Многоточие сборки - Юлия Андреева

Николай Никитин – легендарный мим. Марсель Марсо, увидев выступление Никитина, назвал его «русским Петрушкой», высоко оценив работу своего русского коллеги. Человек, которого называли своим учителем и духовным вдохновителем актеры театров «Лицедеи» и «Дерево». Он блестяще владел техникой классической пантомимы, «он мыслил зрительными образами на глазах у зрителя.  Смех ли, грусть, ужас или изумление, даже ярость, – реакция следовала неизменно» [22].

С начала шестидесятых годов Николай Никитин выступал как мим. Он объездил весь Советский Союз и был первым мимом, работавшим отделение. В 1975-м сыграл главную роль в фильме «Бурный поток».

Маленький, длинноволосый, бородатый клоун Коля, вечно аскающий на чашечку кофе в «Сайгоне» или других кафешках, точно призрак, просачивающийся в репетиционные помещения знакомых театров.

Впрочем, он редко критиковал, почти никогда не хвалил, лишь иногда вспыхивал внутренним пламенем, словно вспоминая нечто прекрасное, дотрагиваясь душой до подлинного своего счастья.

– Ты знаешь, у меня ведь все шло хорошо. Даже очень хорошо. Как отлично налаженный механизм. Но потом я вдруг поймал это ощущение. Я увидел машину, управляющую всем, осознал себя в этой машине!

Я не хочу быть машиной. Не хочу быть предсказуемым. Я хочу только сорваться с ее шестеренок, перестать действовать в лад и, если получится, сбежать… Ты понимаешь меня?

Я киваю.

– Ты только думаешь, что понимаешь. Я тоже поначалу подумал, что ты сможешь понять, и ты поняла. Стало быть, снова произошло предсказуемое действие, я не вылез. Я все еще в этой чертовой машине!..

Реквием лету

Вот снег листа

На нём воспоминанья

Вы извините…

Много нам природа дарит

Словарь тех слов

А я бродяга снов —

Природа записи

Лишь молоко природы

Пролитое…

Ребёнком ставшим

И смывшим капли сна

Любовь моя

Хрусталь той люстры осветил лицо ночлега

Да осветил любовь моя

Пробелы памяти ночлега

А память к ним вернётся

А гибкость мысли

Залива гибкость обогнёт

Нечаянно погибнет робко словно птица

В опущенных глазах ресницы тают

Но обогнув зеркальное пятно движением дыханья, надежды

И растворяя влагу холод теплом земли дыханьем лёгких листьев словно дым

Мне жалко не расскажет, лишь напомнит

Кто знает тайну песни, с рассеянностью странно спорить!

Рассеянность моя и крошки памяти

Возможно всё…

Я вновь молчу

Изгнанник, изгнанник я?

Сиренью звука весна придёт

Растерянно проталины лицо

Внизу остаток дар реки постели

Убыток прошлого – прошедший день

Влекомый вниз прошедший день

Прошедший день…

Лишь то познанье

Печаль прошедшего

Нужна импровизация листа

Николай Никитин

Новая галерея

Художественно-литературная группа «Новые символисты» догадалась нарождаться как раз тогда, когда все мастерские на Пушкинской, 10, были уже разобраны. Каждый метр огромного здания распределен и перераспределен.

Что же делать? Собравшись на военный совет матери-основательницы – художницы Настя Нелюбина (Ася Голицына-Кац) и искусствовед Ольга Касьяненко (Леля Гостинцева) – ломали головы над извечным русским вопросом: «Что делать?», как выпросить у мрачного Сергея Ковальского[23] единственное свободное помещение, квартиру под роковым номером 77, из которой только что съехал бывший постоялец. Потому как, с одной стороны, есть общество, литераторы, художники, танцовщики, а с другой стороны – много нас таких, на всех помещений не наберешься! Думали, думали и вдруг вспомнили, что как-то Сергей Ковальский очень смачно рассказывал о том, как в Санкт-Петербурге и только в нем одном, исстари было принято жарить корюшку, не обваливая ее в муке, как это делают сейчас, а нежно панируя манкой, отчего корюшка становится хрустящей и потрясающе вкусной.

Говоря это, Ковальский блаженно улыбался, думая о весне и времени, когда в городе снова запахнет свежими огурчиками и можно будет вкушать традиционное блюдо. Лицо генерального директора расплывалось в довольной, почти чеширской улыбке, в глазах светилось желание…

– А не пожарить ли ему корюшки? – предложила Настя.

На следующий день рыба была куплена и пожарена в точности по старинному рецепту. Свое же послание «Новые символисты» положили на блюдо, щедро засыпанное золотистыми рыбками.

Вот оно:

«Пан Ковальский, просим дать «Новым символистам» помещение под галерею. Бьем челом к твоей милости, уповаем на положительное решение. Выдай, батюшка, нам ключи»!

План сработал, и не ожидающий подвоха Сергей Ковальский с удовольствием слямзал корюшку, лишь в последний момент обнаружив измазанное маслом и рыбьим соком роковое письмо.

Рыба была съедена, и, что называется, назад не повернешь.

«Новые символисты» получили свои ключи, и вскоре в 77-ю квартиру въехали полотна, красный диван и воцарилась атмосфера питерских салонов начала века…

Помню первый свой визит в 77-ю квартиру. Была ранняя весна, вечер, на Пушкинской в целом подъезде отключен свет, но мероприятие не отменено. Участники и зрители встречаются во дворе и затем направляются в освещенный расставленными по ступеням свечами подъезд. Куда-то вверх, по щербатым стенам с рисунками известных и неизвестных художников, перемежающимися с более новыми подонковатыми пасквилями, тянутся тени приходящих на первый вечер «Новых символистов» поэтов. Тени ползут все выше и выше, туда, где смутно угадывается потолок.

Впрочем, кто сказал, что в таких мистических местах есть потолок? Судя по холодине, отопление тоже по ходу дел отключено, над нами черное небо. Именно туда спешат наши извивающиеся по стенам и лестничным проемам тени, за которыми, точно привязанные, шествуем мы…

О том, какие идеи могут родиться от обыкновенной плесени

В один из таких нерадостно холодных дней на Пушкинскую, 10 забрел Сергей Курехин. Впрочем, он и раньше неоднократно посещал «Фонд русской поэзии», где они вместе с Николаем Якимчуком строили смелые планы, пили коньяк или просто фантазировали о том, что бы еще сотворить такого, дабы не скучно было.

Однажды, рассказывает Николай Якимчук, на Пушкинской было особенно холодно и тоскливо. По стенам текла вода, все пропахло сыростью и гнилью, а в туалете на стене образовалась роскошная, невероятной, неземной красоты плесень, которую никто не спешил убирать.

И вот прибегает в один из таких дней Сергей Курехин и сразу же с морозца – в туалет.

Влетает, и тут же Николай слышит его восторженный крик: