Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор

— Верно! — в один голос воскликнули несколько слушателей.

Магуа выждал, чтобы слова его успели смягчить делаваров, и лишь потом добавил:

— Не наткнулись ли мои братья в лесах на следы чужих мокасин? Не попадались ли им отпечатки ног белых?

-— Пусть мой канадский Отец приходит,— уклончиво отозвался хозяин.— Его дети рады встретиться с ним.

— Великий вождь приходит в вигвамы индейцев, чтобы выкурить с ними трубку. Гуроны тоже рады ему. Но у ингизов длинные руки, а ноги их не знают усталости! Моим молодым воинам показалось, что они заметили следы ингизов у становища делаваров.

— Ингизы не застанут ленапе спящими.

— Это хорошо. Воин, чьи глаза открыты, видит врага,— одобрил Магуа, снова меняя тему: он убедился, что ему не перехитрить собеседника,-— Я принес моему брату подарки. Его племя не встало на тропу войны, потому что не сочло нужным, но друзья его не забыли, где оно живет.

Объявив о своих щедрых намерениях, хитрый вождь гуронов поднялся и с торжественным видом разложил подарки перед ослепленными глазами хозяев. Подарки эти представляли собой главным образом дешевые безделушки, сорванные с убитых и пленных женщин из форта Уильям-Генри. В распределении их лукавый гость проявил не меньше искусства, чем в выборе. Самые ценные он преподнес двум старейшим вождям, одним из которых был хозяин хижины, а остальные роздал более молодым с такими любезными и кстати сказанными комплиментами, что никто не смог считать себя обиженным. Одним словом, вся эта церемония столь удачно воззвала и к алчности и к самолюбию, что коварный Магуа без труда прочел в глазах собеседников результаты своей щедрости, так обильно сдобренной лестью.

Хорошо рассчитанный дипломатический ход Хитрой Лисицы немедленно возымел действие. Делавары отбросили обычную суровую сдержанность, и на лицах у них появилось более сердечное выражение; хозяин же, с особенным удовольствием разглядывая доставшуюся ему щедрую долю подарков, подчеркнуто выразительно проговорил:

— Мой брат — мудрый вождь. Мы рады ему.

— Гуроны любят своих друзей делаваров,— подхватил Магуа.— И почему бы им не любить? Тех и других окрасило одно и то же солнце, а праведные люди обоих племен будут по смерти охотиться на одних и тех же угодьях. Краснокожие должны дружить и открытыми глазами следить за бледнолицыми... Не встречал ли мой брат соглядатаев в лесу?

Делавар, чье имя в переводе на английский означало «Твердое Сердце», забыл, что вероятнее всего заслужил свое прозвище упорством и неподатливостью. Лицо его подобрело, и на этот раз он удостоил гостя более определенным ответом:

— Возле моего лагеря проходили чужие мокасины. Следы их ведут в мои хижины.

— Брат мой прогнал собак? — спросил Магуа, ничем не напомнив вождю о его прежних уклончивых ответах.

— Так не годится. Чужеземец—всегда желанный гость для ленапе.

— Чужеземец, но не лазутчик.

— Неужели ингизы делают лазутчиками женщин? Разве вождь гуронов не сказал, что в сражении он захватил пленниц?

— Он сказал правду. Ингизы подослали сюда лазутчиков. Они побывали в моих вигвамах, но никто не принял их как гостей. Тогда они побежали к делаварам. Они говорят: «Делавары — наши друзья, их души отвернулись от их канадского Отца».

Эти слова попали прямо в цель и в более цивилизованном обществе принесли бы Магуа славу искусного дипломата. Недавнее поведение племени, как было известно делаварам, вызвало недовольство их французских союзников, которые дали почувствовать, что впредь будут относиться к ним с недоверием. Даже не вдаваясь в тонкости политики, нетрудно было понять, что при таком положении вещей любая провинность делаваров могла навлечь на них неприятности. Их родные дальние деревни, охотничьи угодья, сотни женщин и детей, равно как значительная часть воинов, находились на французской территории. Поэтому тревожная весть, как и рассчитывал Магуа, была принята если уж не с испугом, то с явным беспокойством.

— Пусть мой канадский Отец посмотрит мне в лицо — он не увидит там перемены,— возразил Твердое Сердце.— Правда, мои молодые воины не вышли на тропу войны: вещие сны воспретили им сделать это. Но они любят и чтут великого белого вождя.

— Поверит ли он им, если узнает, что его опаснейший враг скрывается в лагере его детей? Что будет, если ему скажут, что проклятый ингиз курит трубку у вашего костра? Что бледнолицый, убивший стольких его друзей, свободно разгуливает по вашему становищу? Нет, мой Великий канадский Отец не так глуп!

— Где же этот ингиз, которого так боятся делавары?— возразил собеседник.— Кто убивал моих молодых воинов? Кто смертельный враг моего великого отца?

-— Длинный Карабин.

При упоминании этого хорошо известного имени делавары встрепенулись, доказав своим удивлением, что только сейчас узнали, что в их власти человек, стяжавший такую славу среди индейских союзников Франции.

— Что хочет сказать мой брат? — спросил Твердое Сердце удивленным голосом, разительно отличавшимся от спокойного и бесстрастного тона, свойственного обычно людям его расы.

— Гурон никогда не лжет,— холодно отчеканил Магуа, прислонившись к стене хижины и запахивая плащ на груди.— Пусть делавары пересчитают пленных — среди них они найдут одного, чья кожа не красна, но и не бела.

Последовало долгое молчание. Затем вождь посовещался в стороне с соплеменниками и отправил гонцов с приказом собрать на совет наиболее заслуженных воинов.

Вызванные один за другим начали входить в хижину, и вождь по очереди знакомил каждого с важной новостью, только что сообщенной Магуа. Все как один с изумлением выслушали ее, издавая обычное негромкое гортанное «ха!». Весть передавалась из уст в уста, пока наконец волнение не охватило все становище. Женщины бросили работу и с жадностью ловили каждое слово, нечаянно срывавшееся с уст воинов. Мальчишки прекратили игры и бесстрашно шныряли среди взрослых, любопытными и восхищенными взглядами встречая краткие изумленные восклицания, которые без стеснения издавали их отцы, поражаясь дерзости ненавистного врага. Словом, дела были заброшены, и мужчины, равно как женщины, оторвались от повседневных занятий, чтобы — каждый на свой лад — открыто излить обуревавшие их чувства.

Когда страсти несколько поостыли, старейшины принялись серьезно обсуждать, что же именно следует предпринять для охраны чести и безопасности племени в данных щекотливых и затруднительных обстоятельствах. Во время всей этой суеты и сумятицы Магуа не только не двинулся с места, но и сохранил прежнюю позу, неподвижную и внешне равнодушную, словно ему было совершенно безразлично, чем кончится дело. Однако ни один признак, по которому можно было судить о намерениях хозяев, не ускользал от его бдительного взора. В совершенстве изучив характер тех, с кем имел дело, Хитрая Лисица предвидел все их возможные решения; мы не побоимся даже сказать, что во многих случаях он угадывал намерения делаваров еще до того, как последние сами успевали осознать их.

Совет закончился быстро. Сразу же после этого всеобщая суматоха возвестила, что теперь последует общее и торжественное собрание племени. Поскольку такие собрания созывались редко и лишь в самых важных случаях, хитрый гурон, все еще сидевший поодаль, коварно и мрачно наблюдая за происходящим, понял теперь, что планы его близятся к завершению. Он покинул хижину и молча проследовал на окраину лагеря, куда уже начали стягиваться воины.

Примерно через полчаса все, не исключая детей и женщин, заняли свои места. Задержка произошла потому, что такое необычно торжественное собрание требовало не менее серьезных приготовлений. Но когда солнце встало над вершиной горы, на склоне которой был разбит лагерь делаваров, большинство их уже расселось, и яркие лучи дня, пробившись сквозь листву окаймлявших плато деревьев, осветили настороженные, внимательные, глубоко заинтересованные лица такой огромной толпы, какую не часто встретишь на заре. Число собравшихся перевалило за тысячу.

Серьезный характер подобной сходки у дикарей исключает возможность появления среди них нетерпеливого честолюбца, готового втянуть слушателей в необдуманный или неблагоразумный спор ради того, чтобы покрасоваться перед племенем. Подобная самонадеянность и бестактность навсегда погубили бы репутацию даже человека незаурядного. Излагать собранию обсуждаемый предмет имели право только старейшие и опытнейшие. Пока один из них не заговорил первым, ни воинские подвиги, ни природные дарования, ни репутация оратора не оправдали бы молодого человека, решившегося прервать молчание. Однако на этот раз престарелый воин, которому предстояло открыть совещание, долго безмолвствовал, подавленный, по-видимому, значительностью события. Молчание длилось уже гораздо дольше обычной паузы, предшествовавшей совету, но ни один мужчина, ни даже самый младший из мальчуганов не проявлял признаков удивления или нетерпения. По временам кто-нибудь поднимал потупленные глаза и бросал взор на одну из хижин, ничем не отличавшуюся от других, если не считать того, что она была с особой тщательностью защищена от непогоды.