Курсант: Спецотдел МВД СССР - Рафаэль Дамиров

— Ага, как же, — Соня приподнялась на локте, тряхнув рыжей гривой. — Тут же в Москве про меня и забудешь. Там знаешь девки какие? Наглые, бесстыдные и… Красивые. Мигом в оборот возьмут!

— А ты откуда знаешь, какие там девки? — рассмеялся я, чмокнув ее в щеку.

— В кино видела. И мамина подруга рассказывала. Она проводницей на поезде в Москву ездит. Так она говорит, что самые привередливые пассажиры, это которые с московской пропиской. То им чай не слишком черный, то соседи громко храпят.

Соня прижалась ко мне и поцеловала:

— Ты хоть пиши мне и звони.

Я прижал ее покрепче. Так, будто хотел прилепить к себе насовсем. Может, Соня была наивной девчонкой, глупенькой провинциалкой. Но мне показалось, что рядом с ней никакая москвичка не будет казаться мне настоящей.

— Обязательно… Про Олежку не забывай. Навещай его. Привык он к нам.

***

Морозное утро алело на горизонте запоздалым рассветом. Снежок звонко похрустывал под ногами. Я подошел к КПП. После бессонной ночи с Соней старался стойко держаться на ногах, притворяясь бодрячком.

На воротах школы меня встретил патруль второкурсников. Старший смены из числа офицеров затерялся где-то в глубине дежурки и не высовывал носа на мороз.

Вперед вышел рослый курсант:

— Увольнительную показываем.

Я не сразу узнал его. Приглушенный, еще не разгоревшийся свет по-ночному лениво отбрасывал тусклые отблески ему в спину. Но голос показался знакомым. Я пригляделся. Да это же Сипкин. Теперь и он меня узнал. Хмурился и переминался с ноги на ногу. Я вернулся с выходного, а он ночь на посту простоял, как пес сторожевой. Вот и чувствовал себя неуютно перед недругом.

Я засунул руку в карман. Потом в другой, третий. Блин. Разрешительный листочек пропал. Вот черт. Этого мне еще не хватало.

— Увольнительная где? — Сипкин уже оживился и не чувствовал себя так ущербно.

Расправил плечи и приосанился. Говорил громко, чтобы старший услышал, что дремлет наверное втихаря в кресле.

Я сделал еще одну отчаянную попытку найти увольнительную. Но тщетно. Потом вспомнил, что Соня рубашку мне выстирала, высушила на батарее и погладила с утра. А листок этот на подоконнике так и остался. Если за ним в общагу метнуться, то на развод опоздаю, а это уже самоволка.

— Слушай, Сипкин, — начал я переговоры. — Дома забыл документ. Ты по журналу проверь, вчера я выходил, там данные увольнительной вписаны. Пропусти так. Я документ восстановлю, ну, или привезут мне его.

— Не положено! — радостно заявил Сипкин. — Выход за пределы территории школы без увольнительной считается самоволкой. Вы задержаны до прибытия начальства.

— Ага, щас. Я тогда на развод опоздаю.

— Товарищ лейтенант! — завопил Сипкин, видя, что я намереваюсь пробиваться с боями. — Тут у нас из из самоволки курсант. Еще и нетрезвый вроде. Глаза красные.

— Красные они, Сипкин, это потому что я с девушкой ночь провел и не спал, а не как ты со стволом в обнимку. Аукнется тебе еще.

Но несмотря на козни недруга, на развод я все-таки попал. Увольнительную мне лично начальник выписывал. Поэтому достаточно было всего лишь его словесного подтверждения легитимности моего похода на волю. Естественно, он приказал меня отпустить и даже журить не стал за разгильдяйство в обращении с документами, на удивление дежурной смены. Понял, что ночка непростая у меня была сегодня. И решение я принял не в пользу школы, раз всю ночь не спал и документ профукал.

Приказ о моей командировке состряпали быстро. Прикомандирован я был на экспериментальную практику в целях изучения передового опыта в Управление уголовного розыска МВД СССР. По бумагам именно там группа Горохова числилась. Я как практикант должен был даже отчет какой-то составить по итогам практики. Какой именно, никто из методистов еще не знал. Но Ярусов дал им задание разработать типовой бланк и потом отправить мне вдогонку. Дескать, чем черт не шутит, может, Петров откроет новую веху в методике обучения, и других курсантов тоже будут в Москву приглашать.

Кадровичка выписала мне командировочное удостоверение, а замполит провел полномасштабную профилактическую беседу на тему поведения в условиях командировки. Основные постулаты беседы сводились к тому, чтобы быть примером и образцом поведения для граждан, не пить, не курить и из дома в неслужебное время лучше вообще не выходить.

Я похихикал про себя и расписался в журнале за инструктаж. Потом пошлепал в бухгалтерию и получил командировочные на самолет и суточные. Последние выдали пока на месяц, но понятно, что по письменному запросу потом командировку продлить можно.

На прощание полковник Ярусов пожал мне руку:

— Бывай, курсант Петров. Смотри осторожнее там. Москва город большой. Соблазнов много. Не урони марку, так сказать. Не посрами Новоульяновск и школу. И если что… Замолви там за нас словечко. Дескать, все курсанты у нас молодцы. Как ты прям.

— Есть не уронить марку, товарищ полковник! — козырнул я.

— И ждем тебя на летнюю сессию. Учебники-то хоть взял с собой?

— Полчемодана набрал. Еще и лекции у второго курса взял.

— Не думаю, что у тебя время там будет готовиться, но зато душа будет спокойна.

— Время найду. Жаль только, что в сутках всего лишь двадцать четыре часа.

***

Ил-18, с гулом вращая четырьмя пропеллерами, сел во Внуково. Пассажиры радостно загалдели, посадка прошла удачно и все живы. Многие летели в первый раз и непритворно выдохнули с облегчением. Страх полета — чувство врожденное и его не искоренить.

Я огляделся. Чего-то не хватало. Только сейчас до меня дошло, чего — никто не аплодировал. Такая традиция зародится позже. Особенно популярным это действо станет в девяностые, когда информация об авиакатастрофах и прочих происшествиях в воздухе перестанет быть государственной тайной и выйдет в массы. К тому же прибавятся нередкие случаи захватов пассажирских самолетов. Само собой, народ станет бояться летать и дико радоваться каждой благополучной посадке — как чуду. Но почему бы не заложить эту позитивную традицию немного пораньше? Попробуем.

Я захлопал в ладоши. Соседи стали на меня недоуменно озираться, а стюардесса в синем фирменном жакете аэрофлота заулыбалась. Мальчуган лет пяти, что сидел на соседнем ряду, вдруг меня поддержал, приняв это за игру. И вот нас уже двое бьют в ладоши. Следом раздались несмелые хлопки. Нам вторили другие пассажиры. И, наконец, аплодисментами разразился весь самолет. Все. Начало традиции положено.

У выхода из аэропорта я высматривал человека с табличкой. Накануне Горохов со мной связался по телефону, и мы обсудили мой