Слеза чемпионки - Ирина Роднина

Жук нас встречал совершенно счастливый и пьяный. На следующий день нас принимал в Споркомитете Павлов. Он нам вручил значки заслуженных мастеров спорта. А я еще не была даже мастером спорта! Получилось, что я стала заслуженным раньше, чем просто мастером спорта, благодаря эмоциональному порыву Сергея Павловича. Ведь это звание почетное, оно присваивается, а не выдается по нормативам. Только чемпионы мира и Олимпийских игр могли на него рассчитывать. Заслуженных мастеров спорта в стране было совсем немного. Павлов свое решение мотивировал тем, что мы обыграли заслуженных мастеров и дважды олимпийских чемпионов.

Никакого общения в период между чемпионатом Европы и чемпионатом мира с Белоусовой и Протопоповым у нас не было. Никаких общих сборов не проводилось, тем более что Жук всегда избегал общих сборов. Мы тренировались на своей базе, в ЦСКА, они — на своей, в Ленинграде. Мы встретились только в самолете.

Вся линия их отношений с нами выстраивалась неслучайно. Вот что происходило за год до Гармиша, в 1968-м, на чемпионате Европы в Вестеросе. В первый день после приезда, когда мы тренировались вместе, Жук тоже вышел на коньках, потому что еще были неофициальные тренировки. Чтобы исполнить свой каскад прыжков, мы набирали ход через полторы площадки. Каскад смотрелся с быстрого хода очень хорошо. И вот мы с Лешей набираем скорость, бежим, а именно в том месте, где нам прыгать, стоит Протопопов. Лешка кричит: «Олег Алексеевич!» Докричались, ну и что? Прыгать и их сбивать? Мы, естественно, остановились. Подъезжаем к Жуку, он на нас зыркнул глазами. Мы опять эти полторы площадки бежим. А Протопопов все там, как стоял, так и стоит. Мы опять не прыгаем. Жук прорычал такое, что нам уже все равно: сбивать Протопопова, не сбивать, нельзя не выполнить задание Жука. Мы в третий раз разбегаемся, начинаем прыгать, а этот гад все равно не уходит!

Естественно, что в прыжке Лешка его толкает, и тот напарывается на Жука. Тут начинается скандал, почему тренер на льду и в коньках, и якобы мы его так ударили, что у него травма. Но это оказалось еще не самым удивительным.

Ровно через год, и тоже на чемпионате Европы, уже в Гармише, где мы оказались без Жука, мы вновь на тренировке разбегаемся для прыжков. Правда, теперь у нас уже другая комбинация. Я умирать буду, ее не забуду: шпагат, тулуп, оллер, двойной сальхов. Мы опять ему кричим, а он в центре тодесы крутит, будто ничего не слышит. Но нам уже, извините, на это начихать. Во-первых, мы за этот год заматерели, во-вторых, мы по-своему за Жука боролись. Мы разбегаемся и начинаем прыгать. И когда я прыгаю шпагат, я вижу зубец своего конька рядом с лицом Протопопова. Он отъезжает. Я прыгаю дальше. Комбинацию полагалось исполнить по диагонали катка. Протопопов уходил в сторону, а я прямо на него делаю следующий прыжок, то есть я уже иду не параллельно с Улановым, а просто хочу Олега прибить — нельзя же так на тренировках себя вести, есть свои незыблемые правила, хотя и неписаные! Есть правила для международных тренировок. Смысл их в том, что если звучит твоя музыка, тебе никто не имеет права мешать. Но прежде чем ты идешь на элемент, ты смотришь, чтобы площадка была пустая. Если ты выполняешь элемент и тебе мешают, это рассматривается как инцидент. Если не выполнять эти правила, мы себя будем травмировать. Не соперника, а в первую очередь себя. Происходило множество подобных эксцессов. Поэтому и правила были выработаны. Не говоря уж о таких простых вещах, что следует прилично себя вести.

Но главным во всей этой коллизии было то, как за год мы с Лешей изменились. Мы уже не только физически и технически были сильнее их — мы стали сильнее морально.

Я не только каталась, но и пела

Я считаю, что в большой спорт попала совершенно случайно. На каток меня привели для укрепления здоровья, а дальше пошло и пошло. Спортивные таланты изначально у меня не проявлялись. Родителям было важно, что дочка при деле и здоровье у ребенка вроде поправляется. А потом, в тот же год, когда мы впервые выиграли чемпионат мира, папа сказал знаменательную фразу: «Дочь, что будем дальше делать?» Я: «В каком смысле?» Папа: «Надо выбирать серьезную профессию. Ты выиграла — замечательно. Это мало кому удается, но жизнь на этом не останавливается». Каждый год папа у меня спрашивал: «Я надеюсь, это последний твой сезон?». Он уже вышел в отставку и ждал, когда я закончу заниматься ерундой и возьмусь за ум. Папа знал одно: его девочки должны иметь хорошее образование и хорошую профессию. А вот эти трали-вали, это фигурное катание, оно до определенного момента.

Папины слова все время действовали на меня как постоянный упрек, моя совесть в покое находиться не могла, тем более что моя старшая сестра Валя ходила в отличницах с первого класса. На ее фоне я со своими спортивными медалями была в папиных глазах абсолютно никчемным человеком. Все как в анекдоте — в семье двое детей: один умный, другой спортсмен. Я была спортсменом. Валя являлась для меня постоянным укором, ее фотография висела в школе на доске почета. А мы учились в одной школе. Я отличницей была только в первом классе. На большее меня не хватило. Валя была примером для всех по поведению. Я же вечно попадалась, потому что безудержно ездила по перилам, и один раз снесла всю делегацию из Германской Демократической Республики. Когда полетел Гагарин, нас закрыли в классе. Но мы со второго этажа по водосточным тубам спустились в школьный двор, потому что решили попасть на Красную площадь. Мама, начиная с моего пятого класса, вошла в родительский комитет — только из-за того, что у меня все поля в дневнике были исписаны вдоль и поперек, учителя делали записи даже в серединке. Чтобы облегчить жизнь учителям, мама каждый день ходила в школу, и педагогический коллектив мог с ней общаться без записей. Я с виду вроде тихоня, но на самом деле была настоящая оторва. Я никогда шумно не выражала свои эмоции, никогда никого ни на что не подговаривала. Но в какой-то момент вдруг становилась предводителем и куда-то всех заводила — как правило, не туда, куда надо.

Валя, как я уже писала, абсолютная копия отца и внешне, и по серьезности отношения к делу. Я же больше похожа на маму. Единственное, что нас с ней отличает, — мама была потрясающая певунья, все время пела. У меня же ни слуха, ни голоса. Если я хотела ее завести, то с утра, потому что у меня утром голоса никогда не бывает — просто хрип, я начинала что-нибудь напевать, страшно ее раздражая.

Дважды в жизни пение меня подвело. Первый раз на чемпионате мира в 1977 году в Токио. С детства у меня проблемы с лифтами — я их боюсь. Когда-то в сборной проводили всякие психологические тесты, приходили специалисты нас обследовать. Первую задачку я решила сразу же. Ту, что про гномика, живущего в Нью-Йорке на тридцать третьем этаже. Каждый день он спускается вниз на лифте, а когда возвращается домой, то доезжает только до семнадцатого этажа, а дальше — пешком на шестнадцать этажей вверх. Почему? Я сразу ответила: потому что он не дотягивается до своей кнопки. Это абсолютно моя история. Я до кнопки нашего седьмого этажа не дотягивалась. В старых лифтах, когда входишь, площадочка чуть проседала. Но не подо мной. У меня был настолько комариный вес, что несколько раз, когда я вставала на боковые поребрики, чтобы дотянуться до кнопки седьмого этажа, лифт как пустой кто-то вызывал. Легко представить мой ужас, когда открытый лифт со мной едет куда-то наверх.