Лекции по патрологии I—IV века - Н. И. Сагарда

Богословские воззрения Климента

Значение литературно-богословской деятельности Климента основывается на том, что он первый вполне сознательно поставил перед собой задачу раскрыть и обосновать христианское учение с помощью науки. Он увидел необходимость для Церкви, если она хотела осуществить свою миссию в современном человечестве, вступить в борьбу с язычеством с оружием современной литературы и науки. В этих видах он стремится создать христианскую систему высшего порядка, которая бы не только удовлетворяла научным требованиям, но открыла бы верующему полное содержание его веры и возвысила бы из области авторитета в область знания и свободного исповедания. Здесь ясно выступает родство его стремлений со стремлениями гностиков; но между ними была и существенная разница: Климент ставил своей задачей достигнуть этой цели в Церкви, в подчинении ее авторитету, в границах ее канона и церковного Предания; и, таким образом, в сущности он боролся против гностицизма. Только он стремится победить гностицизм не критикой и опровержением, а законченной системой собственно церковного гносиса. Этим объясняется взгляд Климента на философию, намечается решение вопроса об отношении веры и знания и определяются источники его богословия.

Климент в своих произведениях обнаруживает явное увлечение греческой философией. Необходимо только заметить, что он не был приверженцем одной какой-либо школы: «Под философией, — говорит он, — я не разумею ни философии стоической, ни Платоновой, ни эпикурейской, ни философии Аристотеля, а эклектическую, наилучшие из всех их положения, касающиеся правоты, ведения и гуманности[670]» (Strom. I, 7[.37]). Преимущественными учителями его были Платон и Пифагор, а после них — Зенон и Аристотель. Он исключает Эпикура и софистов. Философия, по Клименту, имела чрезвычайно важное провиденциальное значение. «Без сомнения, один путь к истине, — говорит Климент, — но в него впадают ручьи: одни с одной стороны, другие с другой, соединяясь в ее ложе в реку, которая уже течет в вечность» [(Strom. I, 5.29)]. В этом смысле и философия называется предуготовительным учением, пролагающим и выравнивающим путь ко Христу [(Strom. I, 5.28)]. Климент придает греческой философии почти такое значение, какое имел для евреев Моисеев закон: «Она была для эллинов таким же руководителем, каким был и закон для евреев, и приводила их, как детей, ко Христу» (Strom. I, [5.]28; cf. VI, [17.] 159; VI, [5-6.]42-44; I, 7). Одного и того же Бога язычники познавали έθνικώς [по-язычески], иудеи — Ίουδαϊκώς [по-иудейски] и христиане — πνυματικώς [духовно] (Strom. VI, [5.]41).

Климент решительно высказывает убеждение в Божественном происхождении философии. «Утверждать, — говорит он, — что не Бог послал свыше на нашу землю философию, это, как мне кажется, равносильно уверению, что Бог не может знать частностей и что Он не состоит первоисточником всех благ... Философия, располагающая человека к добродетели, не есть исчадие ада. Остается производить ее только от Бога, возвышенным преимуществом Которого состоит лишь творить добро... Сверх того, философия никогда и не была достоянием людей дурных. Занимались ею из эллинов люди добродетельнейшие и славнейшие. Вот новое доказательство происхождения ее от Божественного провидения. Была, значит, глубокая мудрость в том, что до пришествия Господня закон блистал между евреями, а философия — между эллинами» (Strom. VI, 17[.156, 159]). Он не согласен с теми, которые говорят, что в эллинскую философию истина забрела как бы случайно, да и то в степени незначительной, или что она есть порождение демонов и внушена эллинам духами низшего порядка. «По нашему же мнению, — говорит Климент, — хотя эллинская философия и не содержит истины во всем ее величии, хотя она и не сообщает сил для исполнения заповедей Господа, тем не менее она расчищает путь, ведущий к истине, к принятию учения об истине царственного, так как она до известной степени направляет и создает нравы; того, кто верит в провидение, она располагает к принятию истины» (Strom. I, 16[.80]). Впрочем, Климент разделяет взгляд апологетов, что греческие философы заимствовали из писаний Ветхого Завета. «И в философии, — говорит он, — как бы вторым Прометеем похищенной с неба, заключен огонь некоторой светоносной истины. Есть в ней некоторые черты мудрости, некоторые стремления, вложенные рукой как бы Божественной. И все-таки эллинские философы были ворами, разбойниками, потому что, заимствовав до пришествия Спасителя у еврейских пророков некоторые части истины, не только не сознаются в этом, но еще и присваивают их себе, как если бы это были учения действительно им принадлежащие. Между тем одни из учений они извратили, других со свойственной им софистической ловкостью они коснулись только вскользь, а третьи ими самими измышлены» (Strom. I, 17[.87]). Таким образом, эллинские мудрецы заслуживают название плагиаторов за похищение у Моисея и пророков главных начал, причем источник, из которого они заимствовали, они неблагодарно скрыли. К этому Климент прибавляет еще следующее: «Те из ангелов, которым по разделу было отведено для местопребывания небо, некоторые унизились до постыдных удовольствий, часть Божественных тайн и все, что знали, открыли женщинам, красотой которых были увлечены, тогда как другие [(ангелы)] сокровища этих тайн скрывали, или лучше — сохранили до времени пришествия Господа. Отсюда проистекло учение о провидении и обнаружение вещей Божественных. Кроме того, идеи пророков уже дошли до эллинов через пророков. Когда эллинские мудрецы вникли в учение пророков, они разом постигли всю суть дела, уловив тотчас истинный смысл пророческих постановлений; по местам же они и заблуждались, по неумению проникнуть за аллегорическую завесу пророчеств» (Strom. V, 1[.10]). Таким образом, падшие ангелы и женщины, с которыми они вошли в общение, были для греков также источником познания истины, хотя и мутным. Но, не умея ясно и определенно решить вопрос о происхождении философии, Климент, как видно, все-таки неизменно возводит ее к Божественному источнику и решительно утверждает провиденциальное значение ее в прошлой истории греческого народа.

Для Климента важнее было решить вопрос, имеет ли философия какоенибудь значение для христиан. Само собой было ясно, что философские доктрины не могут ничего прибавить к свету христианской истины; тем не менее, и в христианстве философия имеет важное вспомогательное значение в изучении того, что заключается в собственных источниках христианства. Божественное воспитание всего человеческого рода должно служить образцом и правилом для церковного воспитания отдельных членов. «Так называемые школьные науки (обязательные для свободных) представляют собой ступени, способствующие восхождению по ним к философии, которая состоит их повелительницей. И как они служебны философии, так и сама она есть пособница к приобретению истинной мудрости; мудрость же есть знание вещей божеских и человеческих с причинами их» (Strom. I, 5[.30]). «Как земледельцы сначала орошают почву, а потом уже и засевают ее, так и мы тем, что есть у эллинов доброго, орошаем земное у них, дабы могла почва принять в себя по ней разбрасываемое семя духовное и чтобы она могла питать его» (Strom. I, 1[.17]). Методы философии, диалектика дисциплинируют дух и руководят в его изысканиях истины, в его стремлениях к благу, в его миссии по распространению блага и истины (Strom. I, 20; V, 14; VI, 17; I, 6; 9).

Определяя таким образом действительное значение философии, Климент вместе с тем определял и свою собственную задачу: посредством философии углубляться в вере, преобразовать ее в знание, Откровение — в богословие. Только в то время как псевдо-гностики, по выражению Климента, как будто с тем же намерением подставляли свои мечтания вместо веры, Климент хотел, чтобы вера оставалась фундаментом всего знания. Он не допускал, чтобы когда-нибудь могли быть устранены те принципы, которые она полагала, факты, которые она констатировала. При этих условиях, по мысли Климента, знание Откровения не будет знанием человеческим, но будет знанием Божественным, регулируемым самой Церковью. Таким образом, самой задачей своей литературно-богословской деятельности Климент приведен был к решению вопроса об отношении веры и знания; и Климент в своих главных сочинениях ни одним предметом не занимается с такой любовью, как размышлениями о различии и однородности веры и знания.

Климент, с одной стороны, восхваляет веру: она есть некоторое внутренне, духовно и таинственно предносящееся душе благо, которая отыскивает Бога не долгим путем особого рода философских исследований, а просто, без всяких особенных сборов и подготовок признает бытие Его, высказывается за Него и окружает Бога прославлением и чествованием как Личность действительно существующую (Strom. VII, 10[.55]). «Вера есть совершенство учения; поэтому и говорит (Писание): "Верующий в Сына имеет жизнь вечную". Поэтому, если вследствие веры нам свойственна жизнь, что иное в последующее время предстоит нам, как не наследование жизни и в небесной [ее] форме? Вера не есть нечто недостаточное; она по самому существу своему есть нечто совершенное, и ей свойственна полнота» (Paedag. I, 6[.29]). Конечно, это совершенство веры относительное: «Мы веруем в свое совершенство, насколько оно возможно в этой жизни» (ibidem). С другой стороны, Климент решительно заявляет, что «знать — больше, чем веровать» (Strom. VI, 14[.109]: πλέον δέ έστι του πιστ€ϋσοα τδ γνώνοα). «Познание есть совершенство, зрелость, законченность человека... С полной достоверностью можно сказать, что сама вера через познание совершенствуется, ибо только через познание верующий достигнет совершенства». Исходя из этой веры и возрастая в благодати Божией, насколько возможно, должно стараться приобрести познание о Боге (Strom. VII, 10[.55]). Гностик — истинный христианин (Strom. VII, 1), «гностически жить» — значит жить истинно христианской жизнью (Strom. III, 10[.69]). Вера есть только внешнее восприятие Христа и Его учения в буквальном понимании, из страха и подчинения авторитету (Strom. II, 12; VII, 12). Напротив, гностик живет в созерцании, внутренне воспринимает спасение и постигает его (Strom. VI, 10; I, 2). «Почитание, воздаваемое гностиком Богу, состоит в неусыпной его заботе о собственной душе и в том, что во всех своих занятиях он преследует постижение Бога[671]» (Strom. VII, 1[.3]). Целью гностика должно быть не только познание, но и соответствующая деятельность (Strom. VII, 16). К доброй жизни его побуждает не надежда на награду, но он делает благое ради него самого, из любви к Богу (Strom. IV, 18; 22); он сознает себя не рабом, а чадом Божиим (Strom. VII, 2[.5, 8; cf. 13.82; I, 27.173]). Если просто верующий нуждается в очищении или малых таинствах (μικρά μυστήρια) Церкви, то гностик пользуется великими таинствами или созерцанием (Protrept. 1[.10.3]; Strom. V, 11 [.71])· Гностик живет не для себя только — своей жизнью и своей философией он воздействует и на других, помогая им и улучшая (Strom. VII, 1; VI, 14). Своими советами и заступничеством он приходит на помощь грешникам и является посредником их у Бога (Quis dives salvetur 34 sqq.; 41; Strom. VII, 7).