СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 2 - Клод Фаррер

Ошеломленный Тома подскочил как ужаленный.

— Мое имя? — воскликнул он.

— Ваше имя, да! — ответил господин де Кюсси Тарен. — Ваше имя полностью: Тома Трюбле, сеньор де л’Аньеле…

Он снова взял из рук Тома написанную, к прискорбию, столь мелко копию. Пальцем указал он на пометку на полях, действительно продиктованную королем Людовиком. И Тома мог вволю таращить на нее глаза.

— Ну? — спросил губернатор после минуты молчания.

Но Тома, прочитав, перечитывал и снова перечитывал. Последняя фраза особенно привлекала и удерживала его взор, подобно гибельному магниту:

«А буде за преступлением не последует скорое раскаяние, то былые наши милости справедливо обратятся против преступника и усугубят ему кару».

— Я полагаю, — добавил господин де Кюсси, — что вы больше не сомневаетесь?

Тома, наконец, опустил голову. Он не ответил. И, действительно, что мог он ответить? Верно, он больше не сомневался. Но так же верно было и то, что он плохо понимал.

Между тем губернатор короля поднялся с места.

— Господин де л’Аньеле, — сказал он торжественно, — имею честь откланяться, я удаляюсь. До губернаторского дома отсюда очень далеко.

Тома молча поднялся вслед за своим гостем и машинально отвесил ему поклон.

Господин де Кюсси Тарен, стоя со шляпой в руке, готов был переступить порог кают-компании. Однако же он остановился, как бы желая еще что-то добавить, и, наконец, достаточно неожиданно, закончил следующим образом:

— Сударь, благоволите еще раз выслушать мою просьбу: не забывать, что здесь дело идет о вашей голове. Те, кто отныне будет каперствовать, будут почитаться не корсарами, а пиратами. Да, пиратами! Сударь, это вот, больше всего прочего, мне и хотелось вам сказать. Прощайте, сударь.

Он вышел.

Сейчас же после того, как Тома проводил своего посетителя до выходного трапа, и тотчас же вслед за тем, как он остался один в кают-компании, широко открылась дверь, давно уже полуоткрытая, и из нее вышла подслушивавшая Хуана.

Тома сидел и размышлял. Она подошла к нему и ударила его по плечу.

— Так-с! — сказала она насмешливо. — Теперь мы стали паиньками, раз такова воля короля! Тома, дружок… где твоя соха?

Он не понял.

— Моя соха?

— Ну да, черт возьми! — сказала она. — Твоя соха! Ты разве не станешь хлебопашцем?

Он пожал плечами и не ответил. Она усилила натиск, оскорбляя его словами и жестами.

— Дело идет о твоей голове, мой Тома! Чтобы спасти такую голову, как твоя, — прекрасную голову, еще бы, — чего не сделаешь! Ну же! Грабли, борону, заступ, лопату! Когда слезаем мы на берег?

Он топнул ногой.

— Молчи! — прогремел он. — Кто говорит о том, чтобы слезать на берег?

Она прикинулась крайне удивленной.

— Как, сердечко мое, ты намерен ослушаться? Ослушаться этого доброго губернатора де Кюсси Тарена, столь верного твоего друга? Ты хочешь его огорчить? Неужели, против его желания, ты хочешь снова каперствовать?

Он отвернулся, склонив голову набок.

— Это-то нет, — сказал он, — не сразу теперь…

Она разразилась презрительным смехом.

— Трус! — крикнула она, перемежая крик порывами смеха. — Трус! О, я это хорошо знала!

Он подступил к ней, сжимая кулаки.

— Знала что?

Она перестала смеяться, посмотрела на него, — ее черные глаза метали молнии.

— Ты спрашиваешь? — крикнула она. — Ты смеешь спрашивать?

Он решительно тряхнул головой.

— Отвечай, шлюха!.. Ты знала что?

Она яростно сжала пальцы.

— Трус! — повторила она. — Я знала, что ты испугаешься и подчинишься, и что ты подожмешь хвост, трусливая собака! Я знала, что ты рад будешь спастись от войн и сражений, как ты всегда спасался от опасностей и опасных тебе людей, как ты спасался от…

Она остановилась, несмотря на свою дерзость, в нерешительности под ужасным взглядом корсара. Но тотчас же устыдилась своего колебания, ибо она была храбра.

— Как ты спасался от всех моих любовников! Как ты спасался…

Она не договорила. Впервые поднял он на нее руку. Он ударил. И удар свалил ее, с разбитым носом и окровавленным ртом.

Он бросился на поверженное тело и снова ударил, свирепый, опьяненный, готовый ее убить.

— Молчи! — вопил он. — Молчи!

Но яростным усилием она приподнялась на локтях.

— Трус, трус! — вопила она сильнее, чем он вопил. — Трус, ты меня хочешь убить, но не смеешь убить других! Трус, трус! Лучше удирай, спасайся, беги! Отправляйся пахать свое поле, поле, которое ты получишь от своего Кюсси ценой своей трусости! Трус, трус!..

Он все бил. Она снова упала, замолчав, наконец, обессилев и потеряв энергию, и вдруг зарычала от боли и ярости. Тогда он бросил ее, отпихнув бесчувственное тело ногой.

Но Хуана не потеряла сознания. И она услышала, как выскочив из кают-компании, он командовал своему экипажу, голосом, подобным раскатам грома и грохоту орудий.

— Свистать всех наверх! Всех наверх, черт возьми! По местам, сниматься с якоря!

Хотя наступила уже темная ночь и не было луны, «Горностай» через полчаса плыл под парусами.

Вернулся «Горностай» на Тортугу через семь дней…

В тот день устроен был праздник на королевских фрегатах. Начальник эскадры, человек знатный, принимал губернатора де Кюсси Тарена, а также обоих комиссаров его величества, господ де Сен-Лорана и Бегона, — хотя те и были простыми приказными; но на расстоянии полутора тысячи миль от Версаля можно было несколько поослабить этикет. На этот праздник была приглашена вся городская знать. Адмиральский фрегат, весь расцвеченный флагами и разукрашенный цветами и листвой, имел вид плавучего дворца. На ахтер-кастеле виднелась палатка из малинового отороченного золотом бархата, и в ней важно расселись приглашенные вельможи за длинным столом, заставленным превосходными винами, а также пивом, сидром, лимонадом и прочими подобными напитками, со множеством фруктов, печенья, шоколада, которыми все тешились всласть, осушая за здоровье короля бутылку за бутылкой. Так что до захода солнца и несмотря на то, что угощение было подано уже после полудня, всеми овладело буйное веселье; слышны были одни лишь песни, смех и радостный галдеж.

Тем не менее, вахтенная служба снаружи не ослабевала, и вахтенные сигнальщики направляли на горизонт свои подзорные трубы с той аккуратностью, которая привилась на кораблях его величества короля Франции благодаря указам господина Кольбера. Так что один из вахтенных начальников не побоялся явиться в самый разгар пиршества и притом прямо в бархатную, отороченную золотом палатку, чтобы доложить начальнику эскадры о появлении паруса, приближающегося к месту якорной стоянки.