Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова ) - Виктор Гюго

Правительство однажды получило донесение о том, что в предместьях гражданам раздается оружие и распределяются двести тысяч ружейных зарядов. Неделю спустя были розданы еще тридцать тысяч зарядов. Удивительно, что полиции не удалось ничего найти.

Перехваченное полицией письмо сообщало: «Недалек тот день, когда в четыре часа пополуночи восемьдесят тысяч граждан встанут под ружье». Все это брожение происходило на глазах общества. Неминуемое восстание хладнокровно готовило бурю над головой власти. Все особые признаки глубокого подземного кризиса были налицо и уже ощущались на поверхности. Горожане тихо спрашивали рабочих: «Ну, как продвигаются ваши приготовления?» — таким тоном, каким спрашивают обычно: «Как поживает ваша супруга?»

Мебельщик на улице Моро спрашивал: «Ну, когда же атака?»

А другой лавочник говорил: «Скоро выступление. Месяц тому назад вас было пятнадцать тысяч, а теперь уже двадцать пять». Он предложил свое ружье, а его сосед — пистолет стоимостью в семь франков.

Революционная горячка охватила все, ни один уголок Парижа, ни одно местечко Франции не были пропущены ею. Всюду чувствовалось биение ее пульса. Как огонь лихорадки, воспламеняющий человеческий организм, сеть тайных обществ охватила страну.

Союз «Друзей народа», доступный и тайный в одно и то же время, родился в недрах секции «Прав человека», которая датировала свои приказы по революционному календарю: «Плювиоз, сороковой год Республики…» Пережив уголовный суд, постановивший о ее роспуске, она не колеблясь называла свои отряды многозначительными именами:

Пики

Набат

Сигнальный выстрел

Фригийский колпак

21 января

Гезы

Нищие

Вперед

Робеспьер

Ватерпас

Настанет день

Общество «Прав человека» породило «Комитет действия».

Это был союз наиболее стремительных людей, забегавших вперед.

Прочие ассоциации развертывались в недрах основавших их секций. Члены секций жаловались на то, что их слишком разбирают по разным секциям одновременно. Так говорили в «Союзе Галлов», в «Комитете городских организаторов», в ассоциациях: «Свобода печати», «Народное образование», «Личная свобода», «Борьба с косвенным налогом», «Общество рабочего уравнения», «Коммунисты», «Реформисты».

Секция «Бастильская армия» носила исключительно военный характер: делилась на когорты, каждая четверка имела капрала, каждый десяток — сержанта, двадцатью командовал младший лейтенант, сорока командовал лейтенант, но знали друг друга в секции не более пяти человек. Осторожность сочеталась со смелостью. Казалось, эти черты перешли во французскую революцию от венецианского гения организации. Центральный комитет, бывший головой революции, имел две руки: с одной стороны «Комитет действия», с другой — «Бастильскую армию».

Парижские общества имели филиалы в крупнейших городах. В Лионе, Нанте, Лилле и Марселе имелись секции «Прав человека», «Карбонариев» и «Свободного человека». В Эксе был революционный союз, носивший название «Кугурда». Мы уже произнесли однажды это слово.

В Париже предместье Сен-Марсо кипело не меньше, чем Сент-Антуанское. Не было лучшей школы для граждан, нежели парижские предместья. Но и школы предместий были захвачены революционной волной. Кофейная на улице Сент-Ясинт и курильня «Семи бильярдов» были местом веселых сборищ учащихся.

«Друзья Абецеды», тесно связанные с «Кугурдой» в Эксе, собирались, как свидетельствуют очевидцы, в кофейной «Мюзэн». Молодежь собиралась также, как я уже это говорил, в кабачке на улице Мондетур под названием «Коринф». Эти собрания происходили втайне, хотя иногда имели и открытый характер. О смелости этой молодежи можно судить по ответам, которые она давала на позднейших судебных допросах.

— В каком месте происходили собрания?

— На улице Де-ла-Пэ.

— У кого?

— Просто на улице.

— Какие секции там собирались?

— Только одна.

— Какая?

— Секция «Маюэль».

— Кто был вожаком?

— Я!

— Вы чересчур молоды, чтобы взять на себя такое тяжелое дело, как нападение на правительство. Откуда исходили даваемые вам указания?

— От Центрального комитета.

Армия была разагитирована в одинаковой степени с населением, как это впоследствии доказали волнения в Бельфорте, Люневилле, Эпинале. В движении приняли участие 52-й полк, 5-й, 8-й, 37-й и 20-й легкие кавалерийские. В Бургундии и в южных городах сажали «дерево свободы», то есть шест, увенчанный красным колпаком.

Таково было положение дел. Это положение ярче всего обрисовывалось в Сент-Антуанском предместье. Старинный парижский пригород, населенный густо, как муравейник, трудолюбивый, отважный и гневный, как улей, трепетал от страстного нетерпения в ожидании революционного взрыва. Все в нем волновалось, но так, что по лицу этого пригорода ни о чем нельзя было догадаться. Жгучая скорбь жила под кровлями этого предместья вместе со свойствами редчайшей разумности, горячей и ясной. Ясность ума и отчаяние — это страшное сочетание противоречивых элементов.

Сент-Антуанское предместье имело и другие причины для трепета и содрогания: оно первое получало все контрудары политических потрясений и связанных с ними последствий: торговых кризисов, банкротств, стачек, безработиц и т. п. Во время революции нужда в одно и то же время является и причиной, и следствием. Наносимый удар чувствует и разящая рука.

Население этой части Парижа, полное суровой и гордой доблести, способное к широкому проявлению душевной горячности, всегда готовое схватиться за оружие, быстро вспыхивающее гневом, глубоко пропитанное пропагандой, казалось, только и ждало искры. И всякий раз, когда на горизонте Парижа возникала горящая точка, гонимая ветрами событий, мысли всех устремлялись к Сент-Антуанскому предместью и к той грозной случайности, воля которой положила у самых дверей Парижа эту пороховницу безумных страданий и жгучих замыслов.

Кабачки «Предместья Антуана», уже не раз упомянутые в этом очерке, приобрели историческую известность. В пору волнений там возбуждались горячими словами более, нежели вином. В них веял пророческий дух, и волны будущего омывали берег тогдашнего времени, воспламеняя сердца людей и окрыляя их души. Кабачки Сент-Антуанского предместья напоминают те таверны у Авентинского холма, которые были построены на месте пещеры Сибиллы и сообщались с глубокими подземными течениями вдохновений. Их столики были почти треножниками. Там пили ту чашу, которую Энний* назвал «сибиллинским вином».

Сент-Антуанское предместье — это народный резервуар. Революционные потрясения делали в нем пробоины, из которых текла верховная власть народа. Быть может, эта верховная власть могла ошибаться, как и всякая, но даже в заблуждениях она была велика по значению. О ней можно сказать то же, что античность сказала о слепом Циклопе — ingens [94].

В 1793 году в зависимости от того, хороша или плоха была преобладавшая в те дни идея, был ли то день фанатизма или энтузиазма, — из Сент-Антуанского предместья появлялись или дикие легионы, или отряды героев.

Дикие. Объяснимся относительно этого выражения. Чего хотели эти ощетинившиеся, рассвирепевшие люди, устремившиеся на старый смятенный Париж, рыча и негодуя, с поднятыми пиками и с саблями в руках? Они хотели конца угнетению, конца тирании, гибели монархии. Они стремились добиться человеческих условий труда для мужчин, грамоты для детей, общественного внимания к положению женщины, они стремились к свободе, равенству и братству, удовлетворению хлебом и мыслью всех людей. Это святое и прекрасное дело они провозглашали как свою задачу, но наводили ужас, потрясая дубинами и кулаками. Эти «дикари» целиком принадлежат цивилизации. Они провозглашали господство права с остервенением, они хотели страхом и силой принудить род человеческий поспешить к дверям рая. Они казались варварами, но были спасителями. Под маской ночи они несли ослепительный свет.

На первый взгляд и по внешности эти люди, мы согласимся с этим, дики и ужасны. Но эта дикость, этот внешний ужас — во благо. Есть другие люди — улыбающиеся, расшитые золотом, украшенные лентами и звездами, в шелковых чулках и белых плюмажах, в желтых перчатках и лакированных башмаках. Они, опершись локтем на бархатный столик около мраморного камина, настойчиво и незаметно работают над законами и ведут политику сохранения прошлого: средневековья, божественного права, фанатизма, невежества и рабства, невыносимого труда, войны, восхваляя вполголоса и с мягкостью прелести сабельных ударов, костра и эшафота.

Что касается нас, то в случае необходимости произвести выбор между этими «варварами в цивилизации» и «цивилизаторами в варварстве», мы, конечно, остановим свой выбор на революционных варварах.