«Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

Снова вернулись сомнения: не воображение ли подшутило надо мной? Но ведь замеченные мною самые что ни на есть подлинные собачьи следы не могли быть плодом воображения! Но если здесь были люди, то едва ли мы находимся на Земле Гиллиса или на какой-то новой земле, как думал я всю зиму. Тогда мы, значит, стоим на южной стороне Земли Франца-Иосифа и появившееся у меня несколько дней назад подозрение вполне правильно: мы прошли на юг через неизвестный пролив и вышли между островом Гукера и островом Нордбрук, а теперь находимся на этом последнем, – хотя это и не вязалось никак с картой Пайера.

С самыми странными, путающимися мыслями продвигался я, прокладывая путь к берегу среди массы торосов и бугров. И вдруг мне показалось, что я слышу человеческий голос, чужой голос, первый за три года!.. Сердце забилось, кровь прилила к голове. Я взбежал на торос и закричал во всю силу своих легких. За этим человеческим голосом, раздавшимся среди ледяной пустыни, за этой вестью жизни скрывалась родина и все то, что заключало в себе это слово.

Родина стояла у меня перед глазами, пока я пробирался между ледяными глыбами и торосами так быстро, как только могли нести лыжи. Скоро я снова услышал крик, и с одного из ледяных хребтов разглядел темную фигуру, движущуюся между торосами. Это была собака; но за нею подальше двигалась другая фигура. Человек! Кто это мог быть? Джексон или один из его спутников? Или, быть может, кто-нибудь из моих соотечественников?

Мы быстрыми шагами приближались друг к другу; я замахал шляпой, он сделал то же. Я услыхал, что человек окликнул собаку. Прислушался – он говорил по-английски. Когда я подошел ближе, мне показалось, что я узнаю мистера Джексона, которого видел, помню, один раз. Я приподнял шляпу, мы сердечно протянули друг другу руки.

– How do you do?[397]

– How do you do?

Над нами нависал туман, отгораживавший от остального мира. У ног громоздился исковерканный сжатиями плавучий лед. Вдали сквозь туман маячил клочок земли. А кругом – только лед, глетчеры и туман. С одной стороны стоял европеец в клетчатом английском костюме и высоких резиновых сапогах, цивилизованный человек, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом, аромат которого издалека воспринимало острое обоняние дикаря; с другой – одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь, с длинными всклокоченными волосами и щетинистой бородой, с лицом настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его нигде не проступал из-под толстого слоя ворвани и сажи, наросшего за зиму и не поддававшегося ни обмыванию теплой водой, ни обтиранию мхом, тряпкой и даже скоблению ножом. Ни один из нас не знал, кто, собственно, стоит перед ним и откуда он пришел.

– I am damn’d glad to see you.

– Thank you, I also. Have you a ship here?

– No, my ship is not here. How many are there of you?

– I have one companion at the ice-edge[398]. – Продолжая говорить, мы пошли по направлению к земле.

Я решил, что он узнал меня или, во всяком случае, догадался, кто скрывается под этой дикой внешностью, – вряд ли он мог так сердечно встретить совершенно незнакомого человека. Но вот, при каком-то оброненном мною слове, он вдруг остановился, пристально посмотрел на меня и быстро спросил:

– Arn’t you Nansen?

– Yes. I am.

– By Jove! I am glad to see you[399].

И схватив мою руку, он снова потряс ее. Лицо его озарилось самой приветливой улыбкой и темные глаза засветились радостью от столь неожиданной встречи.

– Where have you come from now?

– I left the Fram in 84° N. lat. after having drifted for two years and reached the 86°15' parallel, where we had to turn and make for Franz-Josef Land. We were, however, obliged to stop, for the winter somewhere north here, and are now on our route to Spitzbergen.

– I congratulate you most heartily, you have made a good trip of, and I am awfully glad to be the first person to congratulate you and your return[400].

Он опять схватил мою руку и горячо потряс ее. Невозможно было приветствовать более искренне; это рукопожатие не было пустой формальностью. С английским гостеприимством он тотчас же заявил, что у него для нас «plenty of room»[401] и что он ожидает прибытия своего судна со дня на день. Под plenty of room, как я установил потом, он подразумевал несколько квадратных футов пола в его хижине, не занятых ночью его спящими товарищами. Но «в тесноте, да не в обиде».

При первой возможности я спросил, что делается дома; Джексон сообщил, что два года назад, когда он уезжал, жена и дочь мои чувствовали себя превосходно. Потом я спросил о Норвегии, о ее политических делах, но об этом он ничего не знал, из чего я заключил, что все там обстоит благополучно.

Джексон предложил тотчас же отправиться за Иохансеном и за нашими вещами, но я ответил, что втроем нам будет тяжело дотащить нарты по этому исковерканному льду, и попросил, если у него достаточно людей, послать несколько человек. Чтобы известить Иохансена о нашей встрече, мы дали по два выстрела каждый.

Вскоре мы встретили идущих навстречу нескольких человек; это были помощник начальника экспедиции мистер Эрмитедж (Armitage), химик и фотограф мистер Чайльд (Child) и доктор мистер Кетлитц (Koetlitz). Когда они приблизились, Джексон знаком дал им понять, кто я такой. Снова последовали сердечные приветствия. Потом мы встретили и других: ботаника мистера Фишера (Fisher), мистера Бургеса (Burgess) и финна Бломквиста (Blomquist), настоящее его имя Мелениус. Фишер впоследствии говорил мне, что еще издали, увидав человека на льду, он сразу же подумал, что это должен быть я, но когда разглядел меня, то отверг эту мысль: он слыхал, что я блондин, а увидал черномазого, с черными, как крыло ворона, волосами и бородой.

Когда все собрались, Джексон сказал, что я достиг 86°15' северной широты, и из семи здоровых глоток вырвалось в мою честь троекратное английское «ура», так, что эхо прокатилось над торосами. Джексон тотчас послал товарищей взять нарты и отправиться к Иохансену, а мы пошли к дому экспедиции, который, приглядевшись, я стал различать на берегу.

Джексон сказал, что у него есть письмо ко мне из дому; он брал его с собой, отправляясь на Север, и прошлой весной и нынешней на случай, если мы встретимся. В разговоре выяснилось, что в марте Джексон лишь немного не дошел до нашего зимовья[402]. Ему пришлось вернуться, так как путь преградила открытая вода, та самая открытая вода, темный отблеск которой мы видели всю зиму. Только когда мы подошли к дому, Джексон спросил о «Фраме» и нашем дрейфе, и я вкратце рассказал ему нашу сагу.

Впоследствии он признался, что все время с момента встречи был уверен, что корабль наш погиб и что мы двое – единственные, оставшиеся в живых. Джексону показалось, что он подметил печаль на моем лице, когда в первый раз спросил о «Фраме», и боялся снова касаться этой темы. Потихоньку он предупредил своих товарищей, чтобы они меня ни о чем не расспрашивали. Только случайно из разговора он понял, что ошибся, и тогда стал подробно расспрашивать о «Фраме» и остальных членах экспедиции.