось. Пушков летел, конечно, не на экскурсию. И хотя в экспедиции порядок, Милосердов слегка беспокоился. Юрий Павлович Пушков — авторитетный ученый и очень занятой человек. Просто так, для рядовой проверки, за полтора месяца до смены состава базы он не полетел бы.

Утром Милосердов не стал подниматься на вертолетную палубу, а открыл иллюминатор, размялся с гантелями прямо в каюте, умылся, помянув добрым словом веселых парней с кубинского танкера, доставлявшего на базу пресную воду. Затем перешел в рабочую половину своей большой каюты. До прилета Пушкова надо было для страховки пробежаться по отчетам отделов и лабораторий. В отчетах, впрочем, никаких особенных новостей не было. Все то же: провалы в радиосвязи, свечение атмосферы, колебания магнитного поля Земли, скачки температурного режима воды… Ну и, разумеется, знаменитое «черное пятно» — непроницаемый ни для каких способов изучения участок у дна океана в основании воронки-водоворота — центра Возмущения.

Просматривая отчеты, Милосердов непроизвольно обновлял в памяти «биографию» Возмущения. Пять лет назад транспортный самолет Военно-Воздушных Сил США, следуя курсом на Южную Америку, пересекал на высоте семи километров известный Бермудский треугольник. Внезапно самолет увлекло нисходящим воздушным потоком вниз. Четыре мощнейших двигателя оказались бессильны. Штурман самолета успел передать координаты и сообщить, что видит на поверхности океана какое-то темное кольцо… На этом связь с самолетом прервалась.

С помощью фотографий со спутников, осторожных полетов вокруг роковых координат удалось установить, что восточнее 70-го градуса западной долготы и южнее 30-го градуса северной широты в толще океанических вод сформировалась гигантская воронка-водоворот с вращением против часовой стрелки. Над воронкой по вертикали возникали восходящие и нисходящие вихревые потоки, перемежающиеся периодами спокойного состояния атмосферы.