Путь длиной в сто шагов - Ричард Мораис

Нам следовало бы тогда знать, что настоящие неприятности еще впереди.

– Она все время что-то бормотала как безумная, – рассказывала тетя, когда мы пришли домой. – Садилась в машину и ка-ак хлопнет дверью. Бац!

И следующие несколько дней, поглядывая на дом напротив, я время от времени замечал острый нос, прижатый к запотевшему стеклу.

Приближался день открытия «Мумбайского дома». Во двор особняка Дюфура въезжали фургоны, привозившие столики из Лиона, посуду из Шамони, пластиковые папки для меню из Парижа. Однажды при входе в ресторан меня встретил трубящий деревянный слон в половину человеческого роста. В углу вестибюля поставили кальян; в латунных вазочках на столах стояли пластмассовые розочки, купленные в местном оптовом магазине.

Плотники уже успели превратить три гостиные особняка в один общий обеденный зал. На стенах, отделанных тиковыми панелями, отец повесил плакаты с изображениями Ганга, Тадж-Махала, чайных плантаций Кералы. На одной из стен была написана заказанная местному художнику фреска, изображавшая сцену из индийской жизни: почему-то деревенская женщина, набиравшая воду из колодца. И весь день, пока мы трудились, из динамиков на стенах неслись гиты и газели, рулады баллад на урду и индийская любовная поэзия.

Папа снова превратился в Большого Аббаса. Они с Умаром дни напролет возились, снова и снова переделывая эскиз объявления для местной газеты. Наконец им удалось сговориться, и они повезли свой перепачканный чернилами блокнот с каракулями в редакцию газеты «Юра» в Клер-во-ле-Лак. Силуэт трубящего слона, вставленный между привычными расписаниями спортивных мероприятий и телевизионной программкой, занимал целый газетный лист. Ко рту слона было приписано приглашение, обещавшее каждому явившемуся на торжественное открытие «Мумбайского дома» кувшин вина за счет заведения. Это объявление публиковалось в «Юра» три выходных подряд. Слоган ресторана был такой: «“Мумбайский дом” – индийская культура в Люмьере».

А я в возрасте восемнадцати лет наконец-то обрел свое призвание. Это была папина идея – поставить меня к плите. Бабушка оказалась просто не в состоянии обслуживать сотню человек одновременно, а тетя была, вероятно, единственной женщиной в Индии, не умевшей готовить – даже луковое бхаджи. У меня дух перехватило – я испугался своей судьбы.

– Я мужчина! – крикнул я. – Пусть Мехтаб готовит.

Папа дал мне подзатыльник.

– Ей и так есть чем заняться, – проревел он. – А ты больше всех сидел на кухне с бабушкой и Баппу. Не волнуйся. Ты просто нервничаешь, и все. Мы тебе поможем.

И вот я погрузился в атмосферу кухонного чада, пара и грохота кастрюль. Вначале неуверенно, постоянно советуясь с отцом и сестрой, я составил примерный план своего меню. Я пробовал и пробовал, пока наконец не уверился, что меню удалось. В нем были мозги барашка, фаршированные чатни из зелени, покрытые яйцом и зажаренные на решетке; масала из цыпленка с корицей и говядина с уксусом и специями. В качестве гарнира я выбрал паровые рисовые лепешки и творог с пажитником. На первое – мое любимое: прозрачный бульон из ножек.

Колесо жизни не стояло на месте. Бабушка постепенно теряла власть над собой, а я все увереннее стоял на ногах. Слабоумие уже крепко держало ее за горло. Те сцены, которым мы были свидетелями в Лондоне, стали привычными, и она то выходила из этого сумеречного состояния, то снова погружалась в него, лишь изредка возвращаясь к нам в моменты просветлений. Помню, как она заглядывала мне через плечо, давая полезные советы, как добиться того, чтобы вкус кардамона проявился в блюде по-настоящему, как бывало когда-то на Нипиан-Си-роуд. А через несколько секунд она уже могла с пеной у рта клясть меня на чем свет стоит, как своего худшего врага. Это разрывало мне сердце. Но скоро должно было состояться открытие ресторана: мне некогда было спорить и что-то доказывать, и я вместо этого старался полностью сосредоточиться на своих чанах и кастрюлях.

Однако бабушка то и дело устраивала сцены. Особенно часто ей не давал покоя дааль – традиционное индийское блюдо из турецкого гороха, которое готовил я. Мы часто спорили с ней о нем. Как-то раз, готовясь к открытию ресторана, я кипятил на маленьком огне ароматную смесь лука, чеснока и дааля. Бабушка подошла ко мне и больно дала по руке ложкой.

– В нашей семье это готовят по-другому! – сказала она, гримасничая по-индийски. – Делай, как я сказала.

– Нет! – твердо сказал я. – Я в конце добавлю помидор. Когда он лопнет, то придаст даалю остроту и приятный цвет.

Бабушка вся скорчилась от отвращения и снова наподдала мне ложкой, уже по голове. Однако папа, стоявший у нее за спиной, кивнул мне, и я приободрился. Я потер все еще болевший затылок и нежно вывел бабушку из кухни.

– Бабушка, пожалуйста, уйди! Успокойся и приходи. Я должен приготовиться к открытию. Понимаешь?

Кажется, именно в тот день я в итоге снял с себя фартук и пошел в город вместе с дядей Майюром – просто юноша, мечтавший хоть чуточку отдохнуть от предшествовавшей открытию ресторана нервотрепки. Было позднее утро. Мехтаб послала нас купить кое-что для дома, стиральный порошок и проволочные губки для мытья посуды.

Мы уже возвращались, нагруженные пакетами из местного «Перекрестка», когда дядя Майюр скорчил рожу и прищелкнул языком, кивнув в сторону «Плакучей ивы».

Молодой фермер вел к задней двери ресторана чудовищных размеров свинью за веревку, пропущенную сквозь кольцо в ее пятачке. В ней, должно быть, было фунтов пятьсот весу. Маллори, Леблан и прочие работники ресторана суетились, готовя ведра с водой и ножи, выкладывая траву широкими гладкими досками, отчищая деревянный садовый стол. Свинья, фыркая, застучала копытцами по доскам при виде миски с крапивой и картошкой, выставленной в стратегическом месте под кряжистым каштаном. Присмотревшись, я заметил сложную систему блоков и веревок, свисавшую с его веток.

Приходской священник церкви Святого Августина почитал что-то из Библии, побрызгал святой водой на свинью, на землю, на деревянный настил. Его губы беззвучно шевелились, творя молитву. Там был и мэр, он стоял рядом с местным мясником, который точил ножи.

Мэр почтительно снял шляпу, резкий порыв ветра сдул замысловатую укладку, и волосы мэра принялись танцевать на ветру. Мясник достал из кармана фартука револьвер, подошел к свинье и прикончил ее выстрелом в голову.

Рык, дефекация, звук падающей туши – ноги свиньи подогнулись, и она тяжело рухнула на доски. Леблан и трое других тут же потянули за веревки, поднимая эти доски на отчищенный стол, а свинья все еще билась в бешеных судорогах, скребла и дрыгала копытцами.

– Христиане, – презрительно фыркнул дядя Майюр. – Идем.

Но мы не могли двинуться с места. Свинье перерезали горло, и кровь стала бить из разреза пульсирующей струей в подставленное пластиковое ведро, целыми литрами. И я навсегда запомнил, как мадам Маллори мыла руки под колонкой, а потом взбивала еще горячую кровь, засунув руки по локоть в ведро, пока ее помощники доливали туда уксус, чтобы кровь не свернулась. Потом они положили туда же отваренный лук-порей, яблоки, петрушку и свежие сливки, а потом набивали кишки загустевшей массой. И я помню запахи, которые приносил нам ветер, мощные запахи крови, испражнений и смерти, и то, как подручные Маллори выскребали начисто свиные копытца, разбрасывали солому вокруг туши и поджигали ее, чтобы удалить щетину. Они разделывали тушу весь день; мясник, Маллори и ее помощники попивали из стаканчиков белое вино, отрубая от туши теплые пласты кровавого мяса, все еще курившегося паром на свежем воздухе.

Это публичное разделывание туши продолжалось и на следующий день, почти все выходные. Мякоть свиной лопатки щедро посыпали солью и перцем, а затем уже молотым фаршем набивали кишки и вешали получившиеся колбасы на просушку в сарае Маллори, где на деревянных полках по размерам были разложены груши, яблоки и сливы.

– Отвратительно, – шипел дядя Майюр. – Свиноеды.

Я не мог сознаться ему в том, что я думал на самом деле: я мало видел вещей столь прекрасных и мало что столь красноречиво говорило мне о нашей земной жизни, о том, откуда мы пришли и куда направляемся. И как я мог сказать ему, что я тайно и страстно желал быть частью этого мира?

Глава седьмая

– Угадай, Аббас, кто заказал у нас столик? Та женщина из дома напротив. Столик на двоих.

Тетя сидела за старинной конторкой при входе, принимая заказы и аккуратно занося их в черный гроссбух. Папа крикнул:

– Да? Слыхал, Гассан? Старушка из дома напротив придет попробовать твою стряпню!

По лестнице, судорожно сжимая перила, спускалась бабушка. Тетя закрыла гроссбух и теперь смотрелась в карманное зеркальце.