Тайна желтой комнаты - Гастон Леру

— Прошу вас, господин Станжерсон, — сказал г-н де Марке с важным видом, — встаньте на то самое место, где вы находились, когда мадемуазель Станжерсон покинула вас, направляясь к себе в комнату.

Г-н Станжерсон поднялся и, встав в пятидесяти сантиметрах от двери в Желтую комнату, без всякого выражения, бесцветным и, я бы даже сказал, мертвым голосом произнес:

— Я находился здесь. Около одиннадцати часов, проведя на лабораторных печах короткий химический опыт, я подвинул свой письменный стол сюда, так как папаше Жаку, который весь вечер чистил кое-какие мои аппараты, нужно было все пространство за моей спиной. Моя дочь работала вместе со мной за одним столом. Когда она встала, поцеловав меня и пожелав спокойной ночи папаше Жаку, ей пришлось с трудом протискиваться между столом и дверью, чтобы попасть к себе в комнату. То есть, иными словами, я был совсем рядом с тем местом, где вскоре должно было совершиться преступление.

— А письменный стол? — вмешался я в этот разговор, следуя пожеланию, высказанному моим шефом. — А письменный стол? Что с ним сталось после того, как вы, господин Станжерсон, услыхали крики „Спасите!“ и выстрелы из револьвера?

— Мы оттолкнули его к стене, — ответил папаша Жак, — вот сюда, примерно на то место, где он сейчас стоит, чтобы свободнее было выламывать дверь, господин секретарь…

Я продолжал рассуждать, развивая гипотезу, которой, в общем-то, не придавал особого значения:

— Значит, письменный стол стоял так близко от комнаты, что человек, выйдя согнувшись из этой комнаты и проскользнув под стол, мог остаться незамеченным?

— Вы опять забываете, — устало прервал меня г-н Станжерсон, — что моя дочь заперла свою дверь на ключ и на задвижку, что дверь так и осталась запертой, что мы находились у этой двери, пытаясь сломать ее, с того самого мгновения, как началось покушение, что мы ни на минуту не отходили от двери и слышали шум борьбы моей бедной дочери с убийцей, слышали, как хрипела моя несчастная дочь, когда шею ее сжимали пальцы убийцы, оставившие на ней кровавые отметины. Нападение было скорым. Но мы подоспели тут же и все время находились непосредственно у этой двери, отделявшей нас от разыгравшейся там трагедии.

Я встал и, подойдя к двери, стал снова изучать ее тщательнейшим образом. Затем, распрямившись, обескураженно развел руками.

— Но представьте себе такой вариант, — продолжал я, — что, если бы внутренний щит этой двери был бы открыт, а сама дверь оставалась бы при этом закрытой, — вот вам и решение загадки! Однако, к несчастью, после внимательного изучения двери становится ясно, что гипотеза эта неприемлема. Это толстая и крепкая дубовая дверь, сделанная из целого куска древесины… Это сразу видно, несмотря на повреждения, нанесенные теми, кто ее ломал…

— О! — вмешался папаша Жак. — Это старинная и очень солидная дверь, которую перенесли сюда из замка… Таких дверей теперь больше не делают. Нам понадобился вот этот железный брус, чтобы одолеть ее вчетвером… потому что жена сторожа тоже нам помогала, — смелая женщина, ничего не скажешь, господин следователь! Право слово, это сущее несчастье — то, что оба они находятся под арестом!

Как только прозвучал этот полный сострадания и участия протест папаши Жака, тут же снова послышались стоны и жалобы сторожа и его жены. Никогда в жизни не доводилось мне видеть таких плаксивых обвиняемых. Я почувствовал к ним глубокое отвращение[8]. Даже допуская их невиновность, трудно понять, как это два человеческих существа могут до такой степени сломиться под ударом судьбы. Правдивость в такие моменты куда лучше всех этих слез и отчаянных воплей, которые чаще всего оказываются притворными и лживыми.

— Эй! — воскликнул г-н де Марке. — Еще раз прошу, довольно реветь! Скажите-ка лучше — это ведь в ваших интересах, — что вы делали под окнами флигеля в тот момент, когда убивали вашу хозяйку! Вы ведь были совсем рядом, когда папаша Жак наткнулся на вас…

— Мы бежали на помощь! — простонали они.

А жена сторожа, не переставая всхлипывать, пронзительным голосом добавила:

— Ах! Если бы он попался нам в руки, этот убийца, да мы бы его тут же прикончили!..

Так что нам и на этот раз не удалось вытянуть из них ни единой толковой фразы. Они с жаром продолжали отпираться, призывая в свидетели господа бога и всех святых и уверяя, что были в своей постели, когда услыхали выстрел из револьвера.

— Да не один был выстрел, а два. Вот видите, вы опять лжете. Если вы слышали один выстрел, то должны были слышать и второй!

— Боже мой, господин следователь, мы услыхали только второй. Наверное, мы еще спали, когда раздался первый…

— Ну нет, стреляли два раза! — вмешался папаша Жак. — Я-то знаю, что все патроны в моем револьвере были целы, а потом мы нашли две гильзы и две пули, да и за дверью мы слышали два выстрела — правда, господин Станжерсон?

— Да, — подтвердил профессор, — два выстрела из револьвера. Сначала один — глухой, потом второй — погромче.

— Зачем же вы продолжаете отпираться? — воскликнул г-н де Марке, поворачиваясь к сторожу и его жене. — Полиция, по-вашему, глупее вас! Все говорит о том, что вы были снаружи, возле флигеля, когда произошла трагедия. Что вы там делали? Не хотите сказать? Так вот, ваше молчание свидетельствует о вашем соучастии! И я со своей стороны, — сказал он, обращаясь к г-ну Станжерсону, — я со своей стороны не могу объяснить исчезновение убийцы иначе как с помощью этих двух сообщников. После того как дверь была выбита — а вы, господин Станжерсон, вы целиком были заняты вашей прекрасной дочерью, — сторож и его жена помогли бежать этому негодяю, который проскользнул, спрятавшись за них, к окну в прихожей и выпрыгнул в парк. Сторож закрыл за ним и окно, и ставни. Ибо, в конце-то концов, не могли же эти самые ставни закрыться сами собой! Вот к какому выводу я пришел… Если кто-нибудь придумал что-то другое, пусть скажет!..

— Этого не может быть, — вступил в разговор г-н Станжерсон. — Я не верю ни в виновность моих сторожей, ни в их соучастие, хотя и не понимаю, что они делали в парке в такой поздний час. Повторяю: этого не может быть, во-первых, потому, что сторож держал лампу и, не сходя с места, стоял на пороге комнаты; во-вторых, потому, что сам я, как только была выбита дверь, сам я опустился на колени возле тела моей дочери, а выйти из комнаты или войти в нее через эту дверь нельзя было, иначе как переступив через тело моей дочери и задев при этом меня самого! Этого не может быть, говорю я, потому что когда папаша Жак и сторож заглянули в комнату и под кровать, как сделал это я, войдя туда, им сразу стало ясно, что в комнате никого, кроме моей умирающей дочери, нет.

— Что думаете по этому поводу вы, господин Дарзак, ведь вы еще ничего не сказали? — спросил следователь.

Г-н Дарзак ответил, что он ничего не думает.

— А вы, господин начальник полиции?

Г-н Дакс, начальник полиции, до этой минуты лишь слушал и изучал обстановку. И только теперь наконец он соизволил разжать губы.

— В ожидании, пока отыщут преступника, необходимо установить мотивы преступления. Возможно, это продвинет нас немного, — заметил он.

— Господин начальник полиции, — поспешил вмешаться г-н де Марке, — преступление, как мне кажется, совершено из чувства низкой ревности. Следы, оставленные убийцей, грубый платок и грязный берет — все это наводит на мысль о том, что убийца отнюдь не принадлежит к высшему классу общества. Возможно, сторож и его жена могли бы просветить нас на этот счет…

Повернувшись к г-ну Станжерсону, начальник полиции продолжал невозмутимым тоном, который, на мой взгляд, свидетельствует о крепком уме и сильно закаленном характере:

— Мадемуазель Станжерсон собиралась, насколько я понимаю, в скором времени выйти замуж?

Профессор бросил горестный взгляд на г-на Робера Дарзака.

— Да, за моего друга, которого я счастлив был бы назвать своим сыном… за господина Робера Дарзака…

— Мадемуазель Станжерсон чувствует себя много лучше и очень скоро оправится от ран. Так что эта свадьба, насколько я понимаю, всего, лишь отложена, не так ли, сударь? — продолжал настаивать начальник полиции.

— Надеюсь…

— Как! Вы в этом не уверены?

Г-н Станжерсон молчал. Г-н Робер Дарзак казался взволнованным, я заметил, как дрожала его рука, державшая цепочку часов, ибо от меня ничего не скроешь. Г-н Дакс кашлянул, как это делал г-н де Марке, когда бывал в замешательстве.

— Поймите меня, господин Станжерсон, — сказал он, — в таком запутанном деле мы ничего не должны упускать, мы должны знать все, вплоть до малейшей, самой незначительной детали, имеющей отношение к пострадавшей… Какая-нибудь мелочь, на первый взгляд сущий пустяк, и то… Что же заставляет вас сомневаться — и это теперь, когда мы почти уверены в возвращении к жизни мадемуазель Станжерсон, — что заставляет вас сомневаться в возможности этой свадьбы? Вы сказали: „Надеюсь“. Надежда эта кроет, на мой взгляд, некое сомнение. Почему вы сомневаетесь?