Содержательное единство 2001-2006 - Сергей Кургинян

Вот, по сути, три основных сценария.

Есть, конечно, и четвертый. Что всё было совсем замечательно. А потом злые силы (внешние и внутренние) посягнули и совратили. Этот сценарий, кстати, остается релевантным для миллионов наших сограждан. На нём делаются думские карьеры. Его противоречивость понятна ("Если он, на фиг, такой умный, то почему он, на фиг, такой мертвый?"). Но его тоже надо рассмотреть. Не надо отметать с порога работу ЦРУ по развалу СССР, потому что это смешно. ЦРУ уже само надрывается, восхваляя свою деятельность по развалу. В чём-то, конечно, врёт. Но тут надо разобраться, в чём врёт, а что подлинно. Повторяю – всё надо подвергать сомнению.

Да, немножко смешно. Ужасное ЦРУ блестяще чинило козни, а замечательный КГБ все прозяпал. Да, есть грубая, но верная поговорка: "Если сука не захочет, кобель не вскочит". Но нам не поговорки нужны и не очевидные несоответствия. Нам нужно разбираться детально, по существу. И, ещё раз подчеркну, – всё подвергая сомнению.

Владислав Юрьевич, например, говорит: "Госсекретарь Шульц пишет в воспоминаниях, что он был шокирован некомпетентностью советских руководителей. Он называет имена, но я не хочу их повторять, чтобы не обидеть людей, которые когда-то руководили нашей страной".

Ну, что сказать? Я тоже не хочу называть имена людей, которые когда-то руководили США и поразили меня своей непробиваемой тупостью. Эта тупость была никак не сравнима ни с каким клиническим обкомовским кретинизмом (который тоже, разумеется, имел место). Владислав Юрьевич справедливо может мне возразить, что американцы на коне, а наши – в известном месте. И это будет абсолютно справедливо. Но поскольку ещё не вечер и много чего происходит в мире, то такой аргумент столь же справедлив, сколь и неполон. Мы когда-то тоже были на коне. И все боялись, что мы оседлаем своих ближних и дальних соседей по планете Земля. Были основания бояться? Были. И что?

Но не это главное. Главное – принципиальная многоматричность нынешней нашей ситуации. Если у этой многоматричности есть социальный (а вовсе не интеллектуальный) эквивалент, то он состоит в том, что мы куда-то "залетели". И очень сильно. Что имеет место тупик. И из него надо выбираться. Но для этого надо сказать, что еще не выбрались.

Никто пока что даже никого конкретно не обвиняет в том, что так "залетели". Тут Владислав Юрьевич опять прав. Народ в каком-то смысле ощущает, что он сам сделал выбор. И что, как говорится, "обманули дурака на четыре кулака". Это очень больно признать народу. Неизвестно, останется ли он после этого народом. Тем более, что признать придётся не только это, но и то, что в каком-то смысле люди продали первородство за чечевичную похлебку. И неясно (очень, очень многим неясно), за что надо каяться. За злодеяния советского периода или за эту продажу очень непростого (в чём-то грубого, в чём-то несовершенного, в чём-то двусмысленного), но всё-таки первородства.

Хотелось бы, чтобы тут всё обошлось без шоков. Ох, как хотелось бы! Потому что ещё один шок может оказаться последним.

Но чтобы разобраться, конечно, нужна шкала приоритетов. Которая тоже неочевидна. И начинать разбираться тут надо с противоречий. В том числе, и в текстах, подобных тому, который я анализирую. Поскольку эти тексты, наконец, появились. И нельзя в этом смысле недооценивать случившееся.

Так о каких же противоречиях я говорю?

Начну с простейшего. Владислав Юрьевич – не Борис Абрамович. Для Березовского все ясно. Страна жила в коммунистической патологии. А потом вырвалась на просторы светлого ельцинизма, после чего скатилась в ужасный путинизм. Тут все непонятно. Если был такой мрак, то откуда появился свет? Если был такой свет, то откуда взялся новый мрак? Но, при всей этой непонятности, тут имеет место сколько-то полочек, на которых разложены некие "политические предметы". Разложены способом, лично меня совершенно не устраивающим.

Владислав Юрьевич даёт другую оценку ельцинского периода. Он прямо пишет, что при Ельцине "вместо того, чтобы двигаться к демократии, мы получили то, что справедливо названо "олигархией". Справедливо или нет это так названо – отдельный вопрос. Но то, что получили мы вовсе не свет, а нечто совсем другое… Тут я, безусловно, согласен. Как согласен я и с очень мрачной картиной, которую рисует Сурков. Манипуляция вместо представительства, коррупция вместо конкуренции, обрушение в нищету, прихватизация вместо приватизации, развал, фактическая потеря государственного суверенитета, позор Хасавюрта, отсутствие реальной свободы, разгул разбойников… Сурков риторически спрашивает: если это есть свободное и справедливое общество, то что, в таком случае, Содом и Гоморра?

Я очень серьезно отношусь к этой оценке. И именно потому, что я к ней отношусь серьезно, я никак не могу состыковать её с оценкой, которая имеется несколькими абзацами ниже: "Очень важно подчеркнуть, что 90-е годы (притом, что это был действительно олигархический режим) ни в коей мере мы не должны считать потерянными для России, временем сплошных безобразий". И дальше начинают называться позитивы. Начаты громадные реформы, развивалась свобода (только что было сказано, что она не развивалась, а заменялась олигархическим произволом), была создана масса позитивного, люди научились работать в рыночной экономике (только что было сказано, что экономика не была рыночной). В такой, достаточно зоологический, период нашего развития к ведущим позициям пробились по-настоящему активные, стойкие, целеустремленные, сильные люди, материал для формирования нового ведущего слоя нации.

Как одно может сочетаться с другим, мне непонятно. В зоологический период к ведущим позициям могут пробиться сильные звери, в рамках дарвиновского отбора. Но сильный зверь может создать не нацию и не общество, а стаю. Превратить же зверя в человека очень трудно.

Содом и Гоморра не могут иметь уравновешивающих позитивов. Имели бы они такие позитивы – бог бы не уничтожил данные города. Вообще, образ Содома и Гоморры – это образ, включающий только очень определенные ассоциации. Либо им не надо пользоваться, либо нельзя, его использовав, чем-то позитивным подобный образ уравновешивать.

На самом деле, речь идет не о примитивной несостыковке. Дети своего времени ("мы, дети страшных лет России") страшно разорваны в понимании того, что их породило. Это не курьез, а историческая трагедия поколения. И я не собираюсь по этому поводу ёрничать. Поколение таково, каково оно есть. Я просто не могу не обратить внимание на то, что как-то изживать эту трагедию придётся. Как-то придётся соединять разорванную цепь времен. И в обществе, и в себе самом. Как-то придётся выбирать между восторгом и отвращением. Всем нам придётся выбирать. А особенно поколению, которое было застигнуто нашим "историческим цунами" в момент вхождения в жизнь.

Чтобы выбор мог состояться, нужны критерии. К ним и перехожу.

В качестве аксиомы задаётся три базовых социальных критерия. Материальный успех, свобода и справедливость. На самом деле, речь идёт о разнокачественных слагаемых. Для того, чтобы эти качества каким-то образом уравнять, необходимо заменить материальный успех чем-то "однокалиберным" по отношению к свободе и справедливости. Дело не в том, что материальный успех плох. Дело в том, что мы действительно живем в культуре, где сказано: "Не хлебом единым". А также – "не в деньгах счастье" и так далее. Много ещё чего сказано: "От трудов праведных не наживешь палат каменных", например.

К сожалению, реальный социальный опыт последнего времени в самой серьёзной степени подтвердил это неабсолютное выражение. В любом случае, мы знаем, что богатый человек может быть несчастным. И даже очень несчастным. Он может быть одиноким. И нет для человека как социального существа ничего страшнее одиночества. Если, конечно, это не одиночество, наполненное духовными порывами (но тогда оно не одиночество в полном смысле слова).

Вообще, человек существо экзистенциальное. И это доказано. А если это доказано, то тем самым доказано, что материальный успех, свобода и справедливость никак не исчерпают собственно человеческой проблематики. Человек конечен, но стремится к бесконечному. Он смертен. И единственный в природе знает об этой смертности. Вообще, он глубоко парадоксальное существо.

Свобода, конечно, величайшая ценность. И глубоко омерзительны те, кто эту ценность отрицают. Но мы знаем, что есть "свобода от" и "свобода для". Пробуди жажду и укажи путь к колодцу. Свобода выбирать (не обязательно политиков, а жизненные альтернативы вообще) предполагает размещение этих альтернатив в сознании. А также шкалу ценностей (от самоактуализации наверху до полного скотства внизу). Один герой Достоевского говорит о другом: "В нем [Иване Карамазове] мысль великая и неразрешенная. Он их тех, которым не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить".