История России с древнейших времен. Книга IV. 1584-1613 - Сергей Соловьев

По известиям русских летописцев, Заруцкий, услыхав, что ополчение двинулось из Ярославля, собрался с преданными ему козаками, т.е. почти с половиною всего войска, стоявшего под Москвою, и двинулся в Коломну, где жила Марина с сыном; взявши их и выгромив город, пошел на рязанские места и, опустошивши их, стал в Михайлове. Поляки рассказывают иначе причину, побудившую Заруцкого оставить подмосковный стан: по их словам, Ходкевич, стоя в Рогачеве, завел сношения с Заруцким, склоняя его разными обещаниями перейти на сторону королевскую. Посредником был один из войска Сапеги, именем Бориславский, который явился в подмосковный стан, объявивши, что недоволен гетманом и службою королевскою и хочет служить у русских. Последние поверили, но один поляк, Хмелевский, также убежавший из польского стана, открыл Трубецкому о переговорах Бориславского с Заруцким. Бориславского взяли на пытку, жгли огнем, и он погиб в муках, а Заруцкий счел за лучшее уйти из стана под Коломну. Козаки, оставшиеся с Трубецким под Москвою, отправили атамана Внукова в Ростов просить Пожарского идти поскорее под Москву; но это посольство имело еще другую цель: козаки хотели разведать, не затевает ли ополчение чего-нибудь против них? Но Пожарский и Минин обошлись со Внуковым и товарищами его очень ласково, одарили деньгами и сукнами и отпустили под Москву с известием, что идут немедленно, и действительно, вслед за ними двинулись через Переяславль к Троицкому монастырю.

Прибывши к Троице 14 августа, ополчение расположилось между монастырем и Клементьевскою слободою: то был последний стан до Москвы, предстояло сделать последний шаг, и ополчением овладело раздумье; боялись не поляков осажденных, не гетмана Ходкевича, боялись козаков. Пожарский и Минин хотели непременно обеспечить себя относительно козаков каким-нибудь договором, укрепиться с ними, по тогдашнему выражению, чтоб друг на друга никакого зла не умышлять. В ополчении встала рознь: одни хотели идти под Москву; другие не соглашались, говорили, что козаки манят князя Дмитрия под Москву для того, чтоб убить его так же, как Ляпунова. В это время пришло предложение от других союзников ненадежных, от наемников иноземных, Маржерета с тремя товарищами, которые писали, что, набрав ратных людей, готовы идти на помощь к ополчению. Бояре, воеводы и по избранию Московского государства всяких чинов людей у ратных и земских дел стольник и воевода князь Дмитрий Пожарский написали ответ на имя одних товарищей Маржеретовых: «Мы государям вашим королям за их жалованье, что они о Московском государстве радеют и людям велят сбираться нам на помощь, челом бьем и их жалованье рады выславлять; вас, начальных людей, за ваше доброхотство похваляем и нашею любовью, где будет возможно, воздавать вам хотим; потому удивляемся, что вы в совете с француженином Яковом Маржеретом, о котором мы все знаем подлинно: выехал он при царе Борисе Федоровиче из Цесарской области, и государь его пожаловал поместьем, вотчинами и денежным жалованьем; а после, при царе Василии Ивановиче, Маржерет пристал к вору и Московскому государству многое зло чинил, а когда польский король прислал гетмана Жолкевского, то Маржерет пришел опять с гетманом, и когда польские и литовские люди, оплоша московских бояр, Москву разорили, выжгли и людей секли, то Маржерет кровь христианскую проливал пуще польских людей и, награбившись государевой казны, пошел из Москвы в Польшу с изменником Михайлою Салтыковым. Нам подлинно известно, что польский король тому Маржерету велел у себя быть в Раде: и мы удивляемся, каким это образом теперь Маржерет хочет нам помогать против польских людей? Мнится нам, что Маржерет хочет быть в Московское государство по умышленью польского короля, чтоб зло какое-нибудь учинить. Мы этого опасаемся и потому к Архангельскому городу на береженье ратных людей отпускаем. Да и наемные люди из иных государств нам теперь не надобны: до сих пор мы с польскими людьми не могли сладить, потому что государство Московское было в розни, а теперь все Российское государство избрало за разум, правду, дородство и храбрость к ратным и земским делам стольника и воеводу князя Дмитрия Михайловича Пожарского-Стародубского, да и те люди, которые были в воровстве с польскими и литовскими людьми, стали теперь с нами единомышленно, и мы польских и литовских людей побиваем и города очищаем: что где соберется доходов, отдаем нашим ратным людям, стрельцам и козакам, а сами мы, бояре и воеводы, дворяне и дети боярские, служим и бьемся за св. божии церкви, за православную веру и свое отечество без жалованья. А до польских и литовских людей самих за их неправду гнев божий доходит: турские и крымские люди Волынь и Подолию до конца запустошили и вперед, по нашей ссылке, Польскую и Литовскую землю крымские люди пустошить хотят. Так, уповая на милость божию, оборонимся и сами, без наемных людей. А если по какому-нибудь случаю врагов наших не одолеем, то пошлем к вам своих людей, наказавши им подлинно, сколько им людей нанимать и почем им давать. А вы бы любовь свою нам показали, о Якове Маржерете отписали, каким образом он из Польской земли у вас объявился, и как он теперь у вас, в какой чести? А мы думали, что ему, за его неправду, кроме Польши, ни в какой земле места не будет».

От наемных иностранцев можно было отделаться, но от коза-ков подмосковного стана нельзя: пришла весть, что Ходкевича ожидают под Москву с часу на час. Пожарскому было уже не до уговору с козаками: он наскоро послал перед собою князя Туренина с отрядом, приказав ему стать у Чертольских ворот, и назначил 18 августа днем выступления целого ополчения к Москве. Отпевши молебен у чудотворца, благословившись у архимандрита, войска выступили, монахи провожали их крестным ходом, и вот, когда последние люди двигались на великое дело, сильный ветер подул от Москвы навстречу ополчению! Дурной знак! Сердца упали; со страхом и томлением подходили ратники к образам св. троицы, Сергия и Никона чудотворцев, прикладывались ко кресту из рук архимандрита, который кропил их святою водою. Но когда этот священный обряд был кончен, ветер вдруг переменился и с такою силою подул в тыл войску, что всадники едва держались на лошадях, тотчас же все лица просияли, везде послышались обещания: помереть за дом Пречистой богородицы, за православную христианскую веру.

Время было уже к вечеру, когда, не доходя 5 верст до Москвы, ополчение остановилось на реке Яузе; к Арбатским воротам посланы были отряды разведать удобные места для стана; когда они возвратились, исполнив поручение, то уже наступала ночь, и Пожарский решился провести ее на том месте, где остановился. Трубецкой беспрестанно присылал звать Пожарского к себе в стан, но воевода и вся рать отвечали: «Отнюдь не бывать тому, чтоб нам стать вместе с козаками». На другой день утром, когда ополчение пододвинулось ближе к Москве, Трубецкой встретил его с своими ратными людьми и предлагал стать вместе в одном остроге, расположенном у Яузских ворот, но получил опять прежний ответ: «Отнюдь нам вместе с козаками не стаивать», и Пожарский расположился в особом остроге у Арбатских ворот; Трубецкой и козаки рассердились. Таким образом, под Москвою открылось любопытное зрелище. Под ее стенами стояли два ополчения, имевшие, по-видимому, одну цель — вытеснить врагов из столицы, а между тем резко разделенные и враждебные друг другу; старое ополчение, состоявшее преимущественно из козаков, имевшее вождем тушинского боярина, было представителем России больной, представителем народонаселения преждепогибшей южной Украйны, народонаселения с противуобщественными стремлениями; второе ополчение, находившееся под начальством воеводы, знаменитого своею верностию установленному порядку, было представителем здоровой, свежей половины России, того народонаселения с земским характером, которое в самом начале Смут выставило сопротивление их исчадиям, воровским слугам, и теперь, несмотря на всю видимую безнадежность положения, на торжество козаков по смерти Ляпунова, собрало, с большими пожертвованиями, последние силы и выставило их на очищение государства. Залог успеха теперь заключался в том, что эта здоровая часть русского народонаселения, сознав, с одной стороны, необходимость пожертвовать всем для спасения веры и отечества, с другой — сознала ясно, где источник зла, где главный враг Московского государства, и порвала связь с больною, зараженною частию. Слова Минина в Нижнем: «Похотеть нам помочь Московскому государству, то не пожалеть нам ничего» и слова ополчения под Москвою: «Отнюдь нам с козаками вместе не стаивать» — вот елова, в которых высказалось внутреннее очищение, выздоровление Московского государства; чистое отделилось от нечистого, здоровое от зараженного, и очищение государства от врагов внешних было уже легко.

Это очищение было тем более легко, что государство, с которым должно было бороться, само страдало тяжкою, неизлечимою болезнию внутреннего безнарядья. Еще осенью 1611 года поляки, находившиеся в Москве, послали сказать королю, что они долее 6 января 1612 года здесь не останутся; когда назначенный срок прошел, они сдержали свое слово: собрали коло, выбрали маршалком конфедерации Иосифа Цеклинского и, в числе 7000 конного войска, отправились в Польшу требовать заслуженного жалованья. В Москве осталась часть сапежинского войска и отряд, присланный из Смоленска с двумя Конецпольскими; главным начальником вместо Гонсевского Яков Потоцкий прислал племянника своего от сестры, Николая Струса, с целию мешать Ходкевичу. Четыре тысячи сапежинцев, примкнувшие было к Ходкевичу, также, как говорят, по интригам партии Потоцкого, бросили гетманский стан, составили конфедерацию, выбрали себе в маршалки Яна Залинского и ушли в Литву. При таком состоянии дел мы не будем удивляться бездействию Ходкевича в продолжение с лишком полугода; все, что он мог делать, — это снабжать осажденных съестными припасами.