Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Хельдорф, Бисмарк и я однажды вечером пообедали в «Союзном клубе» и удалились потом в одну из внутренних комнат. Там они посвятили меня в план, составленный небольшой группой лиц во главе с бывшим начальником Генерального штаба генерал-полковником Беком, которые приняли решение устранить Гитлера. Следовало применить большую осторожность, чтобы избежать при этом возникновения внутри страны революции, которая могла бы повредить положению на фронтах, причем Гитлера предполагалось изолировать, а не убивать. Командование вооруженными силами следовало потом передать кому-нибудь другому, а Гитлеру устроить организованный на законном основании судебный процесс. Хорошо известный кавалерийский офицер Фрейгер фон Боселагер согласился окружить штаб-квартиру Гитлера силами своей бригады и захватить не только его самого, но также и Гиммлера с Борманом. Однако, прежде чем приступать к делу, было исключительно важно выяснить, какую позицию займут западные державы по отношению к Германии, освободившейся от руководства Гитлера и стремящейся к заключению справедливого мира. У меня спросили, готов ли я прозондировать по этому вопросу западных союзников.

Это был первый случай, когда я получил конкретную информацию о движении Сопротивления внутри страны. После всего, что мне довелось увидеть и услышать в Берлине и в Ставке, я не мог сомневаться, какую позицию мне следует занять. На кон поставлена была судьба не только Германии, но и всей Европы. Я никогда не находил оправдания политическим расправам. Убийство всегда остается убийством. Но арест Гитлера и предание его суду способствовали бы более эффективно, чем убийство, тем целям, которые приписывались мне в позднейших историях о якобы нанесенном мной «ударе ножом в спину». Несмотря на это, идти на риск вызвать напряженность и беспорядки, которые неотделимы от процесса смены режима, было возможно, только получив от враждебных держав некоторые гарантии в отношении будущего Германии. Нам было необходимо знать, готовы ли они отбросить формулу о безоговорочной капитуляции и согласны ли предоставить будущему германскому правительству, которое будет соответствовать демократическим нормам, те права, на которые история Германии и ее позиции в Европе позволяли рассчитывать. Это должно было оказать определяющее воздействие на принятие любых дальнейших решений.

Я обещал, вернувшись в Турцию, сразу установить контакт с президентом Рузвельтом, и мы договорились, что герр фон Тротт цу Зольц, который часто приезжал в Анкару по делам министерства иностранных дел, будет выполнять между нами роль курьера. По возвращении я немедленно попросил своего друга Лерснера связаться с мистером Джорджем Х. Эрле, который был в Турции чем– то вроде личного представителя президента Рузвельта. Мистер Эрле в 1932 году вышел из республиканской партии, чтобы примкнуть к президенту Рузвельту, и стал первым за пятьдесят лет демократом – губернатором Пенсильвании. Он был посланником в Вене, а потом, с 1940-го по 1942 год, представлял Рузвельта в Софии. Когда ему пришлось покинуть Болгарию, Рузвельт направил его военно-морским атташе в Стамбул, чтобы он продолжал информировать президента обо всем, что касается положения на Балканах. Мне казалось, что это именно тот человек, которому можно доверить личное послание Рузвельту.

Один из служащих военно-информационной службы Соединенных Штатов в Стамбуле уже передавал мне через сотрудника нашего абвера доктора Леверкуна информацию о том, что кардинал Спиллмэн, архиепископ Нью-Йоркский, намерен вскоре нанести визит в Турцию. На самом деле турецкое правительство еще в марте известило меня, что если германское правительство согласно прислать своего представителя, с которым кардинал мог бы провести обмен мнениями, то он готов включить Турцию в программу своей заграничной поездки. Находясь в Берлине, я предложил Риббентропу, что подходящим представителем мог бы стать доктор Леверкун. Тогда Риббентроп отказался рассматривать эту идею, но сейчас я поднял вопрос вновь. Мне было дано понять, что кардинал предпринимает свою поездку по просьбе президента Рузвельта. Тем не менее представитель военно-информационной службы сообщил, что кардинал путешествует, не имея каких-либо официальных полномочий, и просто хочет составить представления о положении на Балканах и Среднем Востоке. Риббентроп к тому времени еще раз категорически отверг мысль о подобных контактах, и я лишился возможности организовать беседу с кардиналом. В своих интервью для прессы он отказывался говорить о возможности заключения мира, и месье Менеменджиоглу сообщил мне, что его главный интерес заключался в том, чтобы обеспечить помощь турецкого правительства еврейским беженцам из Европы. Тем временем я все еще не получил никаких сведений о результатах, к которым привела моя попытка связаться с мистером Эрле.

Военная ситуация продолжала ухудшаться. 7 мая в Тунисе капитулировал генерал-полковник фон Арним, мой старый товарищ времен Первой мировой войны, служивший тогда в моем штабе дежурным офицером. Я по сей день не могу понять, почему ему, человеку таких заслуг и положения, не было оказано должного побежденному противнику уважения, а генерал Эйзенхауэр даже не пожелал с ним встретиться. В самой Германии авиация союзников действовала с каждым днем все более активно, и разрушение германских городов приобрело совершенно немыслимую прежде интенсивность. Одним из самых тяжелых аспектов ситуации было положение наших военнопленных в России, родители и родственники которых не получали никаких сведений о том, что с ними сталось. Случилось так, что представитель швейцарского Красного Креста в Анкаре однажды сказал мне, что получил около 400 почтовых открыток от пленных и собирается передать их германскому правительству. Я попросил его составить для отправки в Берлин алфавитный список их фамилий. Среди них оказался сын владельца маленькой книжной лавки из моего родного городка Верль. Я немедленно отправил этому человеку личное письмо с сообщением, что его сын жив.

Этот шаг имел самые неожиданные последствия. Немедленно поползли слухи, что я веду списки военнопленных, и я стал получать тысячи писем от отчаявшихся родственников с просьбами выяснить судьбу своих мужчин. Гитлер, по всей видимости, приказал, чтобы почтовые открытки от военнопленных не доставлялись адресатам. Были задержаны даже те четыреста, которые переправил мой швейцарский друг. Причина, очевидно, заключалась в опасении, что распространение информации о гуманном отношении русских к нашим пленным может привести к увеличению числа дезертиров. Я протестовал против этого бесчеловечного распоряжения, но добился только того, что Риббентроп приказал мне прекратить свои попытки получения сведений о пропавших без вести солдатах.