Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор

— Делавары — трусливые женщины!— воскликнул он, обращаясь к дикарю, немного понимавшему по-английски.— Ингизы, мои глупые одноплеменники, приказали им поднять томагавки, чтобы убивать своих канадских отцов, и делавары забыли, что они мужчины. Хочет мой брат услышать, как Быстроногий Олень попросит дать ему юбку и зальется слезами перед гуронами, когда его поставят к столбу?

Громкое «ха!» со всей наглядностью подтвердило, что гуроны испытают немалое наслаждение, увидев такую слабость со стороны врага, которого так давно ненавидело и страшилось их племя.

— Тогда пусть он отойдет в сторону, и колдун напустит злого духа на собаку-делавара! Передай это другим моим братьям.

Гурон перевел слова Давида остальным воинам, которые, в свой черед, выслушали этот план с удовольствием, какого и следовало ожидать от людей с необузданными страстями, предвкушающих новую утонченную жестокость. Они отошли от двери и знаком разрешили колдуну войти в хижину. Но медведь отнюдь не послушался, а остался на месте и зарычал.

— Мудрый прорицатель боится, как бы дыхание его не коснулось наших братьев и не превратило их в трусов,— поспешил объяснить намек Давид.— Пусть они встанут поодаль.

Гуроны, почитавшие подобную возможность величайшим из бедствий, разом отпрянули и заняли позицию, откуда, хоть и не слыша, что происходит в темнице, могли продолжать наблюдение за входом в нее. Тогда, сделав вид, что он убедился в безопасности соплеменников, разведчик покинул свое место и неторопливо отправился в хижину. Там царили угрюмое безмолвие и полумрак: в помещении не было никого, кроме пленника, и освещалось оно лишь угасающим пламенем костра, на котором с вечера готовили пищу.

Ункас, крепко связанный по рукам и ногам прочными ивовыми прутьями, сидел в дальнем углу, прислонясь к стене. Когда страшный зверь предстал перед молодым могиканином, тот не удостоил его даже взглядом. Разведчик, который оставил Давида у двери, чтобы удостовериться, не следят ли за ними, счел за благо не выходить из роли, пока не убедится, что они одни. Поэтому он не заговорил, а принялся выделывать разные штуки, характерные для изображаемого им животного. Молодой могиканин, решивший сначала, что враги впустили к нему настоящего медведя, чтобы помучить пленника и испытать его стойкость, быстро подметил несколько промахов в ужимках четвероногого, показавшихся Хейуорду столь естественными, и догадался, что это обман. Знай Соколиный Глаз, как низко оценивает его искусство столь сведущий в повадках зверей Ункас, он, наверно, затянул бы представление в пику молодому вождю. Но презрительный взгляд могиканина допускал так много толкований, что достойный разведчик не усмотрел причин для обиды. И потому, как только Давид подал условный сигнал, в хижине вместо громкого рычанья послышался тихий шипящий звук.

Ункас, который по-прежнему сидел, прислонясь к стене, уже закрыл глаза, словно желая оградить себя от мерзкого и недостойного зрелища. Но как только раздалось шипение змеи, он встрепенулся, нагнул голову и стал испытующе осматриваться, пока его зоркие глаза, словно прикованные неведомыми чарами, не остановились на косматом чудовище. Шипение повторилось, и оно — это было совершенно очевидно — исходило из пасти медведя. Ункас еще раз обвел хижину взглядом, вновь остановил его на медведе и, приглушив голос, тихо воскликнул:

— Ха!

— Разрежьте путы,— приказал Соколиный Глаз Давиду, подоспевшему к ним в эту секунду.

Певец повиновался, и Ункас почувствовал себя свободным. В то же мгновение пересохшая медвежья шкуpa затрещала, и Соколиный Глаз собственной персоной предстал присутствующим. Могиканин, видимо, инстинктом угадавший намерение друга, ни словом, ни взглядом не выдал своего изумления. Тем временем разведчик, распустив ремни, стягивавшие на нем косматое одеяние, сбросил его с себя, вытащил длинный сверкающий нож и вложил его в руку Ункаса.

— У хижины стоят Красные гуроны,— предупредил он.— Будем наготове.

С этими словами он выразительно указал на другой такой же нож, который, как и первый, ему удалось раздобыть у врагов.

— Идем! — сказал Ункас.

— Куда?

— К Черепахам: они дети моих предков.

— Э, мальчик!— ответил разведчик на английском языке, к которому прибегал в минуты раздумий.— В жилах у них, действительно, течет твоя кровь, но время и расстояние малость изменили ее цвет! А как нам быть с мингами, караулящими у дверей? Их шестеро, а наш певец — все равно что ничего.

— Гуроны — бахвалы! — презрительно процедил Ункас.— Их тотем — лось, но бегают они, как улитки. Делавары — дети черепахи, но могут перегнать оленя.

— Верно, мальчик, и я не сомневаюсь, что в беге ты опередишь все их племя. Делавары живут в двух милях отсюда; ты доберешься туда и даже успеешь отдышаться быстрее, чем гурон отбежит от своей хижины на такое расстояние, что в соседней деревне услышат его приближение. Но у белого человека руки работают лучше, чем ноги. Я, конечно, всегда сумею вышибить из гурона мозги, но состязаться с ними в беге мне не под силу.

Ункас, который уже подошел к двери и приготовился выйти первым, отступил и снова направился в угол хижины. Соколиный Глаз, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы заметить это, продолжал рассуждать — скорее с самим собой, чем со спутниками:

— В конце концов, неразумно, чтобы человек, наделенный каким-то даром, зависел от того, кто лишен этого дара. Словом, Ункас, ты беги, а я опять влезу в шкуру и попробую одолеть хитростью там, где не могу взять проворством.

Молодой могиканин не ответил, а скрестил руки на груди и спокойно прислонился к одному из столбов, поддерживавших стену хижины.

— Ну, что же ты мешкаешь?—удивился разведчик, взглянув на него.— У меня-то времени хватит: мошенники первым делом погонятся за тобой.

— Ункас остается,— последовал невозмутимый ответ.

— Зачем?

— Чтобы драться вместе с братом моего отца и умереть вместе с другом делаваров.

— Да, мальчик,— отозвался разведчик, стиснув железными пальцами руку Ункаса,— что там ни говори, а если бы ты покинул меня, это был бы поступок, скорее достойный минга, чем могиканина. Но я считал долгом сделать тебе такое предложение: я ведь знаю, как молодость любит жизнь. Ну, ладно, где на войне не взять в лоб, там заходят с тыла. Влезай в шкуру! Уверен, что ты изобразишь медведя не хуже, чем я.

Каково бы ни было мнение Ункаса об артистических способностях друга, его серьезное лицо не выразило даже намека на уверенность в собственном превосходстве. Он проворно натянул на себя шкуру животного и молча стал ждать дальнейших распоряжений старшего товарища.

— А теперь, приятель,— обратился Соколиный Глаз к Давиду,— вам полезно переменить одежду: ваша мало подходит для жизни в лесах. Вот, возьмите мою охотничью рубашку и шапку, а мне отдайте свое покрывало и треуголку. Придется вам доверить мне заодно свои очки, книжку и свистульку; если мы доживем до лучших времен, вы получите все это обратно вместе с моей благодарностью.

Давид отдал названные предметы с готовностью, которая сделала бы честь его великодушию, если бы эта жертва не была ему столь выгодна во многих отношениях. Соколиный Глаз, не мешкая, облачился в одолженное ему одеяние. Его быстрые, зоркие глаза скрылись за стеклами очков, голова утонула в треуголке, и теперь при слабом свете звезд он вполне мог сойти за псалмопевца,— они были почти одного роста. Покончив с переодеванием, разведчик повернулся к Давиду для последних наставлений.

— Скажите, вы очень подвержены трусости? — не церемонясь, полюбопытствовал он, словно желая до конца уяснить себе положение вещей, прежде чем давать указания.

— Я — человек мирных занятий и по характеру, смею надеяться, склонен к любви и милосердию,— ответил Давид, несколько уязвленный столь откровенным недоверием к его мужеству.— Но никто не скажет, что я даже в самых затруднительных обстоятельствах переставал уповать на бога.

— Опаснее всего будет та минута, когда дикари поймут, что их провели. Если вам тут же не проломят голову, то в дальнейшем вам послужит защитой безумие, и у нас будут все основания полагать, что вы умрете в своей постели. Если согласны остаться, садитесь в тень и изображайте Ункаса, пока хитрые индейцы не обнаружат обман, а уж тогда, как я и предупредил, для вас настанет миг испытания. Словом, выбирайте сами, уйти или оставаться.