Римская история в лицах - Лев Остерман

Но это была только первая ласточка. До расцвета доносительства и обильных «урожаев» закона об оскорблении величия, о которых, забегая вперед, здесь пишет Тацит, было еще далеко. Как он сам тут же замечает, «тогда еще сохранялись следы умиравшей свободы». Тиберий справился со своим гневом и позволил снять с подсудимого претора обвинение в оскорблении величия. К тому же, что значит «восстановил» закон об оскорблении величия? Этот закон никто не отменял. Случилось так, что претор Помпей Марк однажды спросил, не следует ли возобновить дела об оскорблении величия. Тиберий ответил, что законы должны быть соблюдаемы неукоснительно. А что еще он мог ответить? Имел ли он в виду тогда ту практику, какая впоследствии связалась с законом об оскорблении величия? Трудно сказать... Но вернемся к фактам.

26 мая 17-го года Германик наконец отпраздновал в Риме торжественный триумф. Как обычно, везли добычу, картины, изображавшие сражения, вели пленных. Но, кроме того, вслед за колесницей триумфатора следовала еще одна, восторженно приветствуемая народом, колесница. В ней стояла Агриппина с пятерыми детьми: мальчикам было пять, девять и одиннадцать лет, девочки — еще совсем крошки. Римляне громкими кликами славили своего любимца. Тиберий встретил триумфатора (по крайней мере внешне) приветливо. Народу он от его имени роздал по 75 денариев. Сенату предложил избрать Германика консулом на 18-й год (вместе с собой). Однако в душе оседала горечь обиды. Когда пять лет назад он, Тиберий, спаситель Рима, праздновал триумф за покорение Паннонии и всей Германии, его приветствовали совсем не так бурно, как сейчас восхваляют Германика за пару ненужных и не очень удачных рейдов за Рейн. Всю жизнь он терпит несправедливость! Август был к нему несправедлив, а теперь вот — римляне...

Чрезмерная воинственность и популярность Германика опасны для государства. Ему не следует возвращаться к войску в Галлии. Но и в Риме ему лучше не оставаться. Есть повод отправить вчерашнего триумфатора с почетной миссией на Восток. В нескольких мелких зависимых от Рима царствах вспыхнули волнения в связи со смертью царей, Сирия и Иудея обратились с просьбой о снижении налогов, в Армении нет царя. Тиберий докладывает об этом сенату, утверждая, что со смутой на Востоке может справиться только мудрость Германика. Его назначают верховным правителем всех восточных провинций с чрезвычайными полномочиями. Вскоре он прибывает туда с Агриппиной, новорожденной Ливиллой и шестилетним Гаем. Четверо остальных детей остаются в Риме.

Между тем, Тиберий своей властью заменяет наместника Сирии на Гнея Пизона — старого сенатора знатного происхождения и неукротимого, необузданного нрава, бывшего приближенного Августа. Пизон и Тиберию-то едва подчиняется, а Германика считает намного ниже себя. Его не менее знатная и очень богатая жена Планцина дружила с Ливией и ненавидит Агриппину. Пизон не сомневается в том, что Тиберий направил его в Сирию для противостояния Германику. Некоторые предполагают, что он имеет какое-то тайное поручение от принцепса. События на Востоке развиваются с катастрофической быстротой.

По пути в Азию Германик посещает Афины, где его принимают радушно и с почестями. Следуя за ним, в Афины является и Пизон. В своей злобной речи он всячески поносит афинян, задевая косвенно и Германика. Затем спешит в Сирию. Подкупает воинов стоящих там легионов щедрыми раздачами, смещением строгих центурионов и трибунов, потворствует своеволию солдат в городах и селах провинции. При этом и сам Пизон, и Планцина открыто ругают Германика. Тому об этом доносят, но он, не обращая внимания, направляется в Армению улаживать дела с престолонаследованием. В какой-то момент пути Германика и Пизона пересекаются в зимнем лагере 10-го легиона. Встреча проходит под знаком явного недружелюбия, но благодаря самообладанию Германика до открытого столкновения не доходит. Затем Германик направляется в Египет, знакомится с его памятниками, совершает путешествие к верховьям Нила. Попутно открывает государственные хлебные склады, чтобы облегчить положение простого народа в этот неурожайный год.

Возвратившись в Азию, Германик узнает, что Пизон отменил все его распоряжения в Сирии. Они встречаются. Германик в гневе упрекает Пизона и требует, чтобы тот оставил страну. Пизон выражает покорность, но медлит, а в это время непонятная болезнь настигает Германика. Пизон задерживается в Азии, ожидая ее исхода. Германик убежден, что отравлен Пизоном или его женой. Предвидя близкую кончину, он обращается к друзьям с просьбой сообщить принцепсу и сенату о том, что его погубили Пизон и Планцина: «Покажите, — говорит он, — римскому народу мою жену, внучку божественного Августа, назовите ему моих шестерых детей. И сочувствие будет на стороне обвиняющих, и люди не поверят и не простят тем, кто станет лживо ссылаться на какие-то преступные поручения». (Там же. Кн. 2, 71)

Предсмертное обращение Германика, конечно же, реконструировано Тацитом. Но и здесь в последней фразе звучит намек на ходившие тогда слухи о том, что отравить Германика Пизону поручили Тиберий или Ливия. Оправиться от болезни Германику не удалось. Он умер в Антиохии, в конце 19-го года. Агриппина и друзья Германика не сомневались в том, что он был отравлен, — они хотели заручиться публичным свидетельством этого: «Перед сожжением, — рассказывает Тацит, — обнаженное тело Германика было выставлено на форуме антиохийцев, где его и предали огню. Проступили ли на нем признаки отравления ядом, осталось невыясненным, ибо всякий, смотря по тому, скорбел ли он о Германике, питая против Пизона предвзятое подозрение, или, напротив, был привержен Пизону, толковал об этом по-разному». (Там же. 73) Правда, Светоний категорически утверждает (Калигула, 1), что все тело Германика было покрыто синими пятнами, но добавляет, будто после сожжения среди костей его сердце было найдено невредимым (?!), что бросает тень на все утверждение.

Агриппина с прахом Германика отплыла в Италию. Пизон, узнав о смерти своего врага, направляется в Сирию. Должность наместника уже замещена другим, но Пизон рассчитывает на преданность поставленных им центурионов и подкупленных солдат. Расчет оказывается ошибочным. Новый наместник Сирии выводит навстречу наспех собранному Пизоном войску сильный отряд ветеранов п выигрывает сражение. Пизон вынужден отправиться в Рим. «А в Риме, — свидетельствует Тацит, — лишь только стали доходить вести о болезни Германика, как все доходящие издалека, до последней степени мрачные, воцарилась общая скорбь и гнев, а порой прорывались и громкие сетования. Для того, очевидно, и сослали его на край света, для того и дали Пизону провинцию... Весть о смерти Германика настолько усилила в толпе эти толки, что прежде указа властей, прежде сенатского постановления все погружается в траур, пустеют площади, запираются дома. Повсюду безмолвие, прерываемое стенаниями, нигде ничего показного; если кто и воздерживается от внешних проявлений скорби, то в душе горюет еще безутешнее. Случилось так, что купцы, выехавшие из Сирии, когда Германик был еще жив, привезли более благоприятные вести о его состоянии. Этим вестям сразу поверили, и они тотчас же распространились по всему городу; и всякий, сколь бы непроверенным ни было то, что он слышал, сообщает добрую новость каждому встречному, а те передают ее, приукрашивая от радости, в свою очередь, дальше... Тиберий не пресекал ложных слухов, предоставив им рассеяться с течением времени. И народ погрузился в еще большую скорбь, как если бы Германик был у него отнят вторично». (Там же. 82)

Пренебрегая опасностью плавания по бурному зимнему морю, Агриппина с прахом мужа в начале 20-го года прибывает в Брундизий. По распоряжению Тиберия, туда высланы в качестве почетного эскорта две когорты преторианцев. Магистратам областей, через которые проходит траурное шествие, предписано воздать умершему воинские почести. Прах Германика несли трибуны и центурионы, им предшествовали опущенные книзу фасции. Жители оставшихся в стороне городов выходили к дороге, по которой двигалась процессия, сжигали ценные ткани, благовония и все, что предусмотрено похоронным обрядом.

Друз младший, дети Германика, его брат Клавдий, оба консула, сенаторы и множество римлян вышли навстречу процессии за 100 километров от города, к Таррацине. К Риму горестная толпа подходила, заполнив бесконечной лентой всю ширину Аппиевой дороги. Тиберий и Ливия не показались в народе. Не было и матери Германика, Антонии. Тацит полагает, что Тиберий и Ливия не пустили ее на похороны, чтобы казалось, будто они скорбят одинаково с матерью усопшего. «В день, когда останки Германика были переносимы в гробницу Августа, то царило мертвенное безмолвие, то его нарушали рыдания: улицы города были забиты народом, на Марсовом поле пылали факелы. Там воины в боевом вооружении, магистраты без знаков отличия, народ, распределенный по трибам, горестно восклицали, что Римское государство погибло, что надеяться больше не на что, — так смело и открыто, что можно было подумать, будто они забыли о своих повелителях. Ничто, однако, так не задело Тиберия, как вспыхнувшая в толпе любовь к Агриппине: люди называли ее украшением родины, единственной, в ком струится кровь Августа, непревзойденным образцом древних нравов, и, обратившись к небу и богам, молили их сохранить в неприкосновенности ее отпрысков и о том, чтобы они пережили своих недоброжелателей». (Там же. Кн. 3, 4) Под последними, очевидно, следовало понимать Тиберия и Ливию.