Закон оружия - Силлов Дмитрий Олегович sillov

И увидел их.

Они ожили. Те самые заточенные колья с окровавленными головами повылазили из рва, нашли самострелы, убившие не только ее, но и дядьку Кузьму и еще многих Тюриных друзей и теперь искали ее, чтобы убить окончательно. Они были очень похожи на людей, но Тюря знал, что это не так. От них веяло почти осязаемой гнилью, какой, наверно, несло бы от мертвеца, сумевшего вылезти из могилы, натянуть на себя железные доспехи и взять в руки самострел.

Ну уж нет! В третий раз им ее не убить!

Тюря взмахнул топором и бросился вперед.

Они огрызнулись своими самострелами и даже несколько раз толкнули Тюрю. Но что может сделать человеку прогнившая до сердцевины деревяшка? Ясно дело, ничего.

Дерево было трухлявым и рубилось легко. Когда дело было сделано, Тюря огляделся вокруг и улыбнулся.

Колья валялись вокруг и больше никому не могли причинить вреда. Гнилое дерево легко рубится, это здоровое попробуй свали!

Тюря поморщился и вытащил сапог из серо-красной жижи, вытекавшей из верхушки самого большого кола.

– Надо же, насколько его черви проели, – с сожалением покачал головой Тюря. – А я новые сапоги замарал…

И тут Тюря почувствовал, насколько он устал. Ее зов был все ближе и явственнее, но идти навстречу сил уже не было. Тогда он просто шагнул в сторону, подальше от дурно пахнущей лужи, опустился на деревянную мостовую, свернулся клубочком и стал ждать. Он знал – вот-вот сейчас она подойдет, погладит его по голове, как тогда, и заберет с собой туда, где он всегда будет рядом с ней. И тогда ее больше уже никто не сможет обидеть…

Купол церкви полыхал – заряд ордынской осадной машины попал прямиком в колокольню. Дым немилосердно ел глаза, но отец Серафим продолжал творить молитву. Снаружи доносился шум боя и крики боли. Поначалу священник твердо решил принять смерть у алтаря, но сейчас ему в голову пришла мысль, что негоже духовному отцу запираться в храме, отделяясь его стенами от детей своих в час их скорби.

Положив на престол[174] Евангелие, отец Серафим прошел через храм и распахнул двери.

Ему показалось, что он открыл врата в ад.

Город горел. Клубы черного, тяжелого дыма неохотно поднимались к небу. Темные тени носились по улицам, врывались в уцелевшие дома, грабя и растаскивая все, что попадалось под руку. Всадник в чешуйчатой броне, визжа и размахивая окровавленным клинком, пронесся мимо священника, гонясь за щенком, который улепетывал вдоль улицы, приволакивая заднюю ногу.

Ордынец уже почти настиг собачонку, когда под ноги коню кинулась молодая девчушка. Подхватив щенка, она шустро метнулась к проходу между заборами – но всадник оказался проворнее.

Круто осадив коня, он выпрыгнул из седла, в два прыжка настиг девушку и, повалив ее на землю, принялся с остервенением рвать на ней одежду. Щенок вырвался и с визгом скрылся под ближайшим забором. Девушка рванулась было следом – но пальцы ордынца были словно из железа. Он уже справился с поясом и полушубком и сейчас рвал исподнюю рубаху. Девушка тоненько закричала.

Что-то нехорошее стало вползать в душу священника. Вмиг взмокшие ладони сами собой сжались в кулаки.

– Господи, да что ж это деется-то?! – прошептал отец Серафим. – Как же это, Господи?!!!

Словно в ответ на его слова где-то высоко над головой раздался громкий треск. Прогоревший купол осел, и добрая половина его рухнула внутрь храма. Массивный деревянный крест, венчавший верхушку церкви, качнулся, отломился от основания и горящей кометой понесся к земле.

Огненное распятие высотой мало не в рост человека вонзилось в землю в двух шагах от священника.

Ордынец, услышав удар, оторвался на мгновение от своей жертвы, смерил взглядом неподвижную фигуру отца Серафима и пылающий крест рядом с нею, засмеялся чему-то и принялся стаскивать с себя доспех, не забывая при этом давить коленом на живот девушки – мало ли, вдруг улизнет.

Но девчушке было уже не до побега. Она просто схватилась ладошками за колено ордынца, пыталась хоть немного отодвинуть источник давящей боли, но степняк, скинув доспех, лишь оскалился щербатой пастью и надавил сильнее.

Двое кешиктенов, скакавших мимо, придержали коней и подъехали ближе, собираясь принять участие в потехе.

– Смотри не убей ее! – улыбаясь крикнул один из них.

– Ничего, – ответил щербатый. – Если сдохнет – даже лучше будет. Не люблю, когда они орут и дергаются.

Все трое рассмеялись. Их взгляды были прикованы к девушке, и потому они не сразу заметили, как немолодой священник шагнул к кресту…

Основание сломалось наискось и при падении с высоты достаточно глубоко вошло в землю. Но отец Серафим с легкостью выдернул из земли горящий крест, пронес несколько шагов и, занеся его, будто копье, ударил сверху вниз…

Удар был такой силы, что основание креста, широкое, словно лезвие боевого топора, развалило насильника надвое от плеча до пояса и снова ушло в землю. Кровь ордынца, попавшая на горящее дерево, зашипела – и тут же отвалилась, осыпавшись на землю черными пузырящимися хлопьями.

От удара, нанесенного наискось, колено степняка соскользнуло с живота девушки – и тут же на нее повалилась нижняя половина трупа. Она закричала снова, в ужасе оттолкнула окровавленный обрубок и поползла, плохо соображая, куда и зачем, – все равно, лишь бы подальше от этого ужасного места…

Один из кешиктенов, и не вспомнив об оружии, одной рукой схватился за висящий на шее оберег, а другой дернул повод и замолотил пятками по бокам коня, спеша поскорее убраться подальше. Ведь каждому ясно, что через человека, способного совершить такое, действуют другие силы, которых обычное оружие может только разгневать, но никак не убить. Второй, менее суеверный ордынец, неуверенно потянул из колчана стрелу.

Отец Серафим хмуро взглянул на кешиктена, потом перевел взгляд на крест, на дело рук своих, на надорванный край залитого чужой кровью подола, мелькнувший за углом забора… Странно. Вроде б убил только что – а греха на душе не чувствовалось. Как не чувствовалось ни боли от ожогов, ни страха смерти, ни раскаяния после совершенного…

Отец Серафим повернулся и медленно направился к дверям церкви, из-за которых уже вырывались языки пламени.

Кешиктен так и не спустил стрелу. Он видел, как высокий человек в черной рясе распахнул двери храма и, шагнув в охваченный пламенем дверной проем, аккуратно закрыл за собой резную створу.

Спрятав лук и стрелу обратно в саадак, степной воин развернул коня и медленно поехал по улице. Почему-то после увиденного больше не хотелось лазить по домам в поисках тряпок и позавчерашнего черствого хлеба. От нечаянно пришедшей мысли об этом всадник скривился, словно его разум вдруг с размаху окунулся в выгребную яму.

– Великий Сульдэ! – прошептал кешиктен. – Прошу тебя, подари мне в мой последний час такую же силу духа, какую перед смертью дал этому человеку его урусский бог…

Два полных саадака Васька сорвал с мертвых ордынцев. Конечно, стрелы были непривычно коротковаты – но ничего, сойдет. На пятьдесят шагов во всадника промахнется только пьяный али увечный.

У ярмарки дорога делала крутой поворот, за которым начинались заборы. Сюда ордынцы пока не добрались – поди, не все дома еще пограбили. А склады-то – вот они, за торговыми рядами.

– Тока вы сначала до них доберитесь, – зло ухмыльнулся Васька.

Ухватив ближайший переносной прилавок, он поднатужился – и, протащив его несколько шагов, поставил как раз поперек дороги. За прилавком скоморох запалил костерок – не столько для сугрева, сколько для дела. Саадаки, полные стрел, Васька швырнул на прилавок. Шесть десятков стрел – это более чем достаточно. В умелых руках они совместно с хорошим луком серьезных дел натворить могут. А луки у кешиктенов были что надо!

– Еще б доспех справный…

Скоморох с сожалением огладил ладонью свою старенькую, местами битую байдану. Крупные, плоско раскованные кольца доспеха неплохо держали скользящие удары мечей и сабель, но от стрел – все равно что в рубахе воевать вышел.